Lover Death

«Параноик — это тот, кто немного разбирается в том, что происходит вокруг, а псих — это тот, кто только что окончательно во всем разобрался».

Уильям Берроуз

      Доктор Ким уже стоит в комнате прослушки, готовясь к сеансу с пациентом. Он отстраненно читает строки уже знакомого досье, стараясь не обращать внимания на следователей, наводящих вокруг обыденную суматоху для их работы. Бессмысленно пытаться найти что-то новое, но в окружении полицейских лучшим вариантом «не мешаться» остается лишь занять себя повторным чтением досье. И сколько бы Сокджин не погружался в дело на мистера Пака, не может поверить в его правдивость. В голове не укладывается, как этот парнишка смог все это совершить.       Весь вчерашний вечер Сокджин занят мыслями о нем. Несмотря на поистине феноменальное мышление, его история более необыкновенная, чем он ожидал. Наедине с самим собой у Сокджина нередко проявляется дрожь по телу, вспоминая все повешанные преступления на мальчишку. Ему тридцать шесть, а он боится закрыть глаза во время обычного принятия душа. Не мог отделаться от ощущения тяжести, кажется, будто безжизненный взгляд паренька преследует его всюду. Знает ведь, что кроме него в доме никого нет. Трудно найти себе вторую половинку после стольких лет в работе с душевнобольными. Особенно после психопатов, ради которых, как бы смешно это не прозвучит, он потратил десять лет жизни. Погружаться сполна в чужие воспоминания этих кровожадных убийц и алчных насильников, что не знают пощады. В тяжелые дни отрезвляет только ледяной душ, пробирающий до самых костей, в остальные — помогает забыться вино. Сокджин –высококвалифицированный специалист, каждую неделю посещает психотерапевта во избежание профдеформации. Но он не может всегда оставаться равнодушным. Случается и такое, что может он проснуться посреди ночи из-за того, что какой-то псих отрезал ему ноги, или дворовые псы, преследуемый страх с детства, вновь нападали на него целой стаей и отрывали по кусочкам. Так у него срабатывает защитная реакция, чтобы в край не сойти с ума. Вместо того, чтобы думать о расчлененных детских телах, мозг принимает верное решение подкинуть своему хозяину детские страхи. Однако помимо злых собак Джин все равно во снах видит абсолютную жестокость маньяков и убийц, с которыми ему приходится работать. И это он вряд ли сможет объяснить. Ему пора бы перестать удивляться тому, насколько ужасными могут быть последствия тяжелых психологических травм, смириться с тем, что эти люди давно перешли грань и их уже не спасти.       Он не может.       Не может смириться с тем, что человек способен убить такого же человека.       И никогда не сможет.       Пак Чимин — интересный и очень важный персонаж в списке пациентов. Скорее это из-за того, что дело его быстро стало резонансным и всколыхнуло всю общественность. У Сокджина, одного из лучших психиатров страны, не было и шанса отказать в работе с ним. Но что удивительно, доктор совсем не испытывает чувства тревожности по ночам. Возможно, присутствует легкая апатия, а это объясняется банальной усталостью после рабочего дня. Нет ни кошмаров, ни ужасающих картин перед сном. Сокджин чувствует что-то неладное в этом мальчишке, но объяснить пока не может. По ночам его волнует бессонница — слова мальчишки впечатались в его голову и не выходят. Он помнит его ключевые фразы точь-в-точь, слово в слово запомнились ему со встречи недельной давности. Его рассказ об отце, о переезде в штаты, о том странном риелторе, что так сильно напугал его в детстве, не оставляют Кима в покое. У парня было нелегкое детство, он это понимает. Но ведь не настолько, чтобы оказаться его пациентом.       Девушка в строгом костюме ненавязчиво прикасается до Сокджина, извлекая того из своих мрачных мыслей. — Все приготовления закончены, доктор Ким. Можете приступать к работе, — любезно оповещает она. — Да, спасибо, — Сокджин одергивает свой галстук и берет свой новый блокнот со стола, ища по карманам ручку. — Что-то еще вам необходимо? — интересуется девушка, сверкая длинными ресницами. — Думаю, нет, — честно говоря, Сокджину необходима чашечка кофе.       Доктор еще раз поправляет свой костюм и подходит к двери, у которой стоит грозный офицер полиции. Он открывает эту тяжелую дверь и пропускает внутрь комнаты Сокджина. В этот раз ему предоставили другое помещение. Она больше подходила на комнату для допросов, с серыми панелями на стенах, ярким и холодным светом и крупным полупрозрачном зеркалом гезелла. И никакого персикового цвета! Что поспособствовало таким переменам, остается только догадываться.       Дверь за Сокджином закрывается, щелкает замок, и он остается наедине с опасным преступником. Чимин не похож на того, кто будет без разбору нападать на людей, и Сокджин это понимает. Но чувство тревоги не отступает. Потому что сегодня на их встрече будут присутствовать не только незваные уши, но и глаза. — Здравствуй, Чимин. Как настроение? — решает начать с простого Ким и присаживается за стол, положа блокнот перед собой. — Не жалуюсь, — саркастично отвечает Пак, разглядывая углы комнаты. — Сегодня мы в другом месте. — Я должен быть этому рад? — Не знаю как тебе, но стены в той комнате меня сильно раздражали, — честно признается Ким, усмехнувшись. — Или тебе там нравилось? — Там не было этого секретного окна, — указывает Чимин на зеркало слева, за которым сидят следователи. — Конечно, та комната была мне по душе. Но соглашусь с вами — те клоунские стены для полиции и правда ужасные. — Чтобы ты знал, это не я сменил наше место встречи. — Я знаю. — Откуда? — удивленно смотрит Ким на юношу. — Я сказал, что не буду есть, если они не перекрасят стены. Что ж, кажется, отведение меня в комнату допроса стоит дешевле, чем небольшой ремонт, — Чимин тянет уголки рта кверху, изображая кривую улыбку. Сокджин теряется и никак не отвечает на странную эмоцию Чимина, тогда тот просто опускает свой рот, возвращаясь к обычному выражению своего лица, а именно к безжизненному. — Окей. Ты помнишь, о чем мы говорили на прошлой встрече? — аккуратно задает вопрос Ким, не сводя с мальчишки глаз, но делает это ненавязчиво, а так — украдкой. — У меня с памятью не очень, но… Что-то о моем детстве и о родителях, — юлит Чимин, явно ненастроенный на серьезные разговоры. И на несерьезные тоже. — А я бы так не сказал, — хмыкает Сокджин. — Ты отличаешься феноменальной памятью. Ты помнишь все до мелких деталей, вплоть до цифр и тонкостей цветов. — Может быть, — Чимин не притворяется. Судя по его безразличию, он действительно не считает свою память чем-то особенным. — Тогда я тебе напомню, — Ким пролистывает блокнот на страницу с того дня, когда они впервые встретились, и обводит взглядом свои записи, воссоздавая в голове цепочку событий. — Ты рассказывал о переезде в штаты. Я спрашивал тебя о детстве, но ты сказал, что ты ничего не помнишь. Ты действительно не можешь вспомнить?       Чимин огибает потолок наигранным задумчивым взглядом, будто ищет новую отмазку, чтобы не говорить дальше с доктором. — М-м-м, нет, не могу, — заключает он наконец, сомкнув губы в тонкую линию. — Ты играешь сейчас? — С вами? Может быть. Вы забавно выглядете, когда вас дурят, — неожиданно сообщает Чимин, при этом ни одна мышца его лица не содрогнулась. — Чимин, это серьезно. Я понимаю, что тебе уже все равно, что с тобой будет, но еще не поздно все исправить, — снизив тональность, почти шепчет Сокджин низким голосом. — Я правда хочу тебе помочь. Мне нужно поставить тебе правильный диагноз, чтобы все прошло по закону. А я не смогу этого сделать, если ты будешь продолжать шутить со мной. — Я не шучу, доктор Ким. В моих словах только правда, — без всякой запинки заявляет Чимин. — Со своими клиентами я стараюсь выстроить доверительные отношения, чтобы они не чувствовали себя на приеме у врача. Хотя, по сути, так оно и есть, но я хочу сделать обстановку между нами более неформальной. Поэтому постарайся посодействовать мне. Хорошо? — Мне понятна ваша мотивация — это ваша работа. Уверен, что после вы получите признание или даже повышения. Я большая рыба для вас. Но, — сверкает глазами красноволосый юноша, — мне это зачем? Думаете, меня освободят? — Если ты окажешься невиновным или все было совершено в невменяемом состоянии, то я верю в лучший исход для тебя. — Почему? — Чимин действительно не понимал.       Сокджин складывает руки в кулаки и задумывается, наклонив голову. Как убедить юношу в том, что Джин движим только лучшими побуждениями? — С точки зрения специалиста, я хочу выполнить свою работу безукоризненно. От моей работы зависят жизни людей, и даже малейшая ошибка может привести к необратимым последствиям. Я не смогу себя простить, если такого молодого человека, как ты, лишат будущего, — с чистым сердцем рассуждает Ким, не забывая при этом жестикулировать. — А с точки зрения как обычного человека, мне просто хочется тебе помочь. Ты мой земляк, а я своим всегда помогаю.       Чимин молчит. Он нечитаемым взглядом смотрит на Сокджина, якобы проверяя, не лжет ли тот. С другой стороны, как он может наверняка это проверить, у него нет особенной силы, нет ведь? И все же смотрит он странно, совсем не моргая, и только спустя пару молчаливых минут все же отвечает: — Хорошо, так уж и быть, дам вам еще немного покопаться в моем грязном белье, — благосклонно позволяет Пак. — Заметь, не я это сказал, — хмыкает Сокджин, довольный переменой настроения парня. — Так все-таки вы утверждаете, что хотите залезть в мое грязное белье? — Я не говорил этого, Чимин. Не играйся, — вдруг его голос становится серьезнее. — Давай лучше продолжим с того момента, где мы остановились в прошлый раз. И это… твой переезд в штаты. Каким он был. — Несколько утомляющим. Мне тяжело даются длительные поездки, — честно отвечает Чимин, снова косясь взглядом куда-то в сторону. — Ага, но меня интересует больше твое эмоциональное состояние. Наверное, было трудно оставить свой дом навсегда, — предполагает Сокджин. — С домом меня ничего такого не связывало, а если и было что-то, то я уже не особо помню…       Сокджин вновь подмечает, что все связанное с Кореей Чимин абсолютно не может вспомнить. Разве можно вычеркнуть целый период жизни в стране, в которой ты родился? — Ты ведь учился в обычной американской школе, где все говорят на английском. Неужели не было языкового барьера, или недопониманий со стороны одноклассников? — Может, и были бы, если не один случай. — Случай? — повторяет за ним Ким. — Да. Я говорил, что люблю рассказывать истории? Сейчас тот самый момент, чтобы выслушать еще одну, — Чимин криво тянет уголок рта на манер улыбки, выходит плохо, но Сокджину и этого достаточно. Все же парень выглядит не шибко оптимистичным. — Итак, что за случай? — интересуется Джин, готовясь записывать. — Мы приехали в Америку не посреди семестра. Дело в том, что мой папа человек ответственный, он любит, чтобы все шло строго по графику. Минута в минуту. Спешить и куда-то суетиться он просто ненавидел, поэтому наш переезд случился летом, чтобы без лишней спешки подготовить нужные документы для поступления в школу. С иностранцами этот процесс проходит дольше, хоть у папы и была рабочая виза. Но… не в этом суть.       Из-за разницы в часовых поясах я плохо спал, и как следствие у меня сбился режим. Я просыпался в три часа дня, если не позже, и до глубокой ночи бодрствовал. Папе это очень не нравилось. Иногда мне казалось, что в прошлом он точно где-то служил, иначе я не могу объяснить его способность засыпать абсолютно везде и при любых обстоятельствах. Он засыпал даже в кресле дантиста, стоило ему прикрыть веки на пять минут. Разумеется, он не понимал, почему я так долго могу не спать, а потом проспать двенадцать часов подряд, пропустив весь день. Через пару недель должен был начаться первый семестр, и налаживать режим все равно бы пришлось. Тогда папа меня насильно поднимал рано утром и отправлял на улицу, чтобы я точно не смог нигде уснуть. Мне это не очень нравилось, поэтому часто сетовал. — Что я буду делать на улице? — А что делают ребята в твоем возрасте? — удивлялся он всегда, смотря мне в глаза. — Я в твое время только и делал, что часами гулял во дворе. Меня наказывали тем, что не отпускали гулять, а вас — даже и не выгонишь туда. — Ну пап, не ругайся. — Я не ругаюсь, Чимини, а хочу тебе помочь. Самому же станет лучше, когда наладится постельный режим. А теперь иди, у меня много работы. — Меня выгоняешь, а сам — в компьютере будешь сидеть, — фыркнул я. — Такая уж работа, — вздохнул он, подвигая ближе свой старенький ноутбук. — Что на этот раз пишешь? — поинтересовался я, уткнувшись в экранчик ноутбука. — Пока не пишу, — таким же усталым голосом отвечал папа, всякий раз, когда заставал его за работой. — Нужно просмотреть рукопись одного автора и по возможности отредактировать, чтобы уже отправляли в типографию. А тебе зачем? Тянешь время, чтобы не идти на улицу? — улыбнулся папа, игриво посмотрев на меня. — Мне правда интересно, если ты об этом. — А про улицу? — Я не хочу туда выходить. Здесь… безопаснее, — смущенно ответил я.       Папа иногда не понимал, в кого я таким стеснительным уродился, ведь он сам был очень харизматичным и ладил с любыми людьми, хоть с маленьким ребенком, хоть с противным аджосси. — Хочешь сказать, тебя могут украсть посреди белого дня? — Я маленький азиатский мальчик, мало ли кто захочет себе такого, — сказал я без тени смеха, но папа почему-то воспринял это за шутку. — Ха-ха, ты, маленький азиатский мальчик, иди и прогуляйся. Может, познакомишься с новыми соседями. Давай, — отправил он меня, погладив по плечу.       Я развернулся, чтобы выйти из его комнаты, и только дошел до двери, остановился, взглянув на папу. Мне не хотелось выходить из дома, но и расстраивать его также не входило в мои планы. Я должен был его послушаться, чтобы он чувствовал себя хорошо. В детстве я часто испытывал чувство вины за то, что я не идеальный сын для него. Повода не было так думать, отец никогда бы себе не позволил оскорбить меня или как-то унизить. Просто… Я стыдился того, что совсем не похож на него. Ни внешностью, ни характером, ни уж тем более повадками. Это странно чувство вины преследует меня на протяжении всей жизни, перед всем и каждым, с кем я когда-либо был знаком. От него не избавиться — с ним просто живешь. — И ты не боишься, что в чужой стране я могу потеряться? — Ты не уйдешь далеко. — Почему ты так уверен? — Ты сам боишься, разве нет? — подметил очевидную вещь папа. — А если меня задавит машина? — все же надеялся, что папа одумается и оставит меня дома. Как бы не так. — На Труп-стрит? Ты серьезно? — А вдруг… — Чимини, я буду рядом. Иди и подыши свежим воздухом, тебе это не помешает. — Ладно, — грустно согласился я. — Если со мной что-то случится, знай, я тебя люблю. — И я тебя, — ответил папа, параллельно с этим печатая что-то на ноутбуке.       Как бы мне не хотелось, а выйти из дома пришлось. Я не планировал выходить за территорию нашего участка, поэтому я забрал свой любимый кактус и вместе с ним пошел на задний двор, присев на каменные ступеньки веранды. Рядом с собой я посадил Дагемуру и… Я просто сидел на холодных ступеньках, смотрел на небо и думал о своем. Я представлял, как пойду в новую школу, и от каждой новой мысли об этом живот начинало неприятно скручивать. Я боялся, что меня не будут понимать. Пусть я и занимался английским каждый день с папой, все равно не был уверен в уровне моей подготовки. Честно сказать, я ни в чем не был уверен. Лишь бы в первый день моя голова не оказалась на дне унитаза — это, наверное, был мой самый большой страх.       Мне не хотелось больше об этом думать. Мои глаза медленно смыкались, меня тянуло в сон. Кажется, я и впрямь успел заснуть за то время мучительных мыслей в моей голове. Но отрезвел меня резкий и оглушительный треск рядом с собой. Что-то очень быстрое и большое пролетело возле меня. Я раскрыл глаза и увидел, как горшок моего кактуса был разбит, а рядом лежал изогнутый мяч, которым играют в американском футболе. Клише, ничего не скажешь.       Я дотронулся до земли, что была рассыпана по всему полу, а затем взял мяч и стал гадать, откуда же он мог прилететь. Не думаю, что за часы моего пребывания на улице папе резко захотелось поиграть в американский футбол. Мужчина он инициативный, но не до такой степени. И вдруг меня окликнул голос справа. — Hey! There you are!       По-прежнему недоумевая, я повернулся к забору, из-за которого выглядывала голова черноволосого парнишки. Он махал мне и говорил что-то на английском. — Sorry, we dropped our ball. Could you throw it back? — продолжал он тараторить непонятные мне слова. — Привет? — обратился я к нему на корейском, совсем позабыв, что меня не поймут. — Oh? Are you korean? — спросил он вдруг.       У меня в изумлении вытянулось лицо. Я же правильно его понял? — Annionghaseyo? — растягивая слова, неуклюже поприветствовал меня парнишка на корейском. — Ты тоже кореец? — и только подойдя ближе к нему, с мячом в руках, я хорошо увидел его глаза, какие бывают только у людей азиатской внешности. Не может быть, чтобы мы были соседями с корейцами, папа точно знал бы уже это. — No-no. I'm japanese, — улыбнулся он и протянул руку через забор, представляясь. — My name is Jackson, Jackson Wang. But you can call me J. — Ага… — я неуверенно пожал его руку в ответ, не разбирая и половины слов того, что он сказал. Понял я только то, что парень был японцем, и кажется, он что-то упоминал о своем имени… — You understand me? — спросил он, смотря на меня почти щенячьими глазами. — No, — отпустив его руку, стыдливо признался я. — Okay, я маленький знать корейский. Извините, — он по-прежнему продолжал свисать с забора, а я, как дурак, держать его мяч. — Я японец. Меня Джексон Вонг звать. Но ты меня Джей звать.       И в конце он улыбнулся, словно ему было совсем не сложно говорить на такой сломанном и корявом корейском. Это было мило с его стороны, поэтому я тоже улыбнулся, продолжая сжимать жесткий кожаный мяч. — Меня Чимин зовут. — Чимин? — повторил он, наклонив голову. — Yes, — кивнул я, хихикнув. Он также усмехнулся. Все это выглядело странно и глупо, но как иначе завязать знакомство, если не так? — Oh, i have an idea! — воскликнул он, подняв палец вверх, напрягся телом, а затем замер, посмотрев на меня. — Hm… May i jimp to you? — Yes. You may… — ответил я неуверенно, не совсем понимая, зачем тому прыгать.       И только спустя секунду я понял, о чем шла речь. Джексон скрылся за забором, а затем он резко вскочил на него и ловко перелез на мою сторону, мягко приземлившись на землю. И выглядел он так, будто не раз такое проворачивал. Было неловко. Я буквально не знал, что говорить дальше. Этому меня в школе никогда не учили. — It is… Mmm, you, — сказал я, неуверенно протянув парню его мяч. — Thanks! — ответил он, забирая мяч. — Sorry about that. Nothing was damaged? — Damaged? — повторил я за ним. — Yeah! Damaged, destroyed, ruined. Anything else? — Ну если ты об этом, — я указал на разбитый горшочек с кактусом на веранде, на который и пришелся удар мячом. — Uh, f… — прошипел Джексон, а после усмехнулся, усмирив мягким взглядом. — I'm so sorry. I didn't want that, — продолжал он говорить на загадочном для меня языке. Вроде я и понимал его, но мог уловить только контекст его слов, и то — не был стопроцентно в этом уверен. — It's okay, — все, что тогда я мог ответить. — Maybe… Can i help you? — он даже не спрашивал, а просил, чтобы я позволил ему помогать мне. — Okay, if you… Erm… It is good for… you, — я еле выдавил из себя эти слова, сам не понимая, что я хотел сказать.       Тогда Джексон лишь по-доброму посмеялся, сказав, что я очень милый. Меня это сильно смутило, но я ничего не ответил.       После переезда дома не было запасных горшков, поэтому Джексон предложил пойти к нему и посмотреть, есть ли у него что-то подходящее. Родителей его дома не было, поэтому я чувствовал себя спокойно, пусть и нервозно из-за недопониманий между нами. Однако так чувствовал себя только я, ведь по внешнему виду Джексона и не сказать было, что он переживал. Он не раздражался, по нескольку раз повторял для меня, чтобы я понял, иногда переходил на ломанный корейский, и лишь смеялся с моего произношения, все время приговаривая «it's fine». Я был рад тому, что первый человек в Америке отнесся ко мне с пониманием. Я не мог не испытывать благодарность за это.       Когда горшок был найден, а кактус пересажен, Джексон предложил мне выпить вместе по содовой. Пусть стеснительный я отказывался, Джексон все равно настоял и принес мне прохладную баночку газировки. Мы сели прямо на лужайке, на заднем дворе его дома. — Ching! — стукнул он своей банкой о мою, приподнимая ее над головой. — For meeting.       Я лишь усмехнулся, делая первый глоток содовой. Сладкая, освежающая, не такая, как в Корее. Это был вкус Америки, который я долго не смог забыть. — Ты японец, да? — Yep, — подтвердил Джексон, понимая меня. — Но говоришь на английском. — Yep-yep, — сказал он, а затем рассмеялся, взглянув на серьезного меня. — Ты говорить по корейский. Я тебя понять. — Но… Почему понимаешь корейский? И говоришь немного? — единственного не понимал я. — Можно на английский сказать? — спросил он у меня, и я одобрительно кивнул. — Well, in Hiddenhill many koreans. There are a lot of immigrants in Illinois as a whole. I know a lot of people, so I know a little korean. — Много корейцев? — In American small town — yes, many, — рассудил он, делая один долгий глоток содовой. — А как ты оказался здесь? — Excuse me, what? — несмотря на знакомства, Джексон все же иногда не понимал и меня. — You. Why are you here? -уточнил я. — My mother is japanese, father — american. — Я понял.       Мы так спокойно разговаривали друг с другом. Я почти не чувствовал какой-то границы между нами. Разная национальность, язык — ничто перед детской дружбой. Я очень надеялся, что тот мяч был не случайностью, и мы обязательно сможем подружиться. — And how about you? — перевел на меня стрелку Джексон. — Переехали из-за папиной работы. — Father's?.. — Work. — Got it, — закачал головой Джексон, сомкнув сладкие от газировки губы.       Тогда мы могли общаться только односложными фразами. Но только благодаря им я чувствовал, как с каждым новым словом у меня получается понимать его. Это не могло не приносить радость. — So… — начал Джексон, поставив банку с газировкой возле себя. — Ой, извините меня. Будем говорить на… different языках, — иногда Джексону приходилось говорить так, как он мог, используя в речи и английские слова. — Я корейский учить, ты — английский. Ты согласиться? — Great, — ответил я, расплываясь в довольной улыбке. — Дэбак! — воскликнул он довольно, отчего я лишь усмехнулся.       Постепенно мне стало нравиться общаться с ним. Джексон был таким открытым, уверенным в себе парнем, не то что я. Такие люди привлекают меня и по сей день, я искренне завидую тому, как они могут жить без страха чужого мнения о себе, без неправильного чувства вины, без какого-либо осуждения. Они были такими… счастливыми. Им не требовались обстоятельства, чтобы порадоваться чему-то. Они это делали просто так, потому что хотели быть радостными в это время и в этом месте.       И Джексон один из таких людей, которые не могли выносить паузы в разговоре, даже самой короткой. Если я находил свое умиротворение в тишине с хорошим человеком, то он почему-то чувствовал неловкость, из-за чего думал, что начинать новую тему для разговора — спасение из этих пауз. Могу поспорить, что он просто еще не встречался с таким заядлым тихоней, как я. — Ты в школу пойти? — спросил он у меня, посмотрев в глаза. — Yes, — ответил я, смакуя вкус сладкой газировки на губах. Мне не хотелось, чтобы она кончалась. Я растягивал удовольствие. — Один high school в Хайденхилле есть. Мы можем видеться, — радостно сообщил он мне. Нетрудно догадаться, что в таком маленьком городке будет всего одна школа. — It's… good, — после каждой иноязычной фразы меня тянуло улыбаться, как оправдание моему ужасному произношению и довольно бедному запасу слов. — Yeah! — обрадовался солнечный Джексон, улыбаясь во все двадцать восемь. Не думаю, что в его возрасте уже выросли зубы мудрости. — Erm, in what grade are you? — я знал, что говорю неправильно, но и Джексон неидеален в корейском. — Wait! Раз, два, три… — он принялся на пальцах отсчитывать на корейском, и когда он согнул девятый палец, озвучил: — Девять. Класс девять. — Oh, me in... seven, — я немного расстроился, ведь надеялся, что мы окажемся в одном классе. — Don't worry! Я помогать тебе, — остановился он, а затем восклицательно проговорил: — Дэбак!       Мы вместе рассмеялись. Пусть наши знания в языках оставляли желать лучшего, но мы смогли понимать друг друга. Мы нашли общий язык, пусть и звучал он безграмотно и коряво. Знакомство с Джексоном определенно лучшее событие, что произошло со мной после переезда в штаты. — Так мы и стали дружить, — возвращая доктора в действительность, заканчивает свой рассказ Чимин. — Джексон много помогал мне по школе. Обучал английскому, старался звать на всякие встречи с друзьями, чтобы я больше тренировался в общении. В целом мы проводили прекрасное время. Отвечая на вопрос о моем вливании в общество, я скажу, что во многом заслуга была именно Джексона. — То есть у тебя не было проблем в школе? — уточняет Сокджин, все это время внимательно слушая Чимина. — Если только с предметами, где много терминологии. Но, честно сказать, я никогда не был силен в гуманитарных науках, — отвечает Пак, сталкиваясь с хмурым лицом Сокджина. — И одноклассники тоже? Не доставляли дискомфорт? — Если вы об общепринятом стереотипе школьного буллинга в Америке, то — нет, этого в моей жизни не было. — А как ты чувствовал себя в незнакомой школе? — настаивает Сокджин, внимательно следя за реакцией юноши. — Как чувствовал себя в абсолютно любом месте. — Как? — Другим, — произносит Чимин, пронизывая доктора своим тяжелым взглядом.       В комнате допроса воцаряется тишина. В таком мертвом молчании начинает казаться, что слышно тиканье наручных часов доктора. Сокджин чувствует, что нащупал нечто ценное, что не может упустить сейчас. Одна из явных признаков психопатии — обособление своей личности от общества. И если это то, о чем думал Джин, то он непременно движется в правильном направлении. Если же нет… Какого черта этот юноша делает в таком месте со связанными руками? — Что ты имеешь ввиду? — Я не просто так смог подружиться с Джексоном. Обычно такие эмоциональные люди, как он, своим спектром эмоций просто подавляют меня. Мне некомфортно находиться с ними, — честно рассказывает Чимин, повернув свой взгляд к обманчивому зеркалу. — Но Джексон другой. Я восхищался им. Он не выскочка, который храбрится своей крутостью и всем это доказывает. Джексон, он просто… счастливый человек. — Хочешь сказать, что ты несчастный? — Не знаю. Может, мне просто этого не понять. Как и то, почему люди такие, какие они есть, — Чимин возвращает обратно свой безжизненный взгляд на Сокджина, сверкнув глазами. — Я понимаю, что ты чувствуешь некую неудовлетворенность в том, что не можешь испытывать счастье, как все остальные, не так ли? — Может быть, — неоднозначно отвечает Чимин. — Это может быть с чем-то связано? — Сокджин не надеется, что Чимин сможет ответить, но вопрос все же задает. — Может быть, — повторяет загадочно Чимин, продолжая бурить своим непрошибаемым взглядом дыру в докторе. — А что могло бы сделать тебя счастливым?       В воздухе вновь повисает тишина. Чимин медленно поднимает голову, задрав подбородок к потолку. Он просматривает лампы, что сильно бьют ярким светом по глазам, но продолжает что-то наблюдать там, в своем невидимом мирке. Совершенно не двигаясь, он прикрывает глаза, как будто пытается думать или что-то вспомнить. Поведение его странное, но не для него самого. Увиливать от вопросов, меланхолично погружаясь в рой собственных мыслей, привычное дело для него. Мир подождет, он еще не пришел к своему выводу… — А зачем?       Сокджин как будто пробуждается ото сна. Он ожидал услышать все, что угодно, от банальной свободы до экзистенциального вопроса «а в чем счастье». Но не это. — Что? — Зачем быть счастливым? — вновь задается риторическим вопросом Чимин. — Зачем люди в принципе испытывают счастье. Как показывает мне моя практика, все они в душе страдают куда больше, чем остальные, просто хорошо это скрывают.       Чимин поднимается со стула, и, как в прошлый раз, в комнату врывается охрана, двигаясь к юноше в тюремной одежде. — А вы, доктор Ким, чувствуете себя счастливым?       Мальчишку выводят пару офицеров, не сталкиваясь с сопротивлением с его стороны. Разговор окончен, Сокджин не добьется того, чего хотел. И помимо всех мыслей о самочувствии Чимина Сокджин не смог найти самого главного ответа: а чего, собственно, хочет он сам?