Lover Death

«Мне хотелось остановиться, но я не мог. У меня не было другого счастья в жизни».

Деннис Нильсен — британский серийный убийца и некрофил.

      До начала выступления оставались считанные минуты. Все приготовления были завершены, переодетые танцоры то переговаривались между собой, то в сторонке сами с собой прогоняли свои элементы. Стилисты с гримерами иногда подходили к ним и вносили незначительные коррективы, но в целом все выглядели на высоте. Даже Чимин, который был единственным в черном костюме, в мрачно-темном макияже смотрелся экстравагантно. В обычной жизни он бы никогда та не вырядился, и посреди пестрящей в белых костюмах подтанцовки и впрямь ощущал себя гадким утенком. Нэнси Хартмэн лучше бы смотрелась в его роли: надели бы черную юбку-пачку, накрасили и отпустили бы на сцену. Но Чимин не по своей воле занял ее место, считал эту роль незаслуженной. Он не мог ударить в грязь лицом, не мог подвести тренера, Чонгука… К тому же все в школе, кто знал об этом, смеялись над ним. Однако Чимину не привыкать, он смирился со своим статусом серой мыши в школе. Больше всего он переживал за Чонгука, как бы на него не повлияли все эти насмешки, а, зная его тонкую душевную натуру, ему будет тяжело вынести все это. Чонгук не Чимин, он зависим от социума, ему важно быть значимым и любимым.       Чимин стоял за кулисами и осторожно выглядывал, стараясь рассмотреть сидящих в зале, но из-за ослепительного света софитов едва ли мог увидеть кого-то дальше первых двух рядов. Он самонадеянно продолжал ждать Намджуна, ведь он пообещал приехать. Отец приглашал его, Чимин спрашивал его еще утром, и даже отцу он сказал, что приедет. Однако, когда они приехали в концертный зал, Намджуна они не встретили. Тэхён сказал, что можно ему еще написать, но из-за кражи телефона Чимин даже не мог и это сделать, и молча ушел готовиться к выступлению.       Ему хотелось, чтобы Намджун присутствовал, чтобы видел, как хорош Чимин в танцах, как он пластичен и сексуален, и что, может быть, Намджун смог бы разглядеть в нем чуть больше, чем странного ребенка своего друга. Не могла же их случайная встреча вчера вечером быть напрасной? А слова Намджуна, что он готов его встретить? Человек, которому бы было все равно, не сказал бы так, даже из вежливости. Значит он готов жертвовать своим временем, тем же бензином, чтобы встречать с занятий поздним вечером Чимина?       Или Чимин вновь выдумывал то, чего не было?       К нему сзади незаметно подкрались и бережным, аккуратным движением руки дотронулись до его спины. — Волнуешься? — прозвучал тихий голос позади.       Внезапность момента несколько напугала Чимина, и он чуть не потерял равновесие, когда резко обернулся ни к кому иному, как к Чонгуку. Он стоял перед ним в идеально выглаженном белом костюме, с уложенными волосами, словно античная скульптура, а его подводка на глазах делала намного старше своих лет. Он был очень красивым… хоть и не Намджуном. — Немного, — растерянно ответил Чимин, опустив голову. — Да? А кажешься таким спокойным, — поддержал его Чонгук, но Чимин отреагировал ровным счетом ничем.       Он лишь отвернулся, давая понять, что не хочет сейчас говорить, хотя вчера они так и не договорили, попрощавшись весьма на неоднозначной ноте. Потому не хотел вступать с ним в какие-либо разговоры. И если Чимин понимал это, то Чонгук — нет. — Давай после выступления сходим куда-нибудь? Вдвоем? — предложил он, стоя напротив поникшего Чимина. — Чонгук… — Пак тяжело вздохнул, стараясь подобрать в уме более мягкие слова, чтобы не ранить надоедливого младшего. — Пойдем, куда скажешь. Правда, я и заплатить могу, — все настаивал он. — Чонгук, не сейчас. Давай потом поговорим. — Когда потом? — разбитым, с ноткой разочарования, голосом спросил Чонгук.       Он не понимал, почему Чимин вновь отвергал его. Может, не говорил этого напрямую, но всем видом выказывал свое недовольство, хотя таковым его поведение можно было назвать с натяжкой. Чимин всего-навсего был пассивен в своем общении с Чонгуком, не выражал каких-либо эмоций, не был охотлив до самих разговоров, не говоря уже о банальной инициативе в их так называемой «дружбе».       Чимин нервничал. С минуты на минуту они выйдут на сцену, и от его танца зависело многое, в том числе и душевное равновесие Чонгука. Он хотел, чтобы Намджун присутствовал и видел, как он прекрасно умеет танцевать, хотел, чтобы он похвалил его, и с каждой такой мыслью переживал, что все пойдет не так, как он задумывал. Нервничал и из-за украденного вчера телефона, что так и не рассказал всего отцу, и думал, как из этого выбираться. Насколько быстро ему удастся найти подработку и заработать себе на новый телефон, пока отец не заметит его пропажи? Так еще и этот Чонгук добавлял заморочек, о который Чимин не хотел сейчас думать. — Не сейчас, пожалуйста! — выпалил раздраженно Чимин, устав мериться со всеми переживаниями внутри себя. Из-за его вскрика встрепенулся Чонгук, что он резко поменялся в лице. — Хён… — проронил Чонгук жалобно. — Ты правда хочешь говорить сейчас? Хорошо, давай поговорим, — Чимина колотило от раздражения, в нем распалялись вся злость и обида, что копились в нем с того момента, как приехал Чонгук. И, как ему казалось, все испортил своим появлением в его жизни. — Ты мне не нравишься, я не люблю тебя. Я просто не хотел тебя обидеть, но, кажется, по-другому ты не понимаешь. И если ты думаешь, что мое молчание или бездействие это знак согласия, то ты ошибаешься. Да, ты повзрослел, стал красивым, поэтому я дал слабину, но, Чонгук… Мы не пара. — Но ты ведь… Ты ведь первый меня поцеловал, — произнес тихо Чонгук, подняв свои разбитые, безнадежные глаза на Чимина. — Я растерялся. Это было моей ошибкой.       И ему стало до того мерзко от самого себя, что хотел провалиться под землю. Он не может допустить того, что обидит Чонгука, он недостоин этой боли. Но по-другому никак. — Хочешь сказать, что все после тоже было ошибкой? — Чонгук смотрел так, будто сейчас разрыдается. На него было больно смотреть, и Чимин не мог вынести его столь сломленного взгляда. — Я не мог иначе. Я сломлен ничуть не меньше, чем ты. И ты правда думаешь, что после всего, что было с нами, мы можем быть хорошей парой?       Чонгук ничего не ответил, а Чимину больше нечего было добавить. Они оба стали жертвами обстоятельств, не они запустили эту машину разрушений. Однако теперь они должны были оставаться людьми, поступать правильно, согласно морали. Ни Чонгук, ни Чимин не обязаны быть хорошими, каждый со своими травмами справляется как может. И если Чимин не хотел это решать, опрометчиво думая, что все само наладится, то Чонгук был уверен, что только с Чимином он может чувствовать себя счастливо. Потому что любил его, что тогда, четыре года назад, когда познакомились, что сейчас — думал о нем все это время в разлуке.       Со стороны зала послышались аплодисменты, и предыдущая команда уходила со сцены. Тренер стал всех призывать быть наготове, в том числе и Чонгук с Чимином, для которых все происходящее вокруг стало таким незначительным. Для Чонгука, казалось, и вовсе время остановилось. Вместо былой доброжелательности он выражал не более, чем разочарование. Он молча смотрел на Чимина, пронизывал своим жалостливым взглядом, будто ждал, что все это неправда, что он шутит или просто сбегает от своих настоящих чувств. Чимин любит Чонгука, обожает его всем сердцем, какой он добрый и искренный парень, что даже после случившегося не отвергает его, не винит во всем, в отличие от его родителей. Но больше, чем теплых дружеских чувств, он не мог ему дать. Как бы не старался, не мог.       Также молча Чонгук последовал за остальными танцорами на сцену. Все они были в белых одеждах, образовав круг из своих тел, и Чонгук, как главная звезда вечера, присел в центр круга, склонившись перед собой. Занавес открылся под громкие аплодисменты, синий свет пролился на сцену и заиграла ненавязчивая мелодия скрипки. Чонгук кинул взгляд на Чимина, стоящего за кулисами, и он был пропитан жалостью, какой-то необъяснимой угасающей надеждой. Чимин же смотрел в ответ, и его лицо все также ничего не выражало. Его слова сильно расстроили Чонгука, если не обидели. Ему было бы легче, если бы Чонгук разозлился на него, послал куда больше или бы даже ударил. Это было бы логично, как казалось Чимину, и даже логичнее. Сам того не подозревая, он пользовался чувствами Чонгука, игрался с ними, и не говорил искренно только по причине страха обидеть его. И желание сделать как лучше только все испортило. Тогда бы Чимин не испытывал такое угрызение совести, ведь одно дело наговорить гадостей и получить за это еще большую гадость, и совершенно другое, когда вместо нее получаешь незаслуженное прощение.       Да, Чонгук именно своим безмолвием прощал его, иначе почему он не стал грубить ему и обвинять во всем содеянном? Понимал, что сам вынудил Чимина играть в эту любовную игру, и даже на долю секунды засомневался в том, было ли согласие Чимина в том, что они тогда на той тусовке переспали? Чонгук винил себя и только себя, даже не подозревая, что на самом деле творилось в голове у Чимина.       Мелодия скрипки заиграла интенсивнее, и все пришло в движение. Танцоры вокруг Чонгука взмахивали руками, образовывая живое море из тел, что с каждым оборотом музыки волновалось все сильнее. Чонгук же, сидя все это время на коленях, плавно выгнулся назад, вздымая руками кверху подобно живому океану вокруг него. Чимин смотрел на него с замиранием сердца, словно чувствовал всю боль и волнение, что он вкладывал в свой танец.       Человек, чье лицо было скрыто под маской, сильнее натянул кепку на глаза и покинул машину. Он взял биту, которой еще играл в бейсбольной команде своей школы, и направился в переулок. Задорные голоса доносились из закутка, куда он и направлялся.       Музыка стала ритмичнее, а вместе и с ней Чонгук. Он двигал руками так, будто разрезает воздух, отталкивался от пола, словно парил на сцене. Перед ним расступались другие танцоры, что были обычной декорацией по сравнению с ним. Его лицо было серьезным, даже злым в какой-то мере, и эта его стойкая аура несколько настораживала Чимина. Что если их разговором, его несдержанными высказываниями он все же смог разозлить Чонгука, из-за чего он сделает сейчас ошибку? А Чимин знал, насколько сильно Чонгук переживал, когда ошибался во время танцев. Он мог вечь последующий вечер загонять себя и осуждать, что так подвел всех, что не смог выложиться на все сто.       Однако Чонгук был великолепен. Он двигался изящно, резко и в то же время плавно, четко попадая в ноту. И подтанцовка действительно растворялась в его искусном танце, подхватывала за руки и подбрасывала в воздух. Чонгук как молодой принц из детских сказок — обворожительный, совершенный, абсолютно нереальный. И вот он устремился вперед, словно хотел выбраться из этой иллюзии обмана, из тех оков, что окружало его это живое море. Однако подтанцовке вновь подхватила его на руки и отбросила назад, выстраиваясь в колонну перед ним, как настоящая стена между вымыслом и реальностью.       Это ознаменовало выход Чимина.       Человек в маске приближался к толпе. Завидев его, молодые и разгоряченные на беспредел парни были не рады встрече с незнакомцем. Только один из них выбился из толпы, чтобы расписать по всем уличным канонам, что этому человек здесь не место, как из-за спины показалась бита. Человек в маске схватил ее покрепче двумя руками и с силой замахнулся на впереди стоящего. Это произошло настолько быстро, что он не успел закрыть голову руками, и после удара отлетел в сторону.       Чимин встал позади всей сцены, за людьми, что выстроились перед ним в две колонны. Эти танцоры один за другими начинали рассыпаться в стороны, образовывая целый пласт из человеческих тел. И вот всему залу явился Чимин, как единственное черное пятно в этом изяществе белых фигур. Он живописно развернулся к зрителям, раскинув руки в стороны. Танцоры по бокам взяли его за руки и понесли его вперед, приподнимая над сценой так, словно Чимин с каждым прыжком пытался взлететь. Он парил, сердце замирало от того, как другие танцоры расступались перед ним, будто волны бушующего моря.       Чимина порвался вперед, вставая на спины танцоров впереди, так и намереваясь наконец взлететь и устремиться к зрителям, но его ровно так же, как и Чонгука до этого, потянули назад, забирая в этот океан из чувств, разбитых надежд и всеобъемлющей боли. Он хотел вырваться из этого капкана, убежать, улететь и никогда сюда не возвращаться. Но что-то продолжало тянуть его назад, окуная в омут тяжелых воспоминаний из детства.       Все встрепенулись, достали свои ножи и кастеты, подлетая к человеку в маске, готовясь расправиться с нежелательным гостем. Но он был подготовлен. Взмахивая тяжелой окровавленной битой, он ударял одного за другим, разбивая лица в кровь и ломая ребра. Злость, несправедливость, месть — вот, что им руководило. В каждом из этих парней он видел лишь жалкое отребье, не заслужившее называться человеком. Он не прекращая избивал их, желая выбить из каждого всю ту дурь, что заполняла их черные души.       Чонгук и Чимина стояли в двух разных концах сцены. Другие танцоры приподнимали их, и они порхали в воздухе, словно их руки были крыльями небесных птиц. Чонгук через всю сцену пытался до него дотянуться: бросался вперед, вскидывал руками, но его всегда удерживал кто-то. И Чимин даже через все это расстояние отмахивался, кружась невольной пташкой, которая не была способна что-либо исправить.       И вот все расступились, вставая в два круга вокруг них двоих, каждый из который шел в противоположную сторону. В этом живом океане они побежали навстречу, протянув руки и взявшись за них, шагнули вперед — они уже были повернуты друг к другу спиной. Они двигались в унисон, и каждый находился в этой иллюзорной борьбе — быть вместе, несмотря на все запреты, или отречься от себя и сбежать.       Люди так и рассыпались перед человеком в маске. Кто-то поднимался, вставая, старался напасть из-под тяжка, но человек с битой всегда чувствовал их приближение. Разворачивался и пинал их на землю, добивая битой.       В какой-то момент он выпустил ее из рук. Приблизился до нужного человека, взял его за грудки и впечатал в мусорный бак. Стал добивать его уже руками, превращая лицо в кровавое месиво. Он бил до тех пор, пока жертва не прекратила сопротивляться. Весь он был в крови, и даже через маску ощущал этот сладковатый запах железа, что витал в воздухе.       Танцоры отошли от центра, вновь присаживаясь на колени, продолжали волнообразно изгибать руки, создавая иллюзию океана. Чимин встретился взглядами с Чонгуком, который уже томно и тяжело дышал. Казалось, они смотрели друг другу в глаза целую вечность, прежде чем приступить к следующим движениям. Чонгук выкинул руку вперед, протягивал руку помощи, от которой Чимин резко отмахнулся. Еще раз и еще — это было настоящим противостоянием двух противоположностей, двух людей из разных миров. Пока Чонгук не протянул свою руку в последний раз, и Чимин ухватился за нее. Он упал на колени, держась за Чонгука, прокрутился на полу, прежде чем подняться перед ним. Они стояли вплотную, вновь смотрели в глаза. Каждый в этот момент не думал ни о чем, занятый танцем.       Теперь Чонгук пригнулся перед Чимином, вставая на одно колено, и тогда Чимин вскинул ногой кверху, подобно приме-балерине, и руки устремил прямо к небу. И Чонгук резко поднялся, крепко схватил его ногу и поднял на своих руках, придерживая за талию. Чимин раскинул руки и выгнулся так, как божество, изображаемое в древнегреческой мифологии. Он словно птица парил в воздухе, на него проливался яркий свет, и даже в черном костюме он светил ярче всех на этой сцене. Он был неотразим в своем проявлении.       Прокрутив его так перед собой, Чонгук опустил его на землю и повернулся спиной, пригнувшись. Он стал настоящей опорой для него, и тогда Чимин перевернулся через него, вставая к зрительскому залу лицом. Чонгук подошел сзади, крепко взял его за талию и вновь поднял в воздух, преподнося к самим небесам как дар. И у него снова замерло сердце на мгновение. Весь зал был как на ладони, сотни глаз были устремлены на него, и в них читалось лишь восхищение.       Он по-настоящему взлетел. И в этот момент он не был собой. Он ощущал себя птицей, которую больше ничего не держало на земле, которая была способна улететь туда, куда захочет, и никто ее не сможет поймать и запереть в своей клетке.       Человек в маске подобрал брошенную биту, подошел к потерявшему сознание парню и перебросил его к себе на плечо. Оглядев кровавый переулок, разбитые и окровавленные лица десятка молодых парней, он покрепче взял юношу и понес к своей машине. По земле он волок биту, что оставляла за собой длинный след из чужой крови.

***

      Чимин купался в славе. Всю следующую неделю его так и одаривали вниманием и искренними комплиментами. Еще никогда его не одаривали стольким восхищением, как тогда. Десять минут истинного единения со своей душой и телом, он почувствовал себя настоящего, и, казалось, другие тоже это почувствовали. Он был окрылен их победой, также и Чонгук светился от счастья, несмотря на их былые раздоры.       Однако счастье было не долгим. Все было зря, когда Чимин осознал, что на его блестящем выступлении Намджун не присутствовал. И когда после выступления отец громко ссорился с матерью Чонгука. Был только Юнги, который как бы «по-дружески» старался уладить конфликт между родителями. Чонгук также не выглядел радостно после блестяще выполненного ими дуэта, понуро выслушивая все оскорбления матери, летящие в сторону семьи Чимина и их тренера, что допустил выступать им вместе. Было видно, что она из последних сил сдерживалась, чтобы не озвучить ту самую причину, почему Чонгук и Чимин не должны были танцевать вместе дуэтом. Она была вынуждена воспользоваться только теми аргументами, что это новомодное веяние пагубно влияет на неокрепшие умы детей. В том числе и Чонгука.       Чонгук, чьи чувства и права так яростно защищались, сидел в машине и просто плакал. Чимину было невыносимо слушать эти обвинения его матери, не мог и смотреть на Чонгука, все старания которого как будто бы тоже оказались напрасными. Он так усердно готовился, старался изо всех сил, последним уходил с тренировок, и его родная мать даже не оценила этого. Такой хороший и добрый Чонгуки, отвергаемый собственными родителями, отвергаемый любимым хёном, плакал один в машине, закрыв лицо руками. И Чимин как бы не хотел его утешить в этот момент, не мог сделать этого. Чтобы еще больше не раздраконивать его родителей, и чтобы не давать еще больших надежд на его чувства. Блестящее выступление и победа в конкурсе смягчили разлад между ними, но не решили всю проблему. В их случае оставалось лишь одно разумное разрешение и действительно верное — никогда больше не встречаться друг с другом.       Всю дорогу домой Чимин слушал поддерживающе лозунги от отца, который всячески старался поднять ему настроение. Говорил, что выступление было шикарным, каким он был красивым с Чонгуком, и что победа и полученные эмоции — самое важное в этом дне, а Чонов пусть не слушает. — Поверить не могу. И что теперь? Свет клином сошелся, теперь не танцевать вам? Это смешно, почему это ты должен уходить с танцев только потому, что якобы вредит психическому здоровью Чонгука? — все раздражался отец, сидя за рулем. — Почему это ты должен уходить, а не Чонгук? Тебе что — мало досталось, чем ему? — Он не виноват, пап… — старался и его успокоить Чимин. Они все были на нервах, вот только Чимин уже смирился с этой участью, в отличие от своего отца. — Да никто не виноват, Чимини, — вздохнул Тэхён, останавливаясь на светофоре. — Я вообще не понимаю, чего они вернулись, раз их триггерит вся эта история. Неужели они надеялись, что вы никогда не пересечетесь? В одно школе блин учитесь! — Пап, — позвал его Чимин. — Что? — Давай не будем… об этом.       Тэхён замолчал. Они давно не обсуждали эту ситуацию, и психолог, что занимался с Чимином, просил в будущем как можно реже это обсуждать. Тэхён и впрямь закрыл тот случай, как еще одну темную страницы в истории их семьи, и Чимин прекрасно знал, как тяжело было ему пережить это, и также никогда не обсуждал этого с ним. — Извини. Я стараюсь тебя защитить, как могу, — с минуту помолчав, все же заговорил Тэхён. — И мне очень больно, когда у меня это не получается. Что сейчас, что тогда…       Чимин в ответ погладил отца по плечу, за что получил одобрительную улыбку от него. — Все хорошо, пап. Не чувствуй себя плохо, пожалуйста.       Тэхён прослезился, но сделал вид, что ему что-то попало в глаз. Впрочем, Чимин не ожидал другого. Его также тяготила эта травма, и он давно научился уживаться со своей болью. Вряд ли разговоры по душам могли как-то помочь Чимину, ведь все его мысли были заняты Намджуном. Он был разочарован, он не мог поверить, что его любимый хён, которого желал всем сердцем, не сдержал своего обещания. Все старания, вся слава от победы казались ему бессмысленными.       Нет, он не мог просто не приехать, наверняка на то были свои причины. Вдруг произошла внеплановая ситуация? Машина сломалась, документы потерял, проспал, сгорел дом? Все казалось абсурдным, ведь это не мог быть его Намджун, он всегда держал свое слово, всегда приходил, если отец его приглашал. Тогда Чимину начало казаться, что ни в этом всем крылась причина. Он был главной причиной. Чимин ему никто, даже другом не был, в отличие от своего отца. И все эти самонадеянные мысли, что своим танцем, этим выступлением, смог бы заставить Намджуна по-другому на него смотреть были такими глупыми. Ничто не поможет ему обратить внимание Намджуна на себя, как бы он ни старался. И ело не в возрасте, не в банальной ориентации, в которой они довольно разнились, и ни в чем другом. Просто Намджун был Намджуном, а Чимин — убогой версией человеческой души, такой же ничтожной и безмолвной, как и все другие люди в этом мире, которые оставались никем для Намджуна.       Его пожирало отчаяние. И порою это отчаяние подталкивало на необдуманные поступки, которые могли как-то заглушить его внутреннюю боль. Это отчаяние помогало забыть о своей неполноценности, утопив все горе в другом человеке. — Чимин-хён? Что ты тут делаешь? — Чонгук с раскрасневшимися глазами от недавних слез смотрел на него и не верил, что Чимин и впрямь заявился к нему домой после всего, что случилось сегодня.       Чимин стоял на пороге и снова не знал, что ему говорить. Он понимал, что поступает неправильно, глупо, даже бесчеловечно в какой-то степени. Но если его не принимает один, то примет кто-то другой. И этот кто-то был Чонгук. — Я хочу извиниться перед тобой, — выпалил сразу Чимин.       Чонгук стоял в дверях, кажется, закрывая собой заявившегося к нему Чимина. И ведь правда, изнутри дома послышались истеричные крики и ругань, шум и вся нецензурная лексика их родного языка. Зашуганный Чонгук встрепенулся, вжал шею в плечи — он не любил громких звуков. И ему было стыдно перед Чимином, за все неприятные слова, что сказала его семья о нем.       Чимин поторопился уйти. Разумеется, глупо было надеяться на какой-то разговор, учитывая то, как плакал Чонгук в машине. — Останься, — резко остановил его Чонгук, взяв за руку. — Раз уж ты здесь. Пожалуйста, не оставляй меня одного.       И Чимин остался.       Чонгук очень тихо закрыл за ним дверь и направил его к лестнице, где была ведущая в подвал дверь. На громкий вопрос от матери из кухни, кто это был, Чонгук ответил, что доставка ошиблась домом. Они вместе спустились в подвал, и Чонгук выглядел очень нервным, всерьез переживая, что будет, застукай родители в их доме Чимина. И тот, желая его быстро успокоить, подошел вплотную и попытался поцеловать его. — Что ты творишь? — сделав шаг назад, взъелся Чонгук. Это не то, что он ожидал от Чимина, и не то, чем бы хотел сейчас заняться. Он не забыл слова хёна перед самим выступлением и всерьез не понимал, что сейчас им руководит. — Целую тебя, — произнес Чимин, убирая руки от Чонгука. — Ты ведь сам сказал, что я не нравлюсь тебе. И что мы с тобой не пара. — Да, я говорил это. — И это тоже было твоей ошибкой? — задал резонный вопрос Чонгук. — Или сейчас, поцеловав меня, — еще одна ошибка?       Все шло хуже некуда. Чимин действительно глуп, раз рассчитывал, что Чонгук мог принять его. Но отступать уже было поздно. Чимин готов был разрыдаться от всего того отчаяния, что снедало его. Если он сейчас уйдет, если и Чонгук его отвергнет — он не сможет это пережить. Он вскроет себе вены, если даже такой же израненный и поломанный, как он, Чонгук оставит его одного.       Поэтому он разрушал и так разрушенное еще сильнее. Прильнув к нему, вплотную касаясь его тела своим, Чимин положил руки на плечи, и лицо его было так близко, что они оба ощущали дыхание друг друга. — Ты ведь тоже что-то почувствовал? Когда мы танцевали, на сцене?       Чонгук продрог от его шепота, смотрел затуманенным взглядом, а дыхание, казалось, участилось — близкий контакт с Чимином будоражил его тело. — Мне правда тяжело принять свои чувства. Хоть мне и нравилось все то, что ты делал, также казалось неправильным, — Чимин шептал ему прямо в губы, а руками он перешел на шею, ласково щекоча пальцами чувствительную кожу. — Но во время танца, когда ты держал меня, я не ощущал эту неправильность. Я был на седьмом небе…       Рука Чонгука нежно обхватила талию Чимина, и он несильно прижал его к себе, смотря томным взглядом ему в глаза. — Ты правда… чувствуешь тоже, что и я?       Чимин покрепче сжал свои пальцы на его шее, ощущая волну возбуждения от того положения, в котором они стояли. Он тоже чувствовал что-то к Чонгуку, пусть чувства и не были такими сильными, как к Намджуну. Ощущения обожания, что его хотят и им вожделеют — вот, что испытывал Чимин, когда находился рядом с Чонгуком. И это чувство значимости заставляло его погружаться в этот омут обманутых надежд. — Да.       Его ответ растворился в нежном поцелуе, как и вся его ложь. Чонгук целовал его так, словно приобрел бесценную драгоценность, которую так долго искал. Он сильнее сжимал талию Чимина, который охотно отвечал на все поцелуи, а от ласк по его спине выпускал тяжелые вздохи. Чонгук не мог совладать со своими желаниями, он все больше распускал руки, пропуская их под кофту Чимина и оглаживая его бока, гладил его подтянутый и впалый живот. От такого у Пака ноги подкашивались, и он все больше опирался на Чонгука, хватаясь за его плечи.       Ощутив это, Чонгук провел его к старому дивану, что так любезно оказался ненужным и перенесенным в подвал. Они сразу стали раздеваться — никто не был против продолжения. Чонгук знал, что родители были заняты ссорой, в любом случае он им сейчас не понадобится, а Чимин отпросился у отца погулять, так как устал после выступления.       Чимин думал о том, что им следовало бы остановиться, что ему нужно было остановить все это, но он не мог. У него не было в жизни другого счастья, чем быть любимым кем-то. И любовь Чонгука, вся его теплота и нежность так обаяла его, что не смел мешать ему прокладывать дорожку из поцелуев по своему телу, его поглаживания, когда он снимал с него штаны с бельем, и ласкающие изнутри его пальцы. Чонгук смотрел пронизывающе на то, как сам же растягивал Чимина, будто считывал реакцию и проверял, как будет приятно ему, если он дотронется так. А Чимин не смотрел на него. Отвернувшись или закрыв руками лицо, думал о Намджуне. Представлял заместо пальцев Чонгука его — Намджуна. И поглощенный своей фантазией задыхался от стонов, которые так тщательно сдерживал. Он краснел, сгорал от стыда, что в сексе с одним представлял абсолютно другого, и распадался на тысячу осколков от того, насколько это было приятно. Он впервые ощущал настоящие прикосновения к своему телу, и это не было навеяно сном, он не был в алкогольном опьянении. И даже выстроенный образ Намджуна в голове был настолько ярким и так остро ощущаем, что не мог больше остановиться.       Когда же Чонгук вошел в него и начал двигаться, он и вовсе потерял связь с реальностью. Ощущение заполненности внутри себя заставляло чувствовать себя как ни странно полноценным. Под обволакивающим взглядом полного обожания он забывал, кто он есть на самом деле. Трахая его на старом пыльном диване, Чонгук смотрел на него так, словно он произведение искусства. Древнегреческое божество, шедевр человеческого мироздания, что-то искусное, нереальное, которое он смог заполучить. Чимин млел под его пожирающими глазами, сгорал и упивался своей красотой, что так поглотила Чонгука с головой.       Они старались быть тихими, и Чонгук, который с каждым толчком замедлялся, чтобы избежать шлепков кожи о кожу, и Чимин со своим учащенным дыханием старался и вовсе не стонать. Их секс был страстный, и в тоже время тихий с их приглушенным тяжелым дыханием. Они могли слышать все, что происходило в доме, и притихшие до этого родители сверху перешли на новый круг конфликта, вновь начав громко ругаться. Мать Чонгука истерично кричала, и все слова были отчетливо слышны в подвале.       «Ты понимаешь, что о нем будут говорить?! Что наш сын — педик!»       «Все эти годы мы из кожи вон лезли, чтобы эти слухи никак не дошли до него, чтобы эта история никогда и нигде не просочилась!»       «Нет-нет-нет! Он трогал его! Ты разве не видел, как они держались?! Как он поднимал его?!»       «Я тоже занималась танцами, и я отлично знаю, как это бывает!»       Чонгук, что склонился над Чимином для большего проникновения, сильно зажмурился, отвернул лицо и продолжал двигаться, сжав губы. Он боролся с желанием заплакать и также был поглощен Чимином, перед которым не хотел так по-детски расплакаться. Тогда Чимин обнял его за шею, притянул его к себе и коснулся губами его уха. — Не слушай их, — прошептал он томным, глубоким до одурения голосом.       На мгновения Чонгук остановился, посмотрев Чимину в глаза. Тот исказил лицо в настоящей эмоции блаженства. Он округлил свой рот и мучительно сладким голосом простонал Чонгуку в губы, высунув язык и облизывая их. Держа руки у него на спине, Чимин почувствовал табун мурашек, пробегающих по телу, и даже сам Чонгук ощутимо вздрогнул в его руках.       Глаза Чонгука заблестели, но уже не от сожаления, а от счастья и удовольствия, что ему дарил Чимин. И он бережно повернул голову Чонгука, касаясь важными губами его уха. — Слушай меня, — приказал он все тем же шепотом, с которым продолжал очень тихо стонать.       У него бы не получилось перекричать ругань сверху, но именно такой близкий и интимный контакт отвлекал Чонгука от всех плохих чувств и эмоций. — Слушай меня, слушай мои стоны и вздохи, — продолжал Чимин шептать в беспамятстве, когда Чонгук вновь продолжил двигаться внутри него. С каждым таим глубоким и неспешным толчком он утробно мычал ему на ухо.       Он царапал его спину, постанывая на ушко. — Слушай, как мне хорошо, как ты трахаешь мой зад. Сильнее…       Он оставлял полосы на его шее, доходил до волос на загривке, страстно сжимая между пальцев. — Как твой член настолько глубоко во мне. Как ему тесно внутри меня, как влажно и горячо.       Он давил бедрами на бока Чонгука, забирая в свой плен. — Все эти годы я ждал только тебя одного. Я хранил себя, чтобы отдаться тебе целиком.       Чимин забывался в своих фантазиях, что перестал контролировать свою речь. Он нашептывал эти пошлости ему на ушко, очаровывал его и очаровывался сам, подпитывая свои иллюзии все сильнее. — Да, не останавливайся… Вот так, да… Пожалуйста, еще…       Своим шепотом он продолжал заполнять весь разум Чонгука, который был всецело поглощен его телом. Он гладил Чонгука по спине, спускался к ягодицам и благодарно сжимал их, когда тот особо сильно входил в него. Постанывал и Чонгук, упиваясь развратным шепотом Чимина. Трахал не так быстро, как бы этого хотелось, но входил резко и до упора. И целовал его развязно, размазывая всю влагу на губах, ловил тихий скулеж Чимина и сам мычал в поцелуй, когда засаживал глубоко, по самые яйца. Без лишних манипуляций он кончил внутрь, заполняя Чимина горячей спермой, что стекала и так на изрядно грязный диван. Довел до оргазма и самого Чимина, который в конвульсиях кончал на их животы, с пульсирующим членом и теплой спермой внутри. Этот грязный и животный секс с Чонгуком заглушал отчаяние Чимина, о котором он мог позабыть на какое-то время.