Эта игра

— Чай, кофе, голову вашего врага? — у Ортеги приподняты уголки губ. Наверняка придумал что-нибудь и теперь рассчитывает как исполнить. В том, что у него получится, нет никаких сомнений, в конце концов, у него хороший учитель. Это не значит, что Сантьяга не может обернуть это в свою пользу. — С утра ещё не успел определиться, кто мой враг, — с лёгкой усмешкой отвечает он. — Займитесь пока этим. Ортега пожимает плечами и стопку бумаг со стола берет совершенно спокойно, просматривает неспешно. И, ох, вот оно что. Сантьяга вынужден признать, что план работает — отвести взгляд от рук своего помощника не получается. Узловатые, ярко выраженные суставы между фалангами пальцев, сильные кисти рук, переплетение вен — темнеющие дорожки, призывающие поднять взгляд выше, проследить от запястий до границ закатанных рукавов у локтей. Его собственные руки более изящны. У него длинные пальцы, такие, какие у челов принято называть музыкальными. Более узкая ладонь. Сантьяга любит этот контраст и Ортеге об этом прекрасно известно. И всё же это просто прелюдия. Ортега почтительно кивает и уходит, довольный своим маленьким представлением. Одна из черт, которые в нём ценит Сантьяга — умение ощущать границы. Он точно чувствует когда может позволить себе что-то сверх их рабочих отношений, а когда следует соблюсти формальности. И к тому же, он остаётся надёжным старательным работником, а это действительно важно. Дверь закрывается и Сантьяга прикладывает пальцы к губам: лёгкое прикосновение к подушечкам среднего и указательного. Прикрыть глаза и можно представить, что он касается крепкого запястья, жадно прикладывается, как делает всегда, прижимая руки Ортеги к подушке. У его помощника лишь на миг сбивается дыхание, но его взгляд — чёрная дыра: поглощающая, затягивающая темнота. Пронзительная, родная, совершенно прекрасная. Бросить взгляд ниже, не таясь, лишь для того, чтобы после увидеть в чужих глазах предвкушение. Можно заставить его просить, захлёбываться стонами, но сегодня он милостив и накрывает его губы своими почти сразу же… Он открывает глаза, заставляя картинку исчезнуть и тихо смеётся. Надо же, и правда отвлёкся. Хорошо, но теперь ход за ним, и что ж, ставки надо повышать, не так ли?

***

Сантьяга откровенно любуется: темнеющее небо с розоватыми всполохами заходящего солнца делает фигуру Ортеги, сжимающего перила носового релинга, неотъемлемой частью пейзажа. Здесь свежо и спокойно, хотя жизнь на набережной кипит. Впрочем, и человская толпа перестаёт раздражать слух, когда яхта оказывается на достаточном расстоянии. Теперь можно и подойти поближе. — Встанем как Джек и Роза? — хмыкает Ортега, оглядываясь через плечо. — О нет, — в притворном ужасе восклицает Сантьяга, прильнув к нему со спины, — ты всё-таки запомнил. — Важное достижение человского кинематографа и культуры в целом, — передразнивает его Ортега, чуть морщась, но взгляд выдаёт веселье. Сантьяга фыркает, выводит пальцами линию его позвоночника, наслаждаясь тем, что отступать помощнику некуда. — Так твой коварный план это вино и вид на Москву-сити? — вздыхает Ортега, чуть щурясь от закатных лучей. — Думаешь? — Сантьяга лукаво улыбается и на одной щеке у него появляется очаровательная ямочка. Ортеге она не сулит ничего хорошего, но любоваться всё равно хочется. — Нет. Это было бы слишком просто. Не в твоём стиле, — пожимает плечами он. — И то, что ты не в белом тоже даёт мне основания полагать, что где-то тут подвох. — Хорошо меня знаешь, — вздыхает Сантьяга, проводя кончиком носа по его шее. — Это плохо? — Просто ужасно, — согласно кивает он, едва-едва касаясь губами его загривка. Они немного стоят так — молча и недвижимо. Чужая близость дарит настоящее чувство уюта, но ложное чувство безопасности, а Сантьяга не спешит развеивать эту иллюзию. Попросту не хочется. — Так значит, ты не решил меня напоить? — чуть смешливо отзывается Ортега. — Сам сказал, это слишком просто, — он медленно отстранился и подошёл к небольшому столику с бутылками. Ортега так же неспешно последовал за ним. — Один бокал? Видеть его скептицизм с нотками удивления одно из лучших удовольствий. Сантьяга с ухмылкой наполняет сосуд. — Санджовезе, царь итальянских вин. — Я не разбираюсь в человском алкоголе. — Знаю, — хмыкает комиссар, осторожно сжимая тонкую стеклянную ножку. — И пытаюсь это исправить, но надо сказать, ты упрямец под стать мне. Ортега с улыбкой разводит руками. — Так и как?.. Вместо ответа Сантьяга отпивает из бокала, совсем немного, всё так же лукаво глядя и Ортега не может отвести глаз. Никогда не может, если честно. Но Сантьяге это нравится, он точно знает. Комиссар любит внимание, любит когда смотрят, и его, Ортеги, восхищение, предельно искреннее, он принимает с удовольствием. Сантьяга целует его. Привкус вина оседает на языке, палитра вкусов раскрывается постепенно, превращая поцелуй в искусство. Ему чудятся вишня и фиалка, превращающиеся в сливу и пряности. Вкус дыма перетекает во вкус сушёной розы, чтобы та, наконец, осталась нотками тимьяна и лёгким тоном ванили. Он смакует каждое мгновение, чувствуя винные капельки, стекающие по подбородку. Их сцеловывает Сантьяга, и оттого, какие алые у него губы, у Ортеги перехватывает дыхание. — И правда хорошее вино, — чуть хрипло произносит он, прежде чем самому податься ближе — за новым поцелуем. В итоге они занимают место там же, у столика, не обращая внимания на отсутствие мягких поверхностей. Палуба далеко не худший вариант. Вино — не то, что может его опьянить, но поцелуи Сантьяги вполне могут. Особенно когда жар прикосновений растекается по всему телу. А в них комиссар совершенно не стеснён, и его руки, абсолютно бесстыже, но очень чутко ласкающие его, не знают ни сопротивления, ни отказа. — Спросил бы, засчитан ли ход, но сам вижу, что да, — азартно и смешливо хмыкает комиссар, оставляя почти целомудренный поцелуй чуть ниже его уха. — Ты иногда просто невозможен, — беззлобно вздыхает Ортега, забирая у него бокал. — Только иногда? Похоже, мне нужно стараться лучше… Впрочем, ты можешь признать поражение и, — он усмехается, так и не закончив. — Нет, — Ортега делает небольшой глоток, глядя на него. — Это палка о двух концах, комиссар, — он облизывает нижнюю губу и с улыбкой отмечает потемневший взгляд прищуренных глаз. — Так что, я, пожалуй, обдумаю свой ход. Сантьяга медленно расплывается в улыбке: что ж, зато так будет гораздо интересней.

***

Игру приходится отложить на неопределённый срок: Сантьяга курирует работу человских наёмников и нещадно гоняет ласвегасов. После бессонной недели даже комиссар не выдерживает и всё чаще являет окружающим знаменитый скверный навский характер. Ортеге достаётся тоже, когда на отчёт о безукоризненно выполненной работе, ответом становится ядовитое: «От вас, Ортега, я иного и не ждал». Впрочем, он и не думает обижаться, только удваивает усилия, стремясь облегчить ношу комиссара. Когда они возвращаются к игре, Ортега обещает ему нечто очень сексуальное, поэтому Сантьяга не удивляется, обнаружив его в спальне. Послушно, и, что случается невероятно редко, молча укладывается на кровать, позволяя Ортеге размять затёкшие плечи. Его прикосновения умелые и бережные, и Сантьяга, откровенно говоря, плывёт. — Эротический массаж? — предполагает он, держа глаза открытыми только благодаря силе воли. — Сексуальнее, — хмыкает Ортега, укладываясь рядом. — Сон. Сантьяга удивлённо смотрит на него и это так забавно, что будь Ортега менее уставшим, наверняка как-нибудь прокомментировал бы. — Но… — Сон, — повторяет Ортега, прикладывая палец к его губам. — мой комиссар, вам нужно отдохнуть. Сантьяга смотрит на него пронзительно, но больше не пытается возразить, только двигается ближе, вплотную, почти укладывает голову ему на плечо. Ортеге пора бы уже привыкнуть, но такого простого жеста доверия хватает, чтобы он почувствовал себя избранным, не меньше.

***

— Так… Ты хотел показать мне машину? — Ортега приподнимает бровь, засунув руки в карманы. Он, конечно, прекрасно осведомлён о любви комиссара к шикарным автомобилям, но едва ли может сказать, что разделяет её. — И да, и нет, — хмыкает Сантьяга, любовно оглаживая капот. — Знал, что ты не оценишь, поэтому… Он распахивает дверцу со стороны водительского сиденья и едва заметным кивком указывает на неё. Ортега в ответ смотрит изумлённо и приподнимает бровь. — Хочешь, чтобы я?.. — Да. Хочу, — с привычной хитрой улыбкой перебивает его Сантьяга. Конечно же, он что-то задумал, можно было понять и раньше… Ортега корит себя за то, что позволил себе расслабиться — игра-то ещё не закончена. Тем не менее, он послушно занимает место за рулём, напряжённо поглядывая на комиссара, занявшего соседнее сиденье. — Расслабься, — его голос звучит крайне довольно, почти мурлыкающе, — мы просто покатаемся. Ортега хмыкает: с вами, комиссар, никогда не бывает просто, — хочется сказать ему, но он прикусывает язык и давит на газ. Машина и правда чудо как хороша. Ровный рокот мотора напоминает хищническое рычание, ощущать кожу, которой обшит руль, тоже приятно. Ортега, хоть и не понимает прелести коллекционировать такие машины, но вполне может понять, чем они нравятся Сантьяге. У, которого, кстати, так горят глаза, что в «просто покатаемся» не верится вообще. Его опасения подтверждаются, когда на его бедро ложится ладонь и от неё исходит такой всепроникающий жар, что Ортега вынужден ослабить галстук. Ну, или возможно, жар исходит от него самого, в конце концов, уже какую неделю они просто дразнят друг друга… Он сбрасывает скорость, чтобы хоть как-то снизить вероятность аварии, но прерывать Сантьягу даже не планирует. — Гляди-ка, кажется впереди пробка, — будничным тоном подмечает комиссар, неторопливо скользнув ладонью к внутренней стороне его бедра. — Какая жалость, — в тон ему отвечает Ортега, заставляя себя смотреть на дорогу. Сантьяга улыбается — его эта игра забавляет. Изящные пальцы, наконец, добираются до ширинки, да там и остаются, какое-то время ничего не предпринимая. И Ортега действительно благодарен за это — он как раз успевает довести машину до едва движущегося потока автомобилей. На этом поблажка заканчивается. Сантьяга выглядит потрясающе незаинтересованным, учитывая, что его рука вытворяет с ним. Ортега бросает все усилия на то, чтобы сохранить нейтральное выражение лица. Комиссар ласкает его сквозь ткань, иногда поглаживая словно окаменевшие мышцы живота и снова опускаясь ниже. Он тоже смотрит на дорогу, но зато жадно ловит любой другой отклик, включая сбившееся дыхание или движение, чуть более резкое, чем ему следовало бы быть. Ортега чуть приспускает стекло, потому что в машине становится невыносимо душно. Строй медленно двигается вперёд. Его возбуждение лишь нарастает и держать себя становится труднее. Он даже позволяет себе судорожно вздохнуть и тут же слышит довольное хмыканье Сантьяги. — Включить радио? — любезно спрашивает он, невероятно довольный собой. Это видно по его улыбке, по расслабленной позе, даже по глазам. Обычно Ортега более чем рад видеть его таким, но в эту секунду в нём рождается мелочное желание мести. Ну, и в конце концов, это всё ещё игра для двоих. — Нет, — хрипловато отвечает он, накрывая его ладонь своей. Сантьяга смотрит с интересом, мол, ну давай, удиви меня. Ортега осторожно обхватывает его запястье и приподнимает его руку к своим губам. Осторожно прикусывает кончик указательного пальца, неторопливо скользит языком по подушечке вниз. Вбирает в рот на одну фалангу и какое-то время держит так, просто чтобы дать почувствовать жаркую влагу рта. Он буквально кожей ощущает пристальный взгляд Сантьяги и уверен, что всё веселье из него ушло. Он ненадолго отвлекается, чтобы проехать немного вперед и выпускает палец изо рта, но остановив машину, проходится языком между верхними фалангами указательного и среднего пальцев. И наконец позволяет себе взглянуть на комиссара. На какое-то мгновение ему кажется, что он победил. Во взгляде Сантьяги человского чуть больше, чем ничего. Там Тьма, только Тьма, алчная, жаждущая, прекрасная. Ортега судорожно сглатывает, не в силах отвести глаз. Присутствие Сантьяги начинает давить, говоря о состоянии близком к потери контроля. Ортега так остро ощущает его, что его тело буквально зудит от чужого желания. От жажды обладать. От жажды подтвердить своё право, свою власть. Ортегу чудовищно ведёт. Но мгновение проходит и Сантьяга справляется с собой, хоть и прежняя весёлость не возвращается. Ортега считает, что это победа. — Фу, бля, — бормочет водитель из соседнего ряда, ставший свилетелем их маленького шоу. Ну, да Спящий с ним. Пробка постепенно рассасывается и минут через пять они съезжают с главной дороги. Но теперь радио и вправду не помешало бы: уж слишком напряжённая между ними висит тишина. — Останови там, — произносит Сантьяга и это вовсе не просьба. Он серьёзен и тих, молчит, пока Ортега паркует машину возле помпезного здания. Несколько минут они сидят вот так, в полной тишине, ожидая, возможно, белого флага друг от друга. Но упрямства Ортеге не занимать, так что этого не происходит. — Хочу прогуляться, — наконец, заявляет комиссар, открывая дверцу. — Верни машину в Цитадель. — Хорошо. — И Ортега, — совершенно другим тоном, стальным, восхитительно безжалостным, добавляет он, подавшись чуть ближе. — Не вздумай кончить. Это приказ. Когда дверца с лёгким хлопком закрывается, Ортега откидывается на спинку кресла и шумно вздыхает. Что ж, он ответственно подходит к исполнению любых приказов.

***

Ортега угрюмо опрокидывает в себя стопку, нет-нет, да и поглядывая на столик позади. Что обсуждает комиссар с Кортесом и его знаменитой командой, он не знает, но так уж сложилось, что куда Сантьяга, туда и он. — Ещё одну? — весело спрашивает Птиций. Конец уж больно услужлив сегодня и Ортега полагает, что он хочет о чём-то попросить, но всё никак не решается. Что ж, лично он облегчать ему задачу не собирается. — Господин первый помощник, — через какое-то время снова подаёт голос Птиций, — а не могли бы вы меня выручить? Ортега усмехается, поигрывая стопкой. Ну, как и предполагалось. — У меня дело. К комиссару, — продолжает конец, разглядывая цветастые перстни на пухлых пальцах. — Так за чем же дело стало? Вот он. Обращайся, — с ухмылкой отвечает он. — Так-то оно так, — трусовато отзывается Птиций. — Но мне кажется, что если я с вами, — он бросает взгляд за столик. Наёмники поднимаются со своих мест, очевидно, собираясь уходить, — то и комиссар будет благосклоннее. Ортега замирает со стопкой у рта. Медленно переводит на конца такой выразительный взгляд, что тот судорожно сглатывает. — Тебе кажется, — холодно отзывается он, оставляя стопку на стойке. Нетронутой. Ортега направляется в туалет, где пялится на собственное отражение. Он весь пропитан неудовлетворением и трудно сдерживаемым влечением. Кривовато усмехнувшись зеркалу, он ополаскивает лицо холодной водой и расстёгивает две верхние пуговицы на рубашке. Дверь открывается с лёгким скрипом. Сантьяга окидывает его изучающим взглядом, и, Спящий, этого достаточно, чтобы он почувствовал разгорающееся тепло внизу живота. — У Птиция к вам дело, — хмыкает он. Комиссар склоняет голову набок и прижимается к нему со спины. — Что за дело? — Не знаю, — вздыхает Ортега, прикрывая глаза. Губы Сантьяги едва-едва касаются его шеи, скользят от линии челюсти ниже. — Но он решил, что если я его поддержу, вы будете более лояльны к нему. — И что же? — теперь в его голосе слышны смешливые нотки. Ортега сжимает край раковины, ощущая горячие ладони на своих бёдрах. — Я скорее умру, чем воспользуюсь нашими отношениями, — шипит Ортега, искренне негодуя. — Я знаю, — усмехается Сантьяга, уже всерьёз целуя его шею. Ловкие пальцы пробираются за пояс брюк. Губы комиссара легонько прихватывают заострённый кончик уха. Ортега вспыхивает как спичка. Это ли не издевательство после того, что произошло в машине? Он мстительно хмыкает и потирается ягодицами о его пах, с удовлетворением отмечая, что хватка на бёдрах становится более жёсткой. То небольшое пространство, что есть между ними едва ли не искрит. Ортега поворачивается к нему лицом, тянется ближе, но губ не касается едва-едва. Сантьяга преодолевает это расстояние сам. Это не те терпкие и ласковые винные поцелуи, но Ортега охотно отзывается и на эти — жадные и жалящие. Он прижимает ладонь к комиссаровой груди и медленно ведёт ниже, (потому что может и потому что буквально слышит как трещит по швам его терпение). Резкое движение, заставившее его вцепиться в плечи Сантьяги — и он уже сидит на мраморной столешнице возле злополучной раковины. И в этом положении масса преимуществ — он обхватывает ногами бёдра комиссара, вжимаясь в него всем телом. За что и получает укус. От неожиданности Ортега позволяет себе охнуть, но не более того. И поскольку на одном укусе Сантьяга не останавливается, он запускает пальцы в уложенные чёрные волосы, ласково растрёпывая их. — Скажи, — вздыхает комиссар, одной рукой расстёгивая его ширинку. — Ну же, Ортега. Его ладонь сначала поглаживает сквозь бельё ствол, но это ещё можно терпеть, пусть и упрямо стиснув зубы. А вот когда ловкие пальцы дразнят крайнюю плоть он не выдерживает и стонет в голос, забываясь. — Признай, что я победил, — шипит Сантьяга, растирая пальцем головку. У него такой жаждущий взгляд, несдержанные движения и нетерпеливый голос, что это скорее ничья, по мнению Ортеги. Но видит Спящий, терпеть дальше просто невозможно, да и ему, на самом деле, не так важно быть победителем. — Да, — стонет он практически ему в губы. Ещё успевает заметить ликование в чёрных глазах, прежде чем провалиться в портал. Они снова целуются. На этот раз инициатива принадлежит ему. Ортега вжимает его в стену, на секунду удивляясь этой податливости, но возникшая следом мысль заставляет усмехнуться: просто Сантьяга прекрасно знает его. Прямой взгляд — чтобы убедиться в собственной правоте. Там нет приказа, но есть ожидание и стальная уверенность, которые заставляют в груди вспыхнуть благоговейное восхищение. Он медленно опускается вниз, не разрывая зрительного контакта и наслаждается тем, как с каждым мгновением промедления в чужом взгляде растёт жажда. Быть желанным им для Ортеги нечто сродни благословению. Он расстёгивает брюки, тянет вниз вместе с бельём, оставляя лёгкие поцелуи на напряжённом животе. Сантьяга редко столь безынициативен, но то, как он смотрит вполне компенсирует это. Ортега собирает языком предэякулят, влажными тёплыми мазками обласкивает крайнюю плоть, внимательно выискивая малейшую реакцию. Скользит губами по головке, прежде чем, наконец, взять её в рот. Судорожный вздох Сантьяги становится для него наградой, но он хочет больше. Ведёт подушечками пальцев по крупной венке, вбирает глубже и, наконец, ощущает крепкую хватку в своих волосах. Дальше проще — расслабить горло, подчиниться движению направляющей руки, жадно впитывая прерывистое дыхание и вид тяжело вздымающейся груди. Ортега с влажным звуком выпускает его член изо рта, облизывая припухшие губы. Стягивает белоснежные брюки вниз до конца, резким движением поднимается с колен и быстро раздевается под жадным взглядом комиссара. Тот, впрочем, тоже без дела не стоит, преступно небрежно для такого дорогостоящего костюма, стягивая его с себя. Ортега опускается на кровать, заглядываясь на фигуру любовника. Он видел Сантьягу обнажённым уже десятки раз и тем не менее, наслаждается зрелищем как в первый. Ортега без одежды это всего лишь Ортега, но Сантьяга без неё — искусство. — Всегда смотришь на меня так, — вздыхает комиссар, нависая сверху. — Как? — дразнит Ортега, целуя его кадык. Чужой вес ощущается донельзя правильно, так, как нужно. — Как Парис на Елену, — хмыкает Сантьяга, прекрасно зная, что он не поймёт. Возможно, когда-нибудь, они займутся заполнением этого пробела, но точно не в ближайшее время. Ортега обманчиво податливый, отчего его хочется заласкать, осыпать поцелуями. Его шея, его ключицы, его плечи — им просто положено быть под его губами. Тем не менее, они оба знают, что это ненадолго. Один жест, один вызывающий взгляд и их постель превращается в поле боя. Ортега шипит, расцарапывая его плечи, пока он с силой впивается в его шею. Ортега сдатся ему, разумеется, но как же восхитительно раз за разом завоёвывать его, присваивать, клеймить всем собой. С ним можно всё, можно не сдерживаться и не бояться навредить чрезмерной страстью. Тем более, когда он сам её так желает. Сантьяга овладевает его губами, поцелуй почти насильственный, жгучий, но его помощник отвечает так пылко, что усомниться во взаимности было бы глупо. Он накрывает ладонью его горло, не сжимая, но обозначая свою власть и их обоих от этого кроет так, что в комнате, кажется, темнеет. Ортега ощущается как что-то настолько близкое и нужное, что просто обязано быть его. Он спускается поцелуями ниже, к груди, накрывает ртом тёмный сосок. Сжимает на нём зубы и жадно ловит дрожь чужого тела. В отместку Ортега вплетает пальцы в его волосы и весьма ощутимо сжимает. Сантьяга позволяет ему. Ненадолго. В этом есть что-то до жути пьянящее, позволять кому-то вот так управлять собой. Это ни капельки не унизительно, когда ты сам это выбираешь. Так уж сложилось, что он выбрал Ортегу, а Ортега — его. Вот почему пульсирующее в висках «мой-моё-не-отпущу» не кажется странным. Они практически едины сутью и Сантьяге, вероятно, стоит благодарить Тьму за такой подарок. Ортега в его руках плавится, не иначе. Сам чувствует, когда надо убрать ладонь, но напоследок ласково обводит пальцем скулу и ловит потеплевший взгляд комиссара. — Смазка? — напоминает он, устраиваясь между его ног. Ортега не глядя шарит ладонью под подушками, пока не вытаскивает тюбик. Передаёт его Сантьяге, в благодарность получая лёгкий поцелуй на внутренней части бедра. Ортега разрывается между желанием не отводить взгляда от своего комиссара и желанием прикрыть глаза и отдаться ощущениям. По итогу, он закидывает ногу Сантьяге на плечо, вздрагивает от контраста соприкосновения разгорячённой кожи и холодной смазки, но смотрит. Первый палец это достаточно легко. Тем более с его любовником. Тело даже не противится проникновению, только с губ срывается томный вздох. Пусть. Он тянется ладонью к своему члену, желая усилить сладкую истому, но встречается глазами с взглядом комиссара. — Нет, — ласково и сочувственно произносит он, но во взгляде у него безжалостная сталь, от которой Ортега захлёбывается восторгом. Он послушно убирает руку, не потому, что не мог бы пойти против, а потому что ему нравится ей подчиняться. Второй палец доставляет больший дискомфорт. Конечно, если бы они не растянули так игру, то его растягивать было бы проще. — Сантьяга… — вздыхает он без какой либо определённой цели. Лишь потому что может. Всё равно звучит сродни молитве. Комиссар отвечает пронзительным взглядом, открытым, без всякого лукавства. Таким, от которого у Ортеги вспыхивают фейерверки в груди. — Ортега. Он откидывается на подушку, зажмурившись. Это слишком для него. Всё это. Он просто перестаёт думать, переключаясь на ощущения. Третий палец идёт туго. Он кусает губы и чуть не охает от ощущения влажного касания на чувствительной головке. Сантьяга улыбается с озорством, позволяя ямочке снова появиться на щеке. Невыносимый. — Руки, — напоминает он, довольно глядя. Ортега послушно устраивает руки на подушке над головой, скрестив запястья. Так, как бы держал их сам комиссар. Повторное проникновение третьего пальца как-то меркнет на фоне того удовольствия, что приносит ему влажная теплота чужого рта и бесстыдные ласки языка. Спустя какое-то время пропадает и то, и другое. Сантьяга устраивается сверху, втягивая его в, на удивление, ласковый поцелуй. Сжимает ладонью его запястья, касаясь губами его щеки. Ортега шумно вздыхает, запрокидывает голову, приглашая. Комиссар не отказывается — припадает к его шее жадно, кусает, целует, лижет. Оставляет россыпь тёмных пятен засосов — они исчезнут ещё до того, как он, наконец, возьмёт его. — Иногда, — с сожалением вздыхает Сантьяга, — я жалею, что не могу оставить на тебе метки. Ортега жмурится. От этого признания у него по кончикам пальцев разливается тепло. Комиссар отпускает его руки и он тянется за тюбиком. Под его внимательным взглядом Ортега обильно смазывает его член, тянется за лёгким поцелуем, и, получив его, откидывается обратно на подушку. Смотрит призывно из-под полуприкрытых век. Сантьяга сжимает его бедро, приставив головку члена к его сфинктеру. Растягивает момент ожидания, и, наконец, плавно толкается внутрь. Они делят стон на двоих: так долго оба ждали этого. Ортега старается привыкнуть к чувству заполненности, к тому, как оно усиливается с каждым осторожным маленьким толчком и наконец достигает пика, когда Сантьяга полностью входит в него. Он тихо стонет, сжимая пальцами шёлк простыни. Комиссар не торопит, поглаживая ладонью его бедро, но на то, как плотно обхватывают его отвыкнувшие мышцы смотрит жадно. — Давай, — шепчет он, облизнув нижнюю губу. Толчок аккуратный, почти нежный, потому что Сантьяга заботится о нём. Следующий — жёсткий и быстрый, потому что это то, до чего они довели друг друга с этой игрой. Ортега сжимает его плечо, давит стон, чем вызывает недовольство комиссара. — Нет, — шипит он, прижимаясь губами к его уху. — Я не для того всё это вытерпел, чтобы ты молчал. Дай мне это, — повелительно произносит он, толкаясь снова. Уж в чём, а в исполнении приказов комиссара ему нет равных. Ортега стонет в голос, сжимая его в себе, чтобы спровоцировать на новый толчок. Он получает его вкупе с хлёстким ударом по ягодице. — Самовольничаешь, — но и голос, и взгляд у него довольные, поэтому можно продолжать. — Простите, мой комиссар, — усмехается Ортега, скрещивая ноги у него за спиной. Сам старается насадиться сильнее, распалить, получить как можно больше. Он обожает стягивать с Сантьяги налёт чужой цивилизованности, пьянящий лоск хорошего воспитания и франтовства. Он обожает сам факт того, что Сантьяга позволяет ему это сделать. Плечо обжигает благодатной болью. Ортега вскидывает голову, задыхаясь, и впивается ногтями свободной руки в чужую спину, оставляя на ней мгновенно заживающие борозды. Это происходит не впервые, но благоговение, что он испытывает, глядя на комиссара, жадно припавшего к кровоточащему следу укуса, настигает его и сейчас. Сантьяга превращает это в шоу для одного зрителя. Для Ортеги нет ничего волнительнее влажного блеска перемазанных чёрным губ, языка, снимающего с них по-своему жуткую пробу, и алчной уверенности.

«Ты мне подходишь».

Он сам тянется к этим губам, желая разделить чудовищное пиршество. Вкус оседает на языке, острый, смертельный для чужаков. Лёгкое покалывание регенерации перебивается жарким заревом удовольствия, разносимым быстрыми грубыми толчками. — Ещё, — вздыхает он, ощущая как чужое присутствие стягивает его мышцы, пеленает, осторожно сдавливает. — Это требование или просьба? — полушёпотом спрашивает Сантьяга, и в его интонациях нет даже намёка на привычное лукавство. — Пожалуйста! — послушно восклицает он, подбиваемый приближающейся волной исступления. Новый поцелуй это просто лёгкое касание губ, выносящее предупреждение: «сейчас». Ортега уже знает, что делать, но помнит свою первоначальную растерянность. Высшая форма их единения в сотни, в тысячи раз интимнее простого полового акта. В первый раз чужая тьма казалась ему удушающе агрессивной, теперь она обволакивает его почти нежно, вплетаясь в его собственную практически привычно, стирая мир вокруг них. То, кто они есть, что они есть, позволяет ощущать больше, чем может предложить собственная плоть и собственный разум. Вселенная — тёмное марево, в котором нет отдельных Сантьяги и Ортеги, но есть нечто, собранное из их осколков, слаженный механизм движений, раздвоенное удовольствие и то, что он не может постичь полностью, но характеризует как абсолютную честность. Это его жар и теснота, ощущаемая другим телом, но он чувствует это тоже. Это его губы скользят по чужим плечам, но лёгкие поцелуи ложатся на собственные, отражаются, множатся и постепенно угасают. Они даже замедляются чтобы прочувствовать больше. Это опьяняет и сводит с ума одновременно. Ортега стремится дальше, от физического к эмоциональному. К, с каждым разом крепнущему, тёплому чувству, которое невозможно скрыть будучи почти одним целым. Говорить об этом им не положено, и Ортега никогда не задаст Сантьяге этот вопрос. Да и зачем, если чужой ответ пульсирует в его собственной груди. Ну, и Сантьяга о его преданности знает вовсе не понаслышке. Тьма скрадывает большую часть отличий, но то, что остаётся усиливается в разы. Здесь, за отсутствием даже намёка на конкуренцию, собственническое безмолвное «мой» звучит почти воркующе, ласково, а не словно голодный зверь, готовый сожрать его. Он наслаждается этим, сжимаясь вокруг чужого члена. Ведёт ладонью от низа живота к груди, играется с собственными сосками, потому что всё внимание, на какое способен Сантьяга, приковано и будет приковано только к нему. Удовольствие, ломанное, совместное, нарастает, и его трудно становится отличить от агонии. Ортега находит его губы своими, цепляя пальцами шелковистость чужих волос и жмурится. В момент их общего экстаза Сантьяга стонет тоже, рычаще и низко.

***

Под струями холодной воды разум быстро проясняется. Ортеге почти жаль, что времени для личного так мало. С их выносливостью пару раз это практически ничто. Тем не менее, он более чем удовлетворён. Не количеством, так качеством. — Ты такой довольный из-за меня или из-за удачного дела? — хмыкает он, лицезрея Сантьягу с телефоном в руках. — Да, — с довольной улыбкой отвечает комиссар, откладывая гаджет. Дарит ему финальный мягкий поцелуй, которым Ортега искренне наслаждается, и отстранившись, сугубо профессиональным тоном объявляет: — Можно сказать, в моих сетях оказалась крупная рыба. Этим стоит заняться немедленно. И что ж, Ортега более чем счастлив быть не только любовником, но и правой рукой.