Путь домой

Каждую осень я смотрю на стаю птиц, запечатленную на белом небе черными кляксами, и думаю о том, что они тоже ищут свой дом, пытаются долететь до своего создателя, но каждый раз замыкают свой круг. С.М. Мурильо — «40 птиц»

В зеркале отражалась белая стена больницы, а под определенным углом можно было увидеть дверь и душевую кабинку; но его совсем не интересовали предметы. Санзу смотрел на свое изможденное отражение на сливающееся со стеной белое лицо, на острые скулы, шрамы в уголках губ, похожие на разорванный рот лошади из-за железных удил. Может быть, в какой-то момент, давным-давно, его и пытались остановить, натянули резко повод, стараясь увести в сторону, но тщетно. Как итог: выбранная им дорога и разорванный рот. Глаза совсем тусклые, почти матовые и легкая щетина. Харучие взял ледяными пальцами бритву и постарался привести себя в более подходящий вид, но бритва плясала в его руках, то и дело норовила оставить еще пару шрамов, но Санзу не сдавался. Боль следовала за каждым его действием, он ощущал тонкие раны по всему телу, скрытые под темно-коричневой пижамой и белыми бинтами, которые медленно покрывались светло-алыми пятнами. После каждого легкого штриха по щекам приходилось опускать руки на раковину и наклоняться вперед, чтобы не упасть из-за слабости, в глазах темнело от каждого движения; каждый раз, поднимая взгляд на свое отражение, ему казалось, что он видит в дымке совсем другого человека. Почувствовав вновь, что вот-вот упадет, Санзу схватился за раковину и низко склонился над ней, словно отдавая поклон тому, кто стоял внутри зеркала. Его начало мутить. Бритва выскользнула из рук, ударившись о белый фарфор. Харучие встал на колени, прислонившись головой к холодному боку раковины и закусив изнутри свои щеки; он пытался не думать о подкатывающей тошноте и пробегающей по телу боли. Волна, что шла на него, вновь успокоилась и затихла, давая ему закончить свое дело. Теперь Санзу вновь решился взглянуть на себя и коснуться розовых волос, словно бы до этого ему мешала колкая щетина. Пальцы по привычке потянулись к волосам у щеки, стараясь их забрать за ухо, но промахнулись, тогда он поднял свою слабую руку выше: осталась только длинная розовая челка, остальные волосы едва скрывали уши. Он наклонил голову сначала вправо, а затем влево, пытаясь понять по отражению, — его ли это были волосы, его двойник повторял за ним все движения, потому вопрос сам собой разрешился. Харучие вновь облокотился о раковину, рассматривая заново свое лицо и волосы, с каждым новым взглядом огонек, что был запрятан глубоко, сильнее разгорался в светло-голубых глазах. Волосы были обрезаны. — Вы побрились? — послышался голос доктора. — Не могли бы Вы тогда вернуть мне бритву? Перед тем, как зайти в ванну, он постучал в дверь, предупреждая о своем вторжении. Санзу кивнул этому человеку, впервые кидая на него взгляд: скорее всего врачу было уже за сорок, в уголках глаз пролегли усталые морщинки и темные круги, губы не улыбались. Время было семь утра; скорее всего его смена должна была скоро закончиться. Харучие вышел из душевой, провожая врача взглядом. Ему передали напоследок таблетку. Он все еще чувствовал тошноту и головокружение, но теперь не зацикливался на этом, обводя новым взглядом свою старую палату. Мышцы ныли, особенно у шеи и спины, но трогать их под бинтами тоже было больно. Харучие положил на язык белые кругляшок болеутоляющего и запил водой. Мы встретимся, когда расцветут камелии. Мы встретимся. Мысли цеплялись за эти слова; сейчас они приобретали для него смысл. Санзу поджал губы и сел на кровать, прикрывая рукой губы, он боялся спугнуть её. Улыбку, возникшую на бледных, синих губах.

***

— Ты знал, что историй всего четыре? Инуи как всегда задал вопрос неожиданно, отчего заставил Коко вздрогнуть. — Про что ты? — уточнил Хаджиме, откладывая телефон. Тихо играла музыка из динамиков ноутбука Сейшу; тот не сразу ответил на вопрос. Он достал спички с верхней полки над столом и зажег свечу, деревянный фитиль разгорался медленно, с треском, а пламя плясало, пытаясь выбраться из-за стен почерневшего стекла. Настольная лампа над ноутбуком то и дело мерцала, стараясь погаснуть или же передавая какой-то сигнал. Раз. Раз. Раз. Раз. Будто сигнал азбуки Морзе об ошибке. — Воска осталось совсем мало, нужно будет потом купить еще, — произнес Сейшу, завороженно всматриваясь в потусторонние сигналы лампочки. Она еще какое-то время часто мигала, а затем восстановила свой желтый теплый свет. — Так что за истории? — Борьба с чем-то извне, истории о возвращении, поиск и самоубийство бога. Как ты это понимаешь? Этот вопрос окутывала музыка японского композитора Джо Хисаиши. Коко вслушался, сейчас играла та самая мелодия из «Принцессы Мононоке», когда обезглавили бога. Будто читая его мысли, Сейшу произнес вслух название песни: — The world of the death… Знаешь, я вспомнил один очень интересный момент у Джойса в «Улиссе». В английском языке world и word различаются только одной буквой, забавно, правда? — но Коко пока не видел ничего забавного в пространных рассуждениях Сейшу. В последнее время тот слишком много обо всем задумывался, погружаясь в литературу. — Там была допущена опечатка в одном из писем героев, и вместо «то слово» получилось «мир иной». Смешно, не правда ли? — но ни Коко, ни сам Инуи не смеялись. — Тебе принести чай? Может быть, что-то из сладкого? — Да нет, я как-то ничего не хочу, — произнес Инуи, вновь погружаясь в исследования и повторяя в задумчивости: — Ничего… — Свет лампы все также ровно освещал стол. А Коко странно поеживается и решает про себя, что им точно нужно уехать на какое-то время. Токио становится похож на венерину-мухоловку, и сейчас створки медленно закрывались. Инуи вновь подал голос: — Если бы про нас писали историю, в какой бы из них мы оказались?

***

Через пару дней к Харучие зашел Какучо. Он пришел довольно рано, потому ему пришлось подождать, когда Санзу проснется. Все это время он сидел в коридоре и листал потрепанный, толстый журнал. Какучо уже пошел по третьему кругу, когда Харучие, наконец, проснулся. Занесли завтрак, хотя Санзу каждый раз просил приносить его позже, потому что по утрам у него совсем не было аппетита. Сны перестали сниться, и мелькал черный экран, будто закончилась пленка. Какучо сперва долго стоял у двери, осматривая осторожно больничную палату, стараясь не цепляться взглядом за кровать, на которой лежал Санзу, но взгляд то и дело возвращался. Бледное, чуть помятое лицо, выцветшие короткие волосы словно упавшие листья шиповника. Он не двигался, разглядывая пристально потолок. Хитто подумалось, что тому сейчас больно даже пробегать глазами от точки до точки на белой поверхности, потому парень подошел ближе. Чуть помедлив, он все же отодвинул стул и сел. Невидимые нити мыслей, пересекающие все пространство, столкнулись и сплелись. Что Какучо, что Харучие — каждый задумывался о том, что их судьбы в чем-то схожи. Только сценарии различаются. — Что сдержало тебя? — разжимая сухие, обкусанные до крови губы, спросил Харучие. Его взгляд все также был прикован к потолку. — Моя жизнь. — Санзу перевел на него взгляд ледяных глаз. — Она была мне подарена во второй раз. Именно поэтому я обязан жить не только ради себя. Харучие ничего на это не ответил. Возобновилось молчание, длившееся не больше минуты, они прервали его вместе. — Говори ты, — уступил Какучо и поднялся со стула. — Мне придется остаться в больнице на какое-то… — он задумался и продолжил: — На какое-то долгое время. Я ухожу из Бонтена. — Я пришел за тем же и хорошо, что планы совпали. Лечение тебе оплатят в полной мере, — причин оставаться дольше не было, потому Хитто двинулся к выходу. — Я надеюсь, ты полностью поправишься и мы потом выпьем с тобой. Дверь закрылась. Харучие попытался глубоко вздохнуть, но было больно. Какая это была боль — Санзу давно перестал понимать. Предстояла долгая дорога к восстановлению.

***

Во время лечения к Санзу почти никто не приходил, потому, когда наконец-то начался курс терапии, он даже был рад новому лицу. Женщину звали Нона, ей было лет за пятьдесят, приветливая улыбка и белый медицинский халат. Сессии проводились в ее кабинете этажом выше, там всегда слабо пахло свечами, которые она любила зажигать, а в колонках на книжных шкафах играла медленная музыка. Чуть позже Харучие даже поинтересовался у нее, кто был исполнителем тех песен. Засыпать под звуки флейты и бузуки стало приятнее, чем в полной тишине. Мелодии расслабляли и погружали в мысли, воспоминания становились мягкими словно пластилин, а из кабинета тянулся шлейф из аромата тикового дерева и кардамона. Разговоры проходили легко. Нона нить за нитью вытягивала старые воспоминания, продевая их в иглу. Каждый день, в одно и то же время, он принимал таблетки, прописанные ему, затем какое-то время читал А. Дюма «Граф Монте-Кристо», включал песни, вслушиваясь в звуки природы, переплетенные с инструментами. И ему казалось, что он точно сможет со всем справиться. — …в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. — Что-что Вы говорите? — переспросил Харучие, выходя из задумчивости. Он сидел на своей кровати, прислонившись спиной к спинке, когда зашел психиатр. — Я говорю о том, что нужно дождаться смерти, чтобы понять, как хороша жизнь, — Нона улыбнулась, но эта улыбка вдруг показалась Санзу посмертной белой маской. — Это ведь главная мысль романа, которого Вы читаете? Он и правда сейчас дочитывал последнюю страницу. — Жизнь полна таких мелких совпадений: последняя глава называется пятое октября, и Вы дочитываете ее как раз в эту же дату. — Она стояла у двери и не двигалась в его сторону. — Дочитайте до конца, не буду мешать. Харучие пришлось дочитывать роман, ощущая, как на него изучающе смотрят. — Последние слова так похожи на Ваше прошлое, не так ли? — улыбаясь краешками губ, спросила Нона. — Ждать и надеяться. Но я пришла немного по другому поводу: со следующей недели Вами будет заниматься моя младшая сестра. Тот курс терапии, который Вы должны были пройти со мной — Вы уже освоили. — Хорошо, я понял, — произнес с кивком Харучие, откладывая книгу. Перед тем, как уйти, Нона сказала: — Если задумаетесь, что прочитать следующим, то советую взять Гете «Фауст», — и все с той же слабой улыбкой, она закрыла дверь.

***

Уже который день Инуи не мог написать ни строчки. Вроде бы все было как раньше: зажженные свечи, музыка, книги, Коко рядом. В голове были мысли, но теперь они таяли словно куски сожженной бумаги, за них нельзя было зацепиться. Лампа, что продолжала изредка мигать, сейчас и вовсе не включалась. Просто взяла и перегорела — без вспышек, треска; умирая, не издала ни звука. Руки не доходили поменять ее, каждый раз, садясь за стол, Сейшу по привычке включал лампу, но она оставалась безмолвной и тихой. Ему казалось, что что-то внутри него так же тихо отключилось, но все никак не мог понять, что именно. Шестерня сдвинулась, поменяв ход его вдохновения. Жизнь в Токио продолжалась, дела в Бонтене шли своим чередом, только Сейшу, казалось, наступил ногой в болото и все еще этого не замечал. Коко пару недель планировал «путешествие», которое легко могло растянуться на пару лет. Примерная дата ложилась на конец декабря. Хаджиме часто перед сном разглядывал картинки разных стран, отели и квартиры, достопримечательности. Впервые именно он, а не Инуи зачитывал перед сном что-то интересное из статей. Сейшу проникался этой теплой атмосферой, стараясь унять в душе липкий страх перед будущим. Было боязно покидать город, в котором вырос и прожил вот уже почти треть своей жизни. Он закрывал глаза и крепко обнимал Коко, слушая его тихий родной шепот.

***

Младшую сестру Ноны звали Децима, ее волосы едва-едва отливали у корней белизной, которую она тщательно закрашивала в черный цвет, отчего и правда казалось, что она лет на десять младше, но то лишь внешнее впечатление. На женщине был строгий темно-синий костюм и юбка-карандаш до колен. Ее губы с темно-коричневой помадой на губах чуть улыбнулись, когда Санзу пересек порог кабинета. Харучие показалось, что кабинеты сестер ничем не отличались между собой: все та же спокойная музыка, запах травяных свечей. Он лег на кушетку и провалился в ноющие воспоминания недавних дней. Каждый раз, когда Санзу пытался затронуть прошлое или будущее, Децима аккуратно прерывала его, возвращая в настоящее, в его ощущения, что чувствовались в моменте. Когда не было сессий, Санзу погружался в чтение, чтобы преодолеть возникающие мысли о быстром наслаждении. В первые недели было особенно трудно, ныли порезы и кости. Его разрывало от постоянных противоположных чувств: было больно и легко одновременно, хотелось забиться в угол и замереть и в то же время убежать отсюда. Харучие часто срывался на медперсонал, повышая голос, но тысячи порезов словно отрезвляли его. По ночам он часто не мог уснуть и долго сидел в кровати, читая по нескольку раз одну и ту же страницу в попытках ухватить уставшим сознанием главную мысль. Октябрь принес с собой серое небо и холод, но Санзу стойко переносил все это, кутаясь по ночам в два одеяла. В больнице было не так холодно, но его все еще бил озноб, словно бы ему все никак не удавалось согреться, а летнее тепло уже давно выветрилось. «Фауст» шел довольно медленно, Харучие вдумывался, перечитывая фразы, чтобы понять смысл написанного. Сеансы с Децимой протекали также неторопливо, она посоветовала почаще выходить на улицу и наслаждаться редкими теплыми днями, ведь совсем скоро придет зима. Харучие ждал ее и боялся одновременно. Нигде, ни в чем он счастьем не владел, Влюблялся лишь в своё воображенье; Последнее он удержать хотел, Бедняк, пустое, жалкое мгновенье! На улице дул холодный ноябрьский ветер, отрывая оставшиеся на деревьях пожухлые листья, Санзу сидел на лавочке на территории больницы, замотавшись до носа в длинный шарф, и дочитывал последние страницы трагедии. Он хотел дочитать все до встречи с Децимой. — Хоть Фауст и заключил сделку с Мефистофелем, но все же был спасен, — тихо проговорил Харучие в шарф, закрывая книгу. На сессии они вновь затронули его последние мысли, его состояние. Женщина будто уже заранее знала, что Санзу дочитал книгу. — Было приятно с тобой побеседовать, — произнесла она, щелкая ручкой. — Я занесу тебе чуть позже книгу, которую нужно будет прочитать. Наши сеансы завершены, следующая встреча будет с третьей сестрой, — Харучие уже хотел спросить, а сколько их всего, но Децима продолжила: — Она самая младшая из нас троих. Последняя часть терапии будет проходить именно с ней. После работы она спустилась к Санзу в палату, постучавшись перед этим. Харучие ходил по палате с телефоном в руках, отвечая на сообщения Какучо. Децима не произнесла ни слова, лишь улыбнулась, словно зная что-то заранее, и протянула книгу, в другой руке у нее было белое пальто и сумка. Харучие принял книгу и чуть кивнул в ответ. Автор — Мюриель Барбери.

***

Инуи открыл ночью глаза и долго пытался понять, где он находится. В темную комнату изредка попадал свет фар, проезжающих мимо машин. Коконой спал рядом, отвернувшись в другую сторону. Что-то разбудило его, какое-то тяжелое предчувствие. Показалось, что вдалеке загудел поезд. Инуи аккуратно встал с кровати, стараясь не разбудить Коко, и подошел к окну: за окном шел едва заметный мелкий снег, ознаменовавший приход декабря. Он долго стоял, облокотившись о холодный подоконник, и всматривался то в серое небо, то в землю. На мгновение ему показалось, что он, наконец-то, пересекся с той темной волной, что шла на него давно. Сейшу стоял, погруженный во тьму комнаты, у окна и только сейчас начал понимать, что они с Коко никуда уже не уедут. Это оцепенение, внутренний паралич, что подбирался к ним так медленно и осторожно, уже давно взял верх. В этот момент Инуи лишь вспомнил рассказ Джойса «Эвелин». Он сейчас точно также вцепился руками в подоконник и громко-громко издал последний крик внутри себя; только сейчас он осознал, что тем звуком был не гудок поезда, а чей-то такой же немой, внутренний крик осознания. Он дошел до кухни и с жадностью выпил целый стакан воды, только затем вернулся обратно в комнату и лег рядом с Коко, тот приоткрыл сонные глаза, поворачиваясь к Инуи: — Который час? — Только три часа ночи. Мне просто захотелось воды, — он крепко поцеловал его в черные волосы и лег поближе. Если Коко ничего не почувствовал, то и хорошо, думал Инуи. Токио давно захлопнулся.

***

Врач сообщал все новости относительно Харучие — Коко, тот, в свою очередь, передавал все это остальным; потому о том, что Харучие поправляется, все узнали довольно скоро и решили исполнить свой долг, навестив его. После того случая на изнанке преступного мира все затихло. Ран совсем скоро вернулся обратно, сообщив Риндо о том, что их число возросло после той стычки кланов. Может, еще и по этому Бонтен, охраняемый с тыла Хайтани, встал вновь на ноги. Потихоньку все налаживается: организация вновь приобретает вес, увеличивая количество союзников благодаря неустанной работе Такеоми; Санзу медленно, но верно идет на поправку, а Хайтани с взаимовыгодной помощью Коко решают открыть в центре Токио казино, оттеснив немного другие банды. Потому, когда все вновь собираются встретиться, то звонят Харучие все вместе из офиса Бонтена во время собрания. Он слышит на фоне наигранное возмущение Такеоми, которому потихоньку удается влиться в общую атмосферу, острые шутки Хайтани и тихий голос Какучо, с телефона которого Санзу и звонят. Идет вторая неделя декабря, встреча назначена на двадцатые числа. На улице странно долго идет белый снег, покрывая белой коркой крыши машин, черную землю, крыши. Довольно холодно, но ветра совсем нет. Харучие ждет этой встречи и часто смотрит на улицу во время чтения. Роман идет легко, затрагивая связь внезапно познакомившихся людей. Мысли, что появляются в книге, незаметно развиваются во время встреч с Мортой — третьей сестрой. В ее черных волосах всегда заколоты золотые заколки, а опрятный костюм цвета сливочного мороженого всегда без единой складочки. Ее кабинет наполнен музыкой фортепиано, но нет ни единого запаха: ни свечей, ни духов. Однажды в голове у Харучие промелькнула странная мысль — несмотря на то, что кабинеты сестер располагались рядом, он никогда больше не сталкивался ни с одной из них; с другой стороны, их могли просто нанять для него. Декабрь бушевал в Токио, будто перепутал его с Хоккайдо, щедро осыпая улицы и людей серебром. С каждым днем Санзу все дольше смотрел в окно, хотя и сам не понимал, чего именно ждет, словно ребенок перед Новым годом. Чтобы хоть как-то отвлечься, он брал книгу. «И вот случилось, что случилось. Чего никто на свете, в том числе и я, для себя не желает». Харучие дочитал последние строки двадцать второй главы и закрыл книгу, посмотрев в телефон. Их встреча была назначена на завтра, как раз на день рождения Императора, внутри он немного трепетал, все этой зимой ему казалось в новинку. Санзу вновь раскрыл книгу, перевернул страницу и замер. 23. Мои камелии. Двадцать три. Камелии. Харучие закрыл книгу и положил ее на стол. Сердце от неожиданности забилось быстрее. Словно какой-то шифр, но Санзу не хотел его разгадывать и вновь брать книгу в руки; положив телефон в карман, он отправился вниз на улицу, собираясь немного прогуляться. Сегодня после обеда у него еще одна встреча с Мортой, перед этим хотелось расслабиться, а единственное, что он мог — слушать музыку, петляя по дощатым дорожкам, что проходили меж деревьев на территории больницы. Его никто не держал насильно, и внешний мир был ему доступен, но он сам еще был не готов сделать шаг вперед. — Сегодня была наша последняя встреча, — пояснила Морта, делая какие-то записи в своем ежедневнике. — Все эти разговоры имеют какую-то финальную точку? Какой-то вывод? — Харучие хотел бы добавить еще один вопрос: «Я здоров?» Ручка все еще бегала по страницам ежедневника, женщина лишь на минуту отвлеклась, сверяясь с календарем на стене. — Не могу подытожить то, чего нет; а когда оно будет, то итог подводить не моя работа. Харучие на секунду показалось, что она говорит на каком-то другом языке, так как общий смысл фразы ускользал от него. Женщина перевела взгляд на него и улыбнулась какой-то родительской улыбкой: — Все так, как должно быть. Вы дочитали книгу? — Еще нет, — честно признался он: — Я на последней главе и как-то не хочется ее дочитывать. — Понимаю, такое часто случается: кому-то не хочется ее писать, а кому-то читать, но рано или поздно это все равно приходится сделать. В эту ночь Харучие ложился спать со смутным предчувствием того, что ему на этот раз точно должно хоть что-то присниться. Книгу он так и не открыл. Уснуть получилось быстро, но черные кадры так и шли своим чередом как и раньше, не переключаясь на картинки снов.

***

Харучие проснулся позже обычного, чувствуя, как холод проникает в палату. Казалось, что температура за ночь упала еще на пару градусов, становясь ниже нуля. Под одеялом все еще было тепло. Промелькнула мысль о том, что нужно было сказать медсестрам еще вчера, чтобы принесли обогреватель. Мысли медленно отогревались. Санзу вспомнил о встрече, а затем и о том, что скоро Новый год. Праздновать его в больнице было бы довольно грустно. Можно позвать домой Какучо, подумал Харучие. Мысль вдруг метнулась в сторону, словно напуганная лошадь, к кладбищу, а именно — к могиле Манджиро, но Санзу тут же одернул себя. Он все еще ждал чуда, особенно в такие особенные дни. До встречи еще было время, потому он проделал знакомые действия, вычеркивая только книгу из обыденного распорядка дня. Харучие застыл перед зеркалом, рассматривая бледно-розовые волосы, прошло почти полгода, но цвет и длина будто застыли во времени, ни капли не изменившись. От обеда в больнице он отказался, собираясь перекусить в кругу давних друзей. Харучие собирался медленно, наблюдая вновь за мелким белым снегом. Он шел долго и, казалось, совершенно не собирался останавливаться. Санзу надел свитер, а поверх — теплое пальто и шарф. С собой брать было совершенно нечего, потому он только засунул в карман телефон и наушники, чтобы заглушить непривычный городской шум. Вниз по лестнице он спускался быстрым шагом, но на финишной прямой, почти у дверей, затормозил. Вымытая до блеска плитка казалась неустойчивой и скользкой словно лед, и Харучие ступал по ней медленно. От этих мыслей его отвлек телефонный звонок — это был Какучо. Скорее всего, хотел просто напомнить о встрече, подумал Харучие и не сразу взял трубку. Нужно было сделать еще один шаг, вступить вновь в обычный мир, что все еще существовал за стенами больницы. — Алло? — произнес Санзу, ступая по знакомой дороге до метро. В этот раз он не решился ехать на такси, стараясь возобновить нить, что связывала его с реальностью. Станция находилась довольно близко: нужно было перейти дорогу и два раза свернуть. Харучие прижал телефон ближе к уху. — Какучо? — голос звучал с помехами, будто тот тоже был в метро. — О встрече я помню, уже вышел к вам. Голос Хитто звучал отдаленно, прорываясь сквозь шум. Харучие пытался вслушаться в слова, но слышно было плохо, что-то про казино, затем прогремело звонкое: «Новости!» Разговор прервался, но Санзу еще какое-то время прижимал телефон к уху, ускоряя шаги. Затем вновь звонок. Харучие взял трубку сразу же. Напрягая свой слух, он собирался вновь собирать слова по крупицам, но на этот раз голос Какучо раздался отчетливо. — Все хорошо? — довольно громко проговорил Санзу, он осмотрел свой путь: переход уже близко, после него сразу же первый поворот. Дорогу перед ним медленно засыпало белым снегом, на его волосах тоже повисли маленькие снежинки, возвращая былую белизну. К подошве ботинок цеплялся липкий снег, словно замедляя шаг Харучие. — Я перехожу дорогу, уже скоро буду в метро, мне до вас минут двадцать, — не дожидаясь ответа, проговорил Санзу. — Ты читал новости? Казино, что открыли Хайтани сгорело сегодня ночью, я пытался им дозвониться, но, кажется, им сейчас не до этого. По крайней мере, они все еще не берут трубку. — Поджог? — Скорее всего. Не думаю, что оно загорелось бы просто так, — чуть усмехнулся в трубку Какучо, но на секунду, чувствуя, как на висках выступает холодный пот, все же задумался о таком варианте событий. Что-то вдруг вновь добралось до всей организации, что-то давно нависшее над ними. Ему кажется, что он лишь зритель, купивший удачный билет. — В любом случае… — но фразу он не закончил, услышав противный звонкий звук, будто вилкой провели по школьной доске. — Санзу? — но ответа не было, хоть звонок и продолжался. — Харучие, что там у тебя? — Вновь тишина. У лежавшего на асфальте телефона экран испещрен паутиной трещин, хотя все еще можно разглядеть имя звонящего. Какучо не бросал трубку, вслушиваясь во все, что происходило по ту сторону. Ему казалось, что он теперь все будет узнавать из коротких новостей-молний в интернете, что бросаются сразу в глаза. Кто-то громко кричал, звонили в скорую. «Перевернулся грузовик». «Водитель грузовика Meiji Dairies не справился с управлением». Молоко разлилось по дороге, медленно подбираясь к лежащему телу. Вот оно коснулось ног, перетекло выше, словно радуясь, что, наконец, обрело свободу. Белая река коснулась кизила волос, смешиваясь с алыми каплями. В призрачно-белом кружеве распускались розовые камелии.