Объятия

      С тех пор, как Люциус переехал к нему в дом, Рома уже привык ко всему — к тому, что он берёт его одежду, к тому, что он не умеет готовить и в еде очень привередлив, к тому, что он очень часто ленится, и, наконец, к тому, что полубог любит, когда ему читают книги. Особенно, как выяснилось после неожиданного эксперимента, сказки. Люциус же всё ещё не мог свыкнуться с неожиданными объятиями Ромы со спины, с маленькими, невесомыми поцелуями в лоб, с тем, что Рома любил, когда тот лежал рядом с ним, перебирать его сероватые, шёлковые пряди.       Люциус не умел показывать благодарность.       Люциус не умел показывать любовь.       Люциус не умел показывать привязанность.       Люциус не умел даже правильно выразить то, что ему нужно — казалось бы, раньше он был полной противоположностью себя сейчас. Неужели, это Лололошка настолько положительно влияет на него?

***

      Сегодня Ромы с раннего утра не было дома — ушёл по каким-то своим делам, оставив Люциуса совершенно одного, не считая Сильвестра, конечно, который прямо сейчас спит на краю кровати, свернувшись большим клубком. Всем бы так. На полу — внушительная стопка старых, слегка запылённых книг, которые совсем недавно Лололошка и Люциус принесли из библиотеки замка полубога. Сейчас совершенно не хотелось их изучать, хотя, конечно, надо бы — беловолосый сидит на кровати, уставившись в какую-то неизвестную точку, и всё же решается приняться за чтение книг — ведь он сделает лучше и себе, и Роме. Люциус лениво поднимается с шуршащей кровати и садится на деревянный пол рядом с книгами, беря самую первую и изучая её обложку. Ну, вроде то, что надо. Книга шуршит старыми, где-то замасленными или вовсе порванными страницами, совершенно не привлекая глаз ни однотипным текстом, ни даже какими-то пёстрыми иллюстрациями. Ну, надо так надо.       Неизвестно, сколько времени проходит, когда у Люциуса начинают слипаться глаза — два часа, три, пять. За окнами уже давным-давно наступила темень. Он зевает всё чаще, веки становятся всё тяжелее, буквы всё больше расплываются перед глазами. И красноглазый, сидя на прохладном полу, засыпает, оперевшись спиной о деревянную стену дома. Нудное чтение просто осточертело ему всего за несколько (или много?) часов. Иногда Люциус просыпался, вздрагивая от посторонних звуков и еле-еле разлепляя глаза, тут же снова засыпая. Поза, конечно, была не самой удобной, но почему-то ему просто лень идти к кровати — и так сойдёт.       Рома возвращается домой глубокой ночью, находит Люциуса мирно спящим в углу с открытыми книжками вокруг, и улыбается уголком рта — беловолосый выглядит просто ну очень мило.       «Устал, бедный», — думает Рома и тихо, как можно сильнее стараясь не шуметь, подходит к месту, где расположился полубог. Заглядывает в книгу и снова улыбается — «Люциус читал о магии». Шатен садится на корточки перед Люциусом и вглядывается в спящее лицо — прикрытые красные глаза, обрамлённые длинными, белыми ресницами, слегка вздёрнутый кверху нос, рассыпанные по всему лицу мелкие веснушки и небрежно лежащие на лице белые пряди вьющихся волос — Люциус выглядит, как картина. Как шедевр, произведение искусства, мраморная скульптура. Лололошка не сразу замечает, как глаза слегка приоткрываются, сонно осматриваясь вокруг.       — Привет, — тихо шепчет красноглазый и тянет вперёд руки, призывая Рому обнять его.       — Привет, Лютик, как ты? — улыбается шатен, нежно обнимая полубога и целуя его в щёку. — Я скучал по тебе.       Люциус молчит, крепче сжимая белую толстовку, что обтягивает спину Ромы. Странно как-то.       — Всё хорошо, — наконец выдавливает из себя беловолосый, утыкаясь носом в плечо шатена. — Я тоже скучал.       — Всё точно в порядке?       Люциус шмыгает носом, давая понять, что, в общем, не очень-то он и в порядке. Лололошка пытается отстраниться, дабы взглянуть на лицо полубога, но тот наоборот сильнее обвивает его шею руками.       — Рома, останься, пожалуйста. Всё будет хорошо, если ты не уйдёшь.       И он послушно остаётся. Лололошка сильнее прижимает к себе худое тело Люциуса, который, кажется, чуть ли не плачет — пусть, если хочет, если ему это нужно. Он наугад пытается поцеловать полубога в щёку, и попадает куда-то в область возле уха. Люциус даёт себя поцеловать, он — как тряпичная кукла, мягкая и податливая, только заплаканное лицо выдаёт в нём настоящего человека. Рома целует кончик носа, лоб, каждую веснушку на его лице, не прекращая удерживать его в своих объятиях, которые, оказывается, сейчас были так остро необходимы. Оба чувствуют вину — Люциус за то, что снова не смог выразить своих чувств, а Лололошка — что не смог понять потребности полубога и всего лишь уделить ему побольше внимания. Рома аккуратно, почти невесомо, как только он умеет, вытирает подсохшие слёзы с лица Люциуса и не перестаёт ему улыбаться — не может. А Люциус чувствует себя в безопасности. Он чувствует себя любимым.