Мальчик в подарок

      Томми проснулся без девяти минут восемь.       Он знал это по тому, как забавно щелкал его внутренний таймер, и по особому расположению солнца, заглядывавшего в панорамные широкие окна, бросавшего изредка лучи сквозь бегущие по серому небу тучи на искрящийся снег, лежащий пушистыми сугробами под кучей деревьев.       Томми проснулся без восьми минут восемь.       Он знал это по тому, что в его доме не было широких панорамных окон, и солнце заглядывало в его крохотный домик, расположенный под горой, как домик Хоббита, под совершенно другим углом. Он знал это по тому, что в его доме не было мягких пушистых ковров из овечьей шерсти, сотканных безыскусно вручную, пустых и абсолютно гладких, без какого-либо рисунка.       Томми запаниковал без семи минут восемь.       Он был в чужом, незнакомом доме, совершенно один, если не считать компании прохладного воздуха, касавшегося его кожи в тех местах, где пижама лениво сползла, или задралась, к тому же, крепко перевязанный ядовито-красной лентой, туго стягивающей его запястья за спиной. Пошлый бантик, сползший к виску от макушки, щекотал его лоб своими аккуратно подпаленными слабым огнем зажигалки концами.       Последнее, что он помнил, — это Рождество в своём маленьком убежище, справленное в полном одиночестве. То есть, обыкновенный в своём расписании день, дополнительно включивший в себя кражу чьего-то праздничного торта, украшенного пряниками, и пару поджогов чьих-то домов незакрепленными петардами.       В общем, не было ни единой причины, по которой он мог бы проснуться в чужом доме под маленьким саженцом ёлки, стоящем на печальном блоке земли посреди дома, проснуться связанный, растерянный, расстроенный, с намокшей тканью во рту, плотно прижавшей язык к челюсти (пожалуйста, будь это чистый носовой платок), и с похабной карамельной тросточкой меж губ на манер удилов.       Кем бы ни был его похититель, этому человеку очень скоро непоздоровится.       Томми мотнул головой, отмечая, что острые края атласной ленты болезненно впиваются в шею, и поерзал на мягком ковре — хвала небу, его колени будут хоть немного целы, спасённые от твердости дубового пола.       Может быть, он встал бы, по крайней мере первый пункт по спасению «найдите твердый острый предмет и перережьте ленту» был облегчен расположенной рядом кухней, но он не мог. Его ноги были связаны в согнутом состоянии, тоже вполне умело, как будто создавший невыносимые для него условия прекрасно знал скверный характер мальчика и его умение, а главное, желание давать отпор в любой непонятной ситуации.       Что ж, вариантов оставалось немного.       Либо, ему помогут и развяжут, либо… Ему помогут и развяжут. Тут уже уповать или на внезапное появление спасителей, либо на оплошность самого похитителя. Второе казалось более вероятным, если судить по бытовым шумам, доносившимся со второго этажа. Человек жил своей вполне человеческой жизнью, мягко перебираясь с одного места на другое: звенела ложка, стукаясь о стенки фарфоровой кружки, порой шумела вода из котла, вскипали едва запущенные варочные стойки.       «Давай, только спустить сюда, сука, покажи своё лицо», — едва успел подумать Томми, чьи руки уже чесались: частично от натершей его кисти ленты, частично — от желания ввязаться в драку, и обязательно победить! , когда лестница аккуратно скрипнула под осторожными, невесомыми шагами. Медленно на фоне нежно-кремовой стены вырисовалось очертание высокого, худого мужчины, лет, навскидку бы сказать, тридцати пяти, с максимально заспанным, и всё равно ещё сонным лицом. Он был одет в непомерно огромную футболку, свисавшую с худых плеч, как с вешалки, и свободные шорты, а в его руках была кружка, полная какого-то напитка, ароматного и теплого, откуда исходил лёгкий пар, и куда порой проваливались при неосторожном движении пряди его бесцветных, тонких и, в массе своей, похожих на фунчозу волос.       Довершал этот образ длиннющий халат цвета свежей травы, как у тех самых немного чокнутых отшельников, поселившихся в далекие-дали, куда не ступала нога человека, и пояс, затянутый в два оборота вокруг талии, (и чуть позже, Томми запоздало подумает: либо дизайн, либо халат был украден у Фила, потому как серые ромбики точно не были деталью его бренда).       Мужчина зевнул, хрустнув затекшей шеей, и, склонив голову, заострил взгляд тускло-зеленых глаз на Томми. Томми зыркнул на него в ответ.       Минута тишины наступила так внезапно, что даже пузырьки в кружке замолкли, и перестали издавать нудные бульбухи. Вернее, они больше не смогли, и всем своим содержимым, и кружкой, и ложкой оказавшись на полу, жадно впитываясь в сухое, непокрытое лаком дерево.       —Что ты делаешь в моём доме?! — отчаянно тонким голосом пропищал Дрим — о, несомненно, эту наглую рожу можно было узнать в любом случае и любом состоянии, — попятившись в стену.       «Это я блять у тебя спросить должен», — подумал Томми. В его случае ответ равнялся молчанию, вне зависимости от того, был ли его рот забит кляпом, или нет, поэтому мальчик пожал плечами, незаметно сжимая кулаки за спиной, пытаясь занять положение более расслабленное, чем у него было.       Представить, будто он не находится сейчас в странном доме, в странной позе, абсолютно беззащитный перед врагом своей гребаной жизни.       Если ни он, ни Дрим, которому дом, вероятно, принадлежал, раз он разгуливает здесь в халате, а что самое главное: без маски и оружия, — не знали, что Томми делает здесь, значит вывод напрашивался один — его притащил кто-то третий, и тогда-то, помощи ждать наверняка не приходится.       Отскочив опасливо к стене, Дрим, дрожа как осиновый лист, покосился на осколок надтреснутой чашки, не находя оружия лучше, чем этот хрупкий обломок фарфора, и готовясь схватить его в любую секунду, если мальчик сдвинется. Минута неловкой тишины прошла быстрее, чем кто-либо из них рискнул шевельнуться, напряжённые гляделки между двумя врагами почти подошли к финишной черте, когда Дрим первым моргнул, складывая неровные квадратики пазлов в аккуратную картину.       —Томми? — его тонкие губы растянулись в неприятную красивую ухмылочку, и в глазах загорелись тревожные, ехидные огоньки. Он мгновенно перестал украшать стену своим испуганным жалким видом, вернув себе горделивую позу.       Жалящие холодом мурашки пробежались вдоль позвоночника мальчика, он заерзал в своём неудобном положении, царапнув коготками мягкую шерсть под собой.       —О, не бойся, не бойся, я не собираюсь причинять тебе вред, — пропел мужчина, с каждым шагом преодолевая и без того небольшое расстояние между ними. Жизнь Томми пролетела у него перед глазами за доли секунд, с самого его младенчества, аж с тех пор, с каких он вообще может себя помнить, до сих секунд. Мальчик отчаянно зажмурился, бессильно замычав от страха, ожидая насмешки, удара, боли, чего угодно — но не ласковой руки, заложившей прядь выпавших волос за его же ухо.       —Кажется, кто-то оставил мне подарок, прелестный подарок, — прозвучал вкрадчивый шепот над его головой. Дрим, склонившись над парнем, осмотрел маленькую картонную бирку, прицепленную к красной ленте, поддев её двумя пальцами. —Уил, ох, какой шутник. Как мило с его стороны, это ведь совсем то, что я хотел.       Томми подавился воздухом, широко распахнув глаза в испуге и нервно всхлипнув.       «Что значит Уилбур?»       —Тш-ш, — ласково зашипел Дрим, поддев тёплыми пальцами острый мальчишеский подбородок, мокрый от стекшей слюны. —У нас были разногласия, малыш, но это ведь не мешает нам наладить отношения, не так ли? Ты долго трахал мои мозги, мелкий негодник, но, — оу, — это выглядит как моё время отыграться!       Казалось, за всю свою недолгую веселую жизнь, Томми не мог подобрать ни единого ругательства, что описывало бы ситуацию точно и лаконично. Его лицо отражало все стадии принятия, включая отрицание и смирение одновременно, исключительно милое с невинно нахмуренными бровями и испуганными глазами, мальчик пребывал в таком глубоком шоке, чтобы даже не смел возмутился в привычной манере самой мысли: его называют ребенком. Его, Большого Человека!       —Однако тебе повезло, — руки Дрима спустились ниже, выдав себя щекоткой на шее. Он просунул пальцы под ленту, затянутую на горле, и потянул на себя. Томми чуть приподнялся, насколько ему позволили связанные ноги, тяжело перевалился на колени, издав отчаянное скомканное мяуканье. —Я буду ласков, пока ты слушаешься, ужасно люблю детей. Особенно, таких крохотных неопытных мальчиков, как ты.       Что-то до ужаса колючее, осевшее неприятным песком в животе от жгучих похотливых искорок в зелёных глазах, прямо-таки оживлённо подсказывало на ухо Томми, что с детьми Дрим уж точно обожал не нянчиться.       Осознание парня болезненно прожгло. Он дернулся назад, стремясь вырваться из цепких длинных пальцев, похожих на паучьи лапки, упираясь изо всех сил, как щенок, которого тащат в дом против его воли.       —Тише, тише, — лёгкая пощёчина отразилась звоном в ушах мальчика. —Пока ты послушен, веди себя хорошо, договорились?       Томми забыл как дышать, не говоря уже о том, чтобы шевельнуться, прогнать иголочки, впившиеся в кожу от однообразной позы. Возможно, он большой человек, сильный, возможно, он считает себя взрослым. Но ему бывает страшно, особенно в те моменты, когда и вправду взрослый мужчина угрожает ему, придушивая крепкой лентой. Может, у Томми не бывает инстинктов самосохранения, но порой, встроенные в каждого человека предохранители все ещё работают, оберегая его от преждевременной смерти.       Снимите с него кляп, и он всё ещё будет готов послать Дрима нахуй, но не сдвинется с места. Он хочет! — но мышцы заморожены, спеклись вместе тем жаром, каким наливался покрасневший отпечаток ладони на его щеке.       —Мы поняли друг друга? — повторяет Дрим, безжалостно сжимая крепким хватом красную ленту. Мальчик быстро кивает, как китайский болванчик, объятый чистым ужасом перед взрослым, перед грубой силой, продемонстрированной ему.       —Голос, малыш, — вытягивая свой тон на высокие, ласковые нотки, полные обманчивой нежности, пропел мужчина, коснувшись пальцем кончика вздернутого носика. Томми без сопротивления издал какой-то гортанный, жалостливый стон, больше похожий на скулеж, чем на согласие.       Дрим ухмыльнулся, выпрямившись, и через три широких шага схватился за поручень лестницы, взмывая наверх.       Томми только и успел, что выдохнуть, в ту же секунду принявшись барахтаться, как выброшенная на берег рыба. Сглаженные до бритвенной остроты ленты впивались в его тело, оставляя разводы красных натертых отпечатков, мальчик бился и извивался, как мог, бессознательно стараясь ослабить свои путы, но причиняя себе только боль, вновь и вновь хватаясь за робкую надежду, что ленты ослабли, и вновь, и вновь безуспешно стараться вытащить ладони, нащупать затянутые за спиной узлы и сбежать из проклятого дома.       —Хорошее поведение, Томми, — он очнулся, выпадая из транса на жёсткую опору реальности, когда перед взглядом мелькнуло острие наточенных ножниц, и замер неподвижно, тяжело сопя. —Неужели мне всё же стоит наказать тебя?       Ощутив укол металла в голосе — и крохотный укус металлического острия на своём бедре, Томми рьяно замотал головой в отрицательном жесте, и, вспомнив другое предупреждение, негромко промычал что-то невнятное.       —Что-что говоришь? — Дрим опустился перед ним на колени, устраиваясь на мягком ковре. —Ты усвоил моё последнее предупреждение?       Томми кивнул. Дрожь перебралась с кончиков его пальцев на всё тело, жадно поглощая его страхом. Что ему ещё оставалось делать? Он напуган, разбит, и всего лишь чуть подросший ребенок, попавший в жестокие руки взрослого.       —Тише, малыш, — мужчина несильно толкнул его в грудь, опрокинув на одинокий сухой блок земли, чьи аккуратные сухие края хрустнули под спиной, осыпаясь. —Я человек слова, больно не будет, — Дрим удобно устроился между разведенных без усилия, худеньких ног, его тёплые сухие губы коснулись беззащитной шеи Томми.       Мальчик взвизгнул, бесполезно сопротивляясь под прижавшим его телом.       Каждый новый поцелуй сопровождался наливающимся синяком грязно-багряного цвета, зубы изредка касались кожи, оставляя слабые отметины. Томми дрожал, теребя в руках ленту, опутавшую запястья, и все никак не разобравшись с узлом, крупные мурашки от чужого теплого дыхания, обжигающего шею, стекали по его коже вниз, скапливаясь в животе неприятным склизким чувством.       —Наконец-то, — прошептал Дрим, проводя пальцами по особо крупным засосам. —Я так давно мечтал увидеть это вживую, — он прижался к уху мальчика, прикусывая губами мочку. —Как ты корчишься подо мной, о, и я мечтал услышать твои стоны, уверен, они чудесны. Ты наконец-то будешь в моей коллекции, маленький, нетронутый мальчик.       Мужчина уткнулся кончиком носа в изгиб его шеи, блаженно прикрыв глаза от удовольствия.       —Твой запах, м-м… Сладкий. Совсем, как я представлял.       Дыхание Томми сбилось.       Слёзы навернулись на его глаза, покрывая зрение мутной пленкой, и потекли по щекам, застывая блестящими дорожками влаги. От каждого прикосновения чужих пальцев колючки болезненных судорог обжигали его до рвотного рефлекса. Он не увидел, но услышал, как щелкнуло полотно ножниц и треснул шов шорт, холодный металл скользил по нежной коже кусочком льда. Затем, тонкие длинные пальцы оценивающе ощупали его бедра и бока.       Неприятное, чужеродное возбуждение от аккуратных действий острым ножом двигалось по жилам, болезненное и случайное. Желчь отвращения к себе поднялась до горла и крепко засела в гландах.       Мальчик всхлипнул, и пальцы мучителя впились в его щеки аккуратным прикосновением.       —Ну чего ты, — беззаботный и почти безвинный вопрос поднял в Томми новую волну слёз, пролившуюся ручьём. —О, только не говори, что ты такой невинный девственник.       Растрёпанные блондинистые волосы прилипли к мокрым щекам, растекаясь по лицу. Томми захныкал, подавившись своей слюной, и заскулил, желая соединить колени, но этим только прижимая маньяка ближе.       Он мог признаться себе, что порой, проводя свои одинокие дни в своём доме, терялся в подростковой буре, мечтая о мокрых поцелуях, но, блядь, он абсолютно точно думал о девушках, по крайней мере, его размытое сознание в те моменты представляло себе ситуации куда нежнее и лучше, чем угроза быть трахнутым взрослым мужчиной. И реакция себя же, истосковавшегося по касаниям, голодного и нищего, становилась противна до отвращения.       Томми захлебнулся новой волной истерики, его относительно маленькое тельце содрогалось порывами уставших мышц, он всхлипывал, и искал воздуха, шмыгая носом.       —Хорошо, ты меня убедил, — Дрим стёр большими пальцами влажные разводы слёз, оставляя настойчивые поцелуи на ключицах, наслаждаясь каждой секундой взгляда на покрасневшее мокрое личико, на неровно раскиданные по плечам, разнообразные отметины, кричащие принадлежностью. Пройдёт всего пара лет, прежде чем юноша станет взрослым, и вся детская красота исчезнет навеки, а с ней — и жуткое влечение.       Дрим любит их изборочно, до определенного момента, пока их голоса ещё ломаются, пока они — это наивные, наглые, неопытные, слабые мальчики.       Широкая ладонь мужчины прямо сквозь ткань уцелевшего белья сжалась на члене подростка, Томми взвыл, царапая свою руку ногтями. Мутная вспышка удовольствия шумом смешалось с ненавистью, он дернулся, не зная, пытаться ему сбежать, или поддаться.       Дрим хищно ухмыльнулся, поглаживая обмякшего от противоречий ребенка, коснувшись кончиком языка солёной дорожки слёз.       —Давай же, я же вижу, что ты хочешь, — и может, он просто имел симпатию к перегоревшим в проигрышной борьбе жертвам, всегда обвисавшим в его руках, как тряпичные куклы. —Ведешь себя, как непослушный ребенок, а на деле, тебе не хватало крепкой наставнической руки, — он усмехнулся, лизнув уголок мокрых от слюны губ, и ехидно добавил. —Или хорошего члена, стерва.       Томми не смог ответить.       Он в принципе не мог ответить с тряпкой, набитой во рту, а теперь, даже для робкого стона его голосовые связки не шевелились. Он просто замер, слово переживая каждое слово снова, снова и снова, вдыхая через раз сквозь забитый от слёз нос.       Щелчок ножниц и хруст ткани отразился где-то на подкорке его мозга незафиксированным действием, освободившим мальчика от белья.       Его разум поплыл в бледном тумане эйфории, когда мозолистая ладонь с тонкими пальцами, обвившись вокруг члена кольцом, медленно прошлась по длине, вернувшись обратно.       Мальчик откинул голову назад, рассыпавшись по твердому блоку земли бессвязной кучкой, тяжело дыша в опьянении. Сухие губы снова впились в его шею, трогали щеки, подбородок. Томми было больно оттого, как быстро тело предало хозяина, выбирая недоступные доселе касания, как он выгнулся и снова задрожал, произвольно толкнувшись в услужливо предоставленную ладонь.       —Бедный мальчик, — Дрим пронаблюдал, как новая порция слёз стекает из уголков глаз юноши. —Мой бедный мальчик, кто так долго лишал тебя тепла? — негромко рассмеялся мужчина.       Томми издал хриплый, плаксивый стон, проклиная себя и ненавидя. Ему хотелось провалиться под землю от раздирающих мыслей, сбежать, и одновременно просить, чтобы теплая ласковая ладонь двинулась скорее.       «Пожалуйста», — отголоски его мыслей вырвались сквозь звуки, он не знал, о чём умолял, и если бы желания его могли проецироваться, возможно, он хотел бы кончить и сбежать. Домой, под шершавое одеяло, отличающееся от гладкости этого ковра.       —Не двигайся, — сухо процедил Дрим, свободной ладонью вцепившись в худенькие ноги, оставляя четкие отпечатки грубой хватки, и пронаблюдал, как зрачки подростка испуганно сужаются в страхе, как Томми покорно выполняет его приказы.       Дрим думал, что хотел бы сфотографировать это на память, как важный материал. Дрожащий под ним ребенок, так быстро научившийся выполнять команды.       —Посмотри на себя, — цедит сквозь сжатые зубы мужчина, выдавливая ядовитую улыбку. —Ты становишься таким послушным, только когда нуждаешься. Как отвратительно, ты наглый и самовлюблённый, пока тебе не становится что-то нужно. Если бы я только предложил тебе отсосать за возможность кончить, ты бы сделал это без раздумий. Ты жалкий эгоист, Томми, но тебе так повезло. Я добрый, потому что обожаю твоё наглое бледное личико.       За мыслями Томми угнаться не успевал. Его бросало то в жар, то в кипящий от минусовой температуры холод, он едва успел понять дошедшие до него слова, от которых в горле скопился крупный комок, прежде чем его хлестким ударом догнала ласка. И чем больше он дрожал в страхе от диссонанса грубых слов и мягких действий, тем сильнее его тошнило от себя, и тем быстрее он растекся, как кусок подтаявшего масла.       Он ненавидел себя.       Он царапал ковёр и расцарапывал руки ногтями, он ненавидел себя.       Томми был так голоден, что лёгких движений хватило, чтобы он кончил в руках своего худшего врага, — и он, чёрт возьми, себя ненавидел.       Юноша тяжело дышал, сопя, его тело подергивалось из пересохших глаз не вылилось ни слезинки, но тяжёлые круги черноты замутнили сознание.       —Хороший мальчик, — Дрим вытер ладонь о пижамную рубашку подростка, оставив на ткани водянисто-белые разводы спермы. —Как тебе, ха-ах? Не больно, оказывается?       Томми молча посмотрел в потолок.       —Тебе стоит отвечать, — настойчиво повторил мужчина, перебирая панель инвентаря. Тогда, не желая разозлить его, мальчик неохотно подал голос, слабо кивнув головой. Его разбитое сознание с трудом восстанавливало разломанные зубчики шестерёнок, восстанавливая их работу.       Томми не чувствовал ничего. Может, немного сжигающей ненависти к себе, может, каплю удовлетворения, но в основном, это была сосущая пустота, покрытая отпечатками чужих рук.       Дрим разочарованно вздохнул, собирая из ячейки густую вываренную слизь моба, прозрачную, в отличие от своего обыкновенного ярко-зеленого цвета, и безобидную.       —Неблагодарный, — сделал он сухой вердикт, нетерпеливо стягивая с себя пояс халата и шорты. От возбуждения становилось физически больно, и мужчина издал гортанный стон, дотронувшись до себя.       Томми не подал и признака жизни, когда вязкая теплая субстанция смазки коснулась его кожи, только безвольно склонившись к касаниям крепких ладоней. Он уже выплакал все слёзы, и хотел рыдать ещё больше, пока не выплюнет свои кишки.       Мальчик чётко ощутил момент, когда его приподняли на колени, и слегка толкнули, надавив на плечи, — направляя, как неживой предмет. Это было безвольное движение, он послушался рук, поддаваясь движению.       Было мокро и неприятно, чужие пальцы ощущались инородным предметом, грубо и спешно растягивавшим его, слишком хозяйски и бесчувственно, как будто Томми был куском глины, из которой нужно было что-то слепить.       Только однажды, в какой-то момент, длинные фаланги задели точку, и мальчик глухо вскрикнул от неожиданности, прошитый электрическим током, до судорожной боли приятным.       Дрим отчего-то понятливо фыркнул, размазывая пригоршню слизи по своему члену, и, придерживая пустую оболочку мальчика, опустил его слитным движением на себя. Их стоны почти слились в унисон, Томми дернулся, просыпаясь.       Прищуренный взгляд зелёных глаз заставил мальчика вздрогнуть и вспомнить, как сильно он его ненавидит, ненавидит, и знать больше не хочет, и как реальность каждый раз возвращает его в жуткий кошмар.       —Доброе утро, — нахально поздоровался Дрим, толкнувшись в крохотное тело. Томми с трудом ахнул, чувствительный и хрупкий от недавнего оргазма. Он ощущал себя совершенно стеклянным, каждая новая капля возбуждения отзывалось болью в занывшем животе.       У уха щёлкнули ножницы. С трудом отлипнув от вымокших губ, сахарный леденец, уводя за собой опутавшие его ленты, стукнулся об пол, Дрим брезгливо вытащил за кончик насквозь мокрую ткань, откинув в сторону.       Томми шумно выдохнул полной грудью, откашливая спекшиеся слюни. Зарывшись в светлые волосы ладонью, мужчина прижался к мокрым, опухшим губам подростка, насильно прижимая его к себе в грубом, жадном поцелуе. Он буквально не щадил ни Томми, ни его неопытность, больно кусая.       Насилу оторвавшись, Томми почти болезненно застонал в голос.       —Пожалуйста, остановись, сука, пожалуйста! — почти плача, закричал он. —Этого слишком много, блять, Дри-…       —Тш, — оборвал его мужчина, зажав крепко челюсть мальчика. —Замолчи, — приказал он, сделав глубокий толчок. —Пока я добрый.       Томми не хотел. Он, честно сказать, правда этого не хотел, но он выгнулся, оперевшись на крепкое плечо мужчины, и прикусил зубами ткань его халата (возможно, это был халат его приемного отца, так близко, и так далеко, человека, который может мог его спасти).       —Хороший ребенок, — похвалил его Дрим, прочесывая подушечками пальцев волосы мальчишки. —Мой мальчик, такой хороший, когда слушаешься.       Томми всхлипнул. Чуть-чуть совсем простонал, опираясь лбом на чужое плечо. Его голова кружилась, тело было совсем ватным и пустым, конечности кололи иголочками, пережатые лентами.       —Это не трудно, правда? — прошептал Дрим, прямо в его ухо, проводя пальцами по выступающим косточкам позвоночника. —Всего лишь слушаться, что говорят взрослые. Немного засунуть в задницу свой эгоизм, верно, Томми?       Мальчик угукнул, не имея сил даже пытаться думать над тем, что ему говорят.       —Милый, — подросток сморщился над комментарием, позволяя в третий раз слезам стечь по его щекам, и закусил губу, подрагивая от чувствительности ослабленного тела. Его живот ныл от скрученного узла, он снова был до боли возбуждён, и слаб, чтобы сопротивляться. —Теперь, ты мой, и мы проведём много времени вместе, я всё исправлю, — хищная ухмылка озарила лицо Дрима, придав ему больной вид.       —И… Иди в зад, сука педофильская, — прошептал Томми, сжав зубы. Острые ногти, впившиеся в его бедра, вырвали из него вскрик.       —Мы поработаем над этим, — Дрим вонзился в молодое тело ещё одним толчком, касаясь опухших губ своими. Сухо, неправильно, жадно. —Мы поработаем.