Retrouvailles

На следующее утро я побежал к Лайонелю, потому что был слишком влюблён, чтобы отдыхать от него дольше одной ночи. По дороге забежал на рынок, чтобы купить ему персики, не зная наверняка, любит ли их лесной мальчик. Дверь была открыта, так что я сразу вошёл. В прихожей и кухне никого не было, в спальне мяукал Эдгар. - Леон? - позвал я хозяина, - ты тут? Чуть вытянувшись к потолку и закинув ногу на ногу, он сидел на одном из шкафов спальни в чёрном плаще и задумчиво курил трубку. Подол плаща спадал на зеркало, висевшее на том шкафу, и немного развевался от ветра из открытой форточки. - И часто ты там сидишь? - спросил я таким тоном, будто ничего необычного не происходило. - Нет, не особо, - таким же тоном ответил он, - Я хотел достать книгу, а теперь не могу слезть. - Может принести тебе лестницу? - Благодарю, но я что-нибудь придумаю сам. - Что это ты куришь? - дым из трубки не пах табаком. Лайонель злобно улыбнулся, обнажив чуть ли не все свои зубы, но так ничего и не ответил, а потом начал что-то бубнить себе под нос. Не обращая на это внимания, я поставил корзину с персиками на кухне и сел ждать, пока он придёт в себя. Полчаса спустя он заснул прямо на шкафу. Я достал из кладовки лестницу и с трудом спустил Лайонеля на кровать. Выглядел он гораздо легче, чем весил на самом деле. Домой, как всегда, хотелось не особо, так что я лег рядом и тоже заснул. - Спасибо за персики, - первое, что сказал он, когда проснулся, - и за это тоже. - Какой-то ты странный. - Когда я привык к своим превращениям и способностям, когда знал всё, что нужно о хранителях, я уехал от мадам Колиньи, - совсем не в тему он решил продолжить свой рассказ, - вернее, это она отправила меня в пригород Парижа, очень похожий на Живерни, когда решила, что я готов самостоятельно следить за территорией. Мне было двадцать с лишним лет. Всё шло прекрасно, я справлялся с работой и прожил там около трёх десятилетий, даже открыл свою аптеку. - Ты разбираешься в лекарствах? - Большинство из них в то время были полностью на растительной основе. Некоторые ингредиенты я выращивал сам, остальное заказывал из города. Вдруг он замолчал и уставился в одну точку, как будто собираясь с мыслями. - А потом я познакомился с Жаном, - вдруг продолжил Лайонель, - как-то раз он пришёл ко мне за настойкой от мигрени для своей матери, без капли стеснения начал шутить и заигрывать со мной. Для того времени это было верхом неуважения, но я только радовался его вниманию. Он стал заходить постоянно, всё больше давая понять, что ходит ко мне не только за настойкой. Я был почти в три раза старше, но всё время чувствовал, что подчиняюсь ему. Светлые волнистые волосы, веснушки по всему телу, большие глаза и пухлые губы, он был чертовски похож на тебя. Я верил, что он любил меня, мы были счастливы, шёл 1940 год. - О нет, - шепнул я, уже понимая к чему он ведёт. - Может быть, я и в самом деле был ему дорог, но родину он любил, безусловно, больше. А я всё мечтал, что мы вместе проживём долгую и счастливую жизнь. Я был готов принять все его капризы, уехать на другой континент, но только не это. Он говорил, что идёт сражаться за меня, потому что я единственный близкий ему человек, который не может сбежать от войны, а я был готов умереть сам, лишь бы он остался жив. Лайонель снова прервался. Проводя много времени рядом, я научился распознавать его настоящие эмоции и сейчас я был уверен, что ему очень больно, как бы он ни старался это скрыть. - Каждый месяц Жан писал мне письма, в какой-то момент я поверил, что он всё-таки вернётся. Когда письма закончились, я ждал его у главной дороги, - продолжил он, всё также глядя в потолок, - Как позже оказалось, похоронка пришла его родственникам. Я узнал о смерти от почтальона, который на протяжении полугода приносил мне письма. На этом он закончил, вероятно, решив, что на сегодня хватит рассказов, тяжело вздохнул и направился на кухню. - А что было дальше? - я вскочил с кровати и побежал за ним, сгорая от любопытства. Он набил трубку каким-то сеном, разбросанным на подоконнике, и закурил. - В первую же ночь я разнёс свою аптеку, - безэмоционально сказал он, будто совершенно равнодушно к собственному прошлому, - я забыл о своих обязанностях, обращения снова стали болезненными, я не выходил из дома, ни с кем не разговаривал, не спал, не ел и не пил, я больше не хотел жить. Наверное, мадам Колиньи это почувствовала, потому что через пару недель она вновь забрала меня к себе. Требовала от меня объяснений, а я не мог выговорить и слова, всё рыдал и каждую ночь пытался разорвать себя на части. Война продолжалась, мадам Колиньи отвела меня в убежище, где мы просидели до окончания бомбардировок, но мне было плевать, что там происходит в мире, на войну, на голод, на смерть. Я сел рядом и прижался щекой к спине, поглаживая его по плечу, чтобы хоть как-то разделить боль. - Понимаю, ты считаешь, что я думаю только о себе, переживая о твоих чувствах, - он взял меня за руки и посмотрел в глаза, - но, надеюсь, теперь ты понимаешь, почему. К тому же, я привязан к этому месту, а, значит, ты тоже. В пустом взгляде, остановившемся на моих руках, промелькнуло отчаяние, и на серебряных глазах проступила роса. - Прости, если тебе меня недостаточно, - я вдруг подумал, что он всё ещё сожалеет об бывшем возлюбленном, - Прости, если я – не тот, кого ты хочешь видеть рядом с собой. Но знай, что для меня ты стал целым миром, я и не подозревал, что человек может быть так счастлив, как счастлив я. Мне правда жаль, что ты не можешь полюбить меня так, как любил его, мне жаль, что он погиб. Я бы отдал всё, чтобы заменить его, я бы сделал что угодно, чтобы вернуть его и сделать тебя счастливым, если бы это было возможным. Слышишь? Потому что я люблю тебя, но я презираю Жана, ведь на его месте я никогда бы не оставил тебя. Даже если остаться дома было бы твоим собственным решением. И, если бы ты решил пойти на войну, я бы пошёл за тобой. Я никогда не думал об этом, но был уверен в своих словах как никогда раньше. А ведь я просто хотел успокоить своего любимого, который всё также смотрел на мои руки стеклянным взглядом и не переставал плакать. Наконец он посмотрел на меня теми же пустыми глазами и крепко обнял, так, словно я собирался убежать, словно меня сдует ветром или снесёт волной, если он меня отпустит, словно я висел над пропастью. - Ты гораздо дороже.