Ago.

Ким Доёна никогда не предавали по-настоящему. Люди каждый раз слишком боялись последствий, да и сам Доён был очень хорошим и исполнительным человеком. Он не мог себе позволить быть неидеальным, иным, выбивающимся из рамок собственных ожиданий. Всегда завышенных, пугающе строгих и обсессивных. Он начинал испытывать настоящую панику, когда что-то шло не так, как нужно. Последние годы были для него безмятежными и безупречными, потому что благодаря связям ему удалось попасть на руководящую должность и стать самым молодым исполнительным директором за всю историю компании. Ему не о чем было беспокоиться, ведь у него было всё — статус, известность, деньги и масса возможностей показать себя. Для многих он был великолепным семьянином, который трепетно относится к своей очаровательной супруге, для многих он становился примером стойкости и трудолюбия. До тех пор, пока он не встретился взглядом с Асахи Хамадой. Ему сразу стало понятно, что этот человек захочет испортить всё, поставить под угрозу, растоптать. Ему ведь никогда не нравилось двуличие, ему постоянно надо лезть, куда не следует, искать правды и проблем, которые могут возникнуть из-за его любопытства. И вот сейчас, Ким Доён снова испытывал унижение. Он пытался держать себя в руках, лишь бы не сорваться с места и не покинуть кабинет совещаний, пытался сдержать немую ярость и отчаяние, которые бешеной пульсацией проникали в тело. Если он сейчас не сдержится, то всё станет ещё хуже, и его уже ничего не спасёт. Проклятый Асахи Хамада. Проклятый пытливый ум. Когда всё это началось, Доён не успел ничего осознать, потому надвигающуюся бурю было не остановить. Сперва на него иногда кидали косые взгляды, заставляя всё больше пробуждаться нечто истеричное, что служило защитой для хрупкого королевского самолюбия. Затем на него стали смотреть наглее, в открытую выражая недоумение и неверие. Он мог слышать, каким раздражающим и пронизывающим шелестом были их негромкие голоса. «Что? Это правда?» «Я не верю, это ведь невозможно…» «Какое разочарование, но чего ещё можно было ожидать…» — Господин Ким Доён! Голова Доёна налита свинцом. Он словно попал в фильм ужасов, где его заперли в тёмном месте, в мёртвой тишине. — Да, господин Ян. Извините. О чём вы говорили? Председатель недовольно и тяжело выдыхает, сжимая золотистую перьевую ручку в коротких мясистых пальцах. Доён боится смотреть, его мозг искажает все слова, дыхание стесняет страх быть пойманным, но в душе теплится слабый огонёк надежды, что это всего лишь глупый и неудачный розыгрыш. — Я говорю, — вновь терпеливо и медленно, будто разъясняя несмышлёному ребёнку правила поведения, начал говорить мужчина, — Что самым разумным решением, которое спасёт вашу репутацию и репутацию компании, будет принести официальные извинения на предстоящей пресс-конференции и уход с поста. Доён поднял на него мутный взгляд. Он хотел бы, чтобы угроза, способная лишь его жизни, исчезла, но он давно понял, что всё решено. — Конечно, — он слабо кивнул, ему стало противно от самого себя, когда его голос неожиданно дрогнул. Председатель снисходительно хмыкнул. — Я приму любое ваше решение. — Должно быть, нелегко потерять всё вот так просто, но я уверен, что ты сумеешь найти в себе силы уйти, не создавая лишних проблем. Ему никуда бежать. Ему придётся смириться. Нечто, стоящее перед ним, кидается на него, лишая рассудка и подчиняя своей жестокой воле. Доён кричит в агонии, кровь закипает, он сгорает изнутри, погибая в полном одиночестве, страхе. Как это могло произойти? Когда всё пошло не так? Доён вышел из кабинета, спустился в холл компании, уже в машине, не обращая внимания на личного водителя, стукнул кулаком по спинке соседнего сидения, вскрикнув. Он расслабил галстук, распахнул пальто, в голове всё ещё гулял ветер. На телефон бесконечно раздражающим потоком приходили сообщения от посторонних номеров, некоторые даже звонили ему. Асахи превратил его жизнь в ад всего за несколько жалких часов. Новости о том, что молодой исполнительный директор, славившийся своей амбициозностью и умением управлять компанией, избивал свою жену до полусмерти, манипулировал ей и запугивал расправой, появились ещё ночью. Доён предполагал, что это всё произошло тогда, когда он был с Харуто. Ли Йеон, эта стерва… — Куда вас отвести, господин? — тихо спросил водитель, не отрывая глаз от дороги. — Домой, — мрачно отозвался Доён. Водитель бросил ненавязчивый, но слегка боязливый взгляд на него, но надавил на газ, прибавляя скорости. Когда его господин говорил таким тоном, то медлить было нельзя. Йеон не оказалось дома. Доён метался диким зверем по огромной квартире, но его некогда любимой супруги нигде не оказалось. Постель давно остыла, не сохранив тепла её тела. В душе всё заледенело, он бросился в гардероб, надеясь, что тишина в пространстве будет временной. Но Ли Йеон исчезла окончательно, собрав вещи и навсегда заставив забыть о себе. Она просто ушла, даже не оставив записки. — Бросила меня? — закричал он в пустоту просторной гостиной, осматриваясь. — Как будто ты справишься без меня, Ли Йеон. Ты никто без меня… Просто глупая девочка, беззащитная мышка… Он слышал лишь своё тяжёлое, сбивчивое дыхание. Он ощущал, как его охватывала беспомощность, слабость. Он пытался позвонить Йеон, пытался связаться с Харуто, но тот тоже по какой-то причине не брал трубку. Ему не было известно, но Харуто начинал сомневаться, позволял себе задуматься. Это не первый раз, когда Асахи оказывался прав. — Хён… Как ты это сделал? — голос друга звучал в динамике осторожно и тихо. Харуто, кажется, до сих пор не верил в происходящее, его прекрасный, спокойный мирок рушился. — О чём ты? — Асахи ходил взад-вперёд по студии. — Ты разрушил его жизнь за какую-то одну жалкую ночь… — Я не думаю, что это действительно так. — Почему? — Ну… — Асахи остановился, выдохнул, сжимая телефон в пальцах сильнее. — Есть причины. Ли Йеон не выходила на связь с того самого момента, когда он позвонил репортёрам. Он лишь хотел убедиться, что она серьёзна в своих намерениях обо всём рассказать и вывести Доёна на чистую воду. Все доказательства его неверности и жестокости было у неё в руках, она не смогла бы молчать, но… Асахи показалось, что потерять ещё и этого человека было для неё сравнимо с пыткой. Всё ведь было не так уж и плохо, поэтому веры в её погубленное самоуважение было мало. Когда они впервые заговорили, он сразу перешёл к делу, не задумываясь над тем, как это выглядело со стороны. Он должен был убедиться, что Йеон достаточно слаба, чтобы поддаться и открыться, но он не озаботился этим. Поэтому она старалась оттолкнуть, защититься. Ровно до тех пор, пока они не заговорили о Бан Едаме, о его истории. Она не желала слушать о нём. Она отворачивалась, порывалась уйти, вот только слова Асахи, проникавшие в сердце огненными стрелами, заставили сдаться и просто покорно склонить голову. Ли Йеон всеми силами убеждала себя, что для них всё закончилось ещё тогда, несколько лет назад, но человек перед ней, этот странный и словно не с этой планеты парень выглядел таким искренним. Асахи, кажется, любил настолько отчаянно и безусловно, что не знал никаких границ. Она не смогла защитить Едама, ведь их отношения были лишь красивой картинкой, театральной постановкой для людей вокруг и даже для них самих. Она понятия не имела, что скрывалось за его беспечной жизнерадостностью, бесконечной любовью к музыке и к ней самой. Возможно, Асахи Хамада, этот ледяной принц с тёплым блеском в глазах, просто давал ей шанс искупить свою вину? Эта идея утешала её, убаюкивала тревогу, что приходила с мыслями о том, что Доён может сделать с ней после всего содеянного. Но Асахи мало волновало то, что она подумает. Он хорошо сыграл свою роль, он отлично потрудился, чтобы не искривиться и не показать, что Ли Йеон для него — это всего лишь соперница, инструмент. *** Едам не следил за новостями. Он всегда был отрешён от этого, потому что известия о мире, о людях, о каких-то событиях вгоняли в ещё большую тоску и безысходность, погружали в рутину и не давали вырваться от и так надоедливого и липкого ощущения стагнации. Зато он пристально следил за Асахи, потому что тот в последнее время стал вести ещё более подозрительно и скрытно. Снова эти дёрганые движения и сухие приветствия, снова отговорки, когда Едам хотел провести с ним время. а когда он заходит в квартиру японца, то там — безжизненная темнота, будто Хамада не появлялся там как минимум неделю. Это тревожило его с такой силой, что в один из моментов он не выдержал и больно схватил его за запястье. Это было вечером в офисе, когда многие уже расходились по домам, а начальница готовилась созывать самых преданных сотрудников на ужин в их любимом ресторанчике. Едам застал Асахи в уголке отдыха, проигнорировал его желание уйти и горячо выдохнул ему в шею, словно лишая воли. Асахи не любил, когда он становился таким. — Скажи, в конце концов, — мягкий, но серьёзный и парализующий тело полушёпот. — Что с тобой происходит? Я надоел тебе? — Не неси чепуху… И отпусти руку, мне больно. — Тогда что? Почему ты шарахаешься от меня, как от прокажённого? Едам прижал к столу и прильнул губами к его шее, из-за чего Асахи издал приглушённый стон. Он отлично знал, что с ним так поступают специально, и две метки со следами от зубов придётся прятать ещё очень долго. Возможно, это было заслуженно, но Едам всегда пользовался чувствительностью своего возлюбленного и не стеснялся того факта, что тому это не по душе. Японец и сам не мог уследить, с каких пор его чувства так обострились, почему он часто терял контроль и не боялся злиться. Раньше он бы просто поддался тому, что Едам делает с ним, потому что подчинение другим для него было чем-то привычным, вот только сейчас… — Отойди от меня, — спокойно и отстранённо проговорил Асахи, впиваясь в лицо Едама колючим взглядом. Едам уже и не помнил, когда он был таким. — Немедленно отойди, я сказал. — Хён… — хватка на тонком запястье ослабла, но не исчезла. Едаму так хотелось поцеловать его, обнять, сделать хоть что-нибудь, лишь бы ощутить тепло ледяного принца. — Прости. Просто я волнуюсь, что ты снова отдалишься от меня, и всё вернётся на круги своя. Ты просто не представляешь, как я боюсь этого. Асахи дёрнулся, когда Едам приобнял его за плечи и уткнулся носом в его плечо. Словно беззащитный котёнок, жаждущий ласки. Из-за него отвращение к себе и своим поступкам возрастало в геометрической прогрессии, защита в виде мысли о том, что всё совершённое — ради справедливости и любимого человека, ломалась, превращалась в пыль. — Я тоже… Тоже боюсь. Всегда нежный, искристый голос дрогнул, обнажая неуверенность и отчаяние. — Что-то случилось? — Едам поднял голову. — Нет, ничего важного… Когда придёт время, сам узнаешь. — Не пугай меня. — Я не пугаю, — Асахи взял его ладони в свои и слегка сжал их. — Просто пообещай, что ты будешь рядом, и что ты будешь на моей стороне. — Хён… — Пообещай мне это, Бан Едам, — твёрже и громче повторил Асахи, и Едам наконец-то всё понял, наконец-то почувствовал, как сердце бьётся чаще, откликаясь на его прикосновения, на его голос и трепет в нём. — Прошу тебя… Едам, недолго думая, подался вперёд и поцеловал его. Он был согласен на что угодно, лишь бы Асахи оставался с ним и не отталкивал. Он не переживёт, если однажды из связь будет разорвана, и его снова оставят. Порой Едам думал, что любить Асахи Хамаду вот так — верх человеческого эгоизма, и делать идола из него не стоило, но он уже не мог остановиться. Ему нравилась просто идея того, что Асахи стал спасением от чего-то разъедающе опасного, похожего на ярость. Лишь сейчас, когда он лежал на кровати и обнимал устроившегося на нём дремавшего японца, до него дошла до жути ясная и простая мысль. В ту ночь он хотел убить Ким Доёна. Не только за то, что тот предал их многолетнюю дружбу, но и за Ли Йеон… — Что, если кто-то попытается отобрать тебя у меня? — прошептал в полутьму своей спальни Едам, перебирая в пальцах пряди его волос. Асахи не слышал. Он был полностью расслаблен, беззащитен, потому что на его плечи многое навалилось за последнюю неделю, он был похож на нежного принца, который не знает бед, не знает горя и страданий… Интересно, на самом ли деле это так? Едам боялся, что Асахи никогда ему не расскажет о чём-то подобном, хоть и успокаивал себя, что у них ещё будет много времени, чтобы их судьбы сплелись ещё более крепкими узами. Хотелось проникнуть в душу и не отпускать до тех пор, пока всегда непреступный господин Хамада не сможет довериться целиком и полностью. — Я сделаю всё, чтобы вернуться, — внезапно прозвучал в тишине чистый и сверкающий голос Асахи. Он медленно раскрыл глаза, приподнялся на локтях, чтобы посмотреть Едаму в глаза. Невероятно томные и притягательные, как и всегда. На его лицо ложились мягкие тёплые тени, поэтому Асахи долго молчал. Затем он провёл ладонью по его мирно вздымающейся груди и аккуратно поцеловал его в изгиб шеи. — Я люблю тебя… — Едам замер. Шёпот в ухо заставил его тело мгновенно вспыхнуть, сердце забилось быстрее. Он приобнял Асахи за тонкую талию, слегка лаская оголённую кожу, и выдохнул. Тот коснулся губами ключицы, затем плеча. — Влюбился в тебя, а теперь… Не могу ничего поделать. Я люблю тебя больше, чем себя. Немой вопрос застыл в мыслях уродливой каменной грудой, но тут же разрушился, ведь Едаму надоело мучить себя вопросами. Теперь в разуме было пусто, ни одной навязчивой и дурной идеи, лишь умиротворяющая праздность. — Я… Я тоже люблю тебя, — проговорил Едам, прижимая тело Асахи к своему. Объятия стали теснее и горячее, но Асахи не сопротивлялся, наоборот, с удовольствием поддавался. — И мне нравится. Очень нравится… — Знаю. Асахи пригвоздил его руку к матрасу, застеленному белоснежной простынею, напирая на него и теперь влажно и глубоко целуя его губы, ненароком каждый раз прикусывая их и проводя по ним языком. Невозможно было оторваться. С первого дня, как Едам прикоснулся к нему, в груди что-то вспыхнуло и начало постепенно разгораться. Каждый раз, когда он чувствовал рядом с собой этого человека, когда невольно вдыхал его запах (такой чужой, даже резкий), по телу словно пробегал разряд электрического тока. Асахи не был у себя дома уже целую неделю. Он не отвечал на звонки Харуто, не реагировал на то, что Ким Доён шныряет поблизости, жаждя расправы и мести. Было плевать на всё, потому что Бан Едам, этот странный парень, утонувший в страсти к музыке, в один из январских вечеров вновь взял гитару, осторожно провёл кончиками пальцев по струнам. Асахи тогда сидел в кресле. Он заснул прямо в нём, с книгой в руках, но вздрогнул, как только уловил, как несмело, но с невообразимым трепетом Едам пытается уловить особый, неповторимый мотив. На столике возле него лежал старый блокнот со стихами и погрызенный карандаш (Асахи был уверен, что Едам стащил его из студии). Вскоре игра прекратилась, но ненадолго. Бан Едам сделал глубокий вдох, вновь коснулся струн, и Асахи услышал мелодичное, негромкое пение…