Что-то никогда не заканчивается

Бард кончил песнь. Она, как всегда, была идеальна — слова плотно переплетались с дивной музыкой, застревали в ней, как мошки, случайно угодившие в застывающий янтарь, вплавлялись в неё так, что с трудом можно было поверить, что какое-то из этих двух составляющих было рождено раньше, чем второе, а вовсе не одновременно, как неделимые части одного целого. Слегка наклонил голову, проиграл на лютне основную мелодию баллады, тонко, тихо, затем чуть-чуть громче, позволяя слушателям насладиться своим искусством в полной мере. Музыка мягко парила в прохладном вечернем воздухе, подхваченная лёгким ветерком проносилась над толпой, осыпая неискушённый слух догорающими искрами оканчивающейся песни, которая и в этот раз не смогла оставить кого-либо равнодушным. Никто не проронил ни слова. Кроме затихающей музыки, был слышен только шум листвы, поскрипывание ветвей огромного дуба Блеобхериса, под которым и устроился старый музыкант, потрескивание языков пламени небольшого костра, ненасытно пожирающих хворост и поленья, да звонкий песий перелай, доносящийся из недалёкой деревни. Лютик, зябко тряхнув покатыми плечами, отнял замершие пальцы от струн, впрочем, так и не убрав с колен лютню, и придвинулся ближе к огню, пытаясь согреться в холодной летней ночи. Тогда, будто по сигналу, один из слушателей поднялся. Отбросил за спину темно-синий, изукрашенный золотом плащ, чопорно и изысканно поклонился.  — Благодарим тебя, маэстро Лютик, — проговорил он звонко, но негромко. — Да будет позволено мне, Радклиффу из Оксенфурта, магистру Магических Тайн, от всех здесь собравшихся выразить признание твоему возвышенному искусству и благодарность твоему таланту. Чародей обвел взглядом более сотни собравшихся у основания дуба тесным полукругом, стоявших в стороне, сидевших на возах. Слушатели кивали головами, шептали, переговаривались, вполголоса обсуждая недавнее выступление и всё ещё пребывая в благоговейном волнении, таком, которое может вызвать только столь близкое соприкосновение с настоящим искусством. Некоторые начали хлопать, другие благодарили певца поднятием рук, но никто не рискнул делать это на словах, будто боясь нечаянно развеять волшебную ауру момента. Растроганные женщины шмыгали носами и вытирали глаза чем могли.    — Не будет преувеличением, — продолжал чародей, — сказать, что ты, маэстро Лютик, растрогал нас до глубины души, заставил задуматься и воспарить, тронув наши сердца. Да будет мне дозволено, повторяю, выразить тебе наше уважение.    — Действительно! — выкрикнул один из находящихся на поляне рыцарей, худой как жердь дылда в красно-черном суконном кафтане, украшенном тремя шагающими на задних лапах львами. — Господин чародей прекрасно сказал! Это были прелестные баллады, милсдарь Лютик. Клянусь честью, слыхивал я множество менестрелей, только куда им до вас, маэстро. Примите от нас, высокородных и посвященных в рыцари, уважение и почтение вашему искусству!    — Маэстро! — воскликнула дородная женщина, сидевшая на загруженном изделиями из ивовых прутьев возу с надписью «ВЭРА ЛЕВЕНХАУПТ И СЫНОВЬЯ». — Маэстро Лютик, ну как же ж так? Вы вводите нас в заблуждение! Вот вы спеваете о прекрасном охотнике на нечисть, но мы-то все здесь знаем, что ведьмак Геральт был страшён, аки диавол, восставший из преисподней. И его любовь с магичкой венгербергской, которая распалила в его грудях любовный, как вы поете, жар, вовсе не была чем-то, что заслуживает запечатления в ваших стихах, а на самом деле, ведьмак с чародейкой постоянно цапались, аки…    — Возможно, это и так, — вмешалась вдруг мелодичным голосом прекрасная эльфка, темноволосая и большеглазая красавица в горностаевом токе, по-королевски гордо восседающая среди группы плотно окружавших её эльфов, не скрывающих неприязни к расположившимся неподалёку краснолюдам. — Но к чему портить красивую историю любви ненужными распрями, лишь мешающими насладиться талантом маэстро Лютика? Столь прелестной балладе о любви можно простить некоторые неточности.    — А к чему тогда морочить головы прелестным трёпом, коему не бывать правдой? — не сдавалась торговка, сверкнув в сторону эльфьей красавицы грозным взором. — Баллады для того и создаются, чтобы прославлять героев и их битвы и рассказывать простым людям о том, как всё было в действительности. Иначе чем тогда поэзия мэтра Лютика отличается от болтовни базарных баб?    — Неправда! — прелестная брюнеточка поморщила нос, отчего, надо сказать, её ладное личико не стало менее привлекательным, лишь только подёрнулось слегка капризными, почти детскими чертами. — Баллады сочиняются для того, чтобы радовать людской слух, чтобы успокаивать в моменты печали и напоминать о важном в миг торжества, чтобы возвышать любовь и показывать её тем, кому на долю не выпало счастья ощутить её теплоту в своём сердце. Непривлекательность господина Геральта и его ссоры с госпожой Йеннифэр — это то, что известно всем без исключения, и это далеко от поэтики, об этом малоприятно слушать. Пусть лучше в этот холодный вечер наши души будет ласкать чарующая песня об искренней, настоящей, пусть и неидеальной любви. Лютик таинственно улыбнулся, радуясь, что его творчество вызвало такое волнение. Вэра сделала усилие подняться с воза, явно намереваясь и далее отстаивать свою точку зрения, как её остановил приятный и тихий, слегка севший после долгого пения голос:    — Вы обе неправы, — на губах пожилого барда обозначилась мягкая улыбка, но явно предназначенная не спорившим женщинам. Лютик слегка задел струну лютни пальцем, и затихший воздух вновь пронзил волнующий мелодичный звук, отозвавшийся в душах присутствующих гораздо глубже и сильнее, нежели истина и приукрашенная ложь. — Я создаю свои баллады вовсе не для столь мелочных целей. Я делаю это для того, чтобы волновать людские сердца. Все ждали, что трубадур скажет что-то ещё, но тот, продолжив тепло улыбаться свои мыслям, принялся разминать намозоленные пальцы, прилично уставшие за вечер — если от любимого дела, конечно, можно устать. Вдруг к самому костру наперегонки примчалась толпа детишек — и маленькие человечки, и эльфики, и низушки, и даже квартерончики, коим пока чужды все различия и неприязнь, которыми так и брызжут их взрослые сородичи и которой будут точно так же однажды брызжать они сами, стоит только подрасти и познать мир. Из разнопёстрой толпушки выделился мальчишка, смущённо оглядывающийся по сторонам и то и дело чешущий свой рыжий кучерявый затылок. Детишки выстроились позади него в маленький полукруг, глядя то на менестреля, то на его сгорбившуюся от страха спину, буквально подталкивая его взглядами вперёд. И не только взглядами.    — Мэтр Лютик, — едва не споткнувшись о собственную ногу, когда получил очередной толчок в плечо от товарища, рыжий мальчишка замер в паре шагов от своего кумира и смущённо затараторил, боясь поднять на музыканта глаза, — а чем заканчивается ваша баллада? Скажите, Геральт из Ривии после сражения в крепости Стигга остался вместе с чародейкой Йеннифэр? И любили они друг друга вечно? А были ли счастливы? А что насчёт Дитя Предназначения? Что сталось с ними всеми?    — Да, да! — почти хором наперебой, осмелев, подхватили детишки, прожигая старого музыканта внимательными любопытными взглядами, так и требующими удовлетворить их интерес. — Спойте еще, маэстро Лютик! Как там было дальше? Ведьмак Геральт победил! Ведьмак нашел предназначенную ему Цири, а потом чародейку Йеннифэр и все трое жили долго и счастливо. Правда, маэстро Лютик? А что случилось с вомпёром Регисом? А с Мильвой, Ангулемой, Кагыром? Расскажите, просим вас! Лютик поднял глаза на юных слушателей. От них так и веяло любопытством и жаждой знания, интересом и внимательностью. Конечно, они ведь родились на свет божий, когда от событий, изложенных в балладе, остался лишь безжизненный сизый прах, когда истина навеки стёрлась и канула в небытиё веков. Истина, которой не стоит смущать детские сердца и рушить чужие невинные мечты. Нет, только не в такой прекрасный вечер. Десяток пар глаз, не отрываясь, глядели на него, ожидая ответа, десяток маленьких ушей были готовы слушать и внимать каждое его слово. Бард чуть усмехнулся, потрепал свои уже давно поседевшие космы и вновь затянул мелодию, будто вот-вот готовясь запеть. На высоком задорном аккорде его ладонь как ни в чём ни бывало шлёпнулась на колено, так и не окончив композицию.    — Моя баллада заканчивается именно так, как и должна заканчиваться любая подобная история, полня героизма и любви, поисков и находок, потерь и приобретений. У неё по-настоящему счастливый финал: Геральт и Йеннифэр вновь обрели друг друга, Цири нашла то, что так долго искала, а их верные спутники вернулись по своим домам, но тоже не с пустыми руками — они обрели верных и любящих друзей, и эта их дружба была закалена настоящим боем и общим горем, так что никто и никогда не сможет разорвать их узы. Да… именно так всё и закончилось. Это настолько прекрасное завершение, что я вот уже столько лет не могу создать достойную мелодию и стихи, чтобы запечатлеть это в песне. — а затем менестрель растерянно всплеснул руками, добродушно добавив: — Видимо, эта баллада так и останется навсегда незаконченной. Похоже, толпушка осталась довольной таким ответом. Дети заголосили в один голос, поблагодарили трубадура за его замечательное пение, да и побежали дальше играть в прятки и догонялки, стараясь в полной мере насладиться моментом, когда на улице уже потемнело, но их до сих пор не гонят в кровати. И только один мальчик — тот самый рыженький, что стоял ближе всех к Лютику — заметил что-то неладное. Музыкант устало склонился над лютней, якобы настраивая струны, и натянув свою неизменную фантазийную шапочку с пером белой цапли на самый лоб так, что тень прикрывала его уже немолодое морщинистое лицо, на котором что-то влажной каплею блеснуло в отсвете близкого костра. Только один мальчишка в тот вечер смог заметить стоящие в глазах старого барда слёзы.