Вечная мерзлота

14.12.21 03:46 «Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что́ нам до того? Смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился.» Новый Завет от Матвея. Глава 27‎ Отшатнувшись в сторону по мановению руки начальства, Вадим, привычно скалясь на инвесторов, вальяжно и показательно услужливо отошел от группы людей. - Сгинь с глаз…- следом за жестом процедил младший Дагбаев, не удостоив даже взглядом подопечного. «Ну сгинь так сгинь, делов-то!...» - подумал про себя наемник. Обиды, уважение и мнимая «субординация» были глубоко безразличны ему и не отзывались в душе известным трепетом. Оскорбления и прочая мелочная глупость входили в его прайс (в неопределенных границах понимания этого слова), тем более учитывая то, насколько забавным это иногда было. Однако, что толку скрывать, крепкая брань была гораздо менее осаждающей, чем спокойный и холодный тон, которым прошивали такие же мерзлые слова ненависти. Все же приятней, когда человек тратит еще и видимый эмоциональный ресурс на тебя, а не только откручивает башку где-то в глубине души. За углом внутри огромной стальной коробки загородного склада было так же металлически-холодно, как и в центре и по перпендикулярам вдоль всех осей пространства. Промерзла эта махина насквозь давным-давно, и только пожар мог бы согреть стены, где, Вадим готов был поклясться, люди не раз оставляли свой предсмертный вопль. Золотейшеству тоже было далеко не тепло и уютно в этом злачном месте. Золотейшество тоже было не в восторге от места встречи, но, как говорится, его «изменить нельзя». - Перламутровая шкатулочка продрогла небось… - со смешком констатировал наемник. В голове его еще при первой встрече с боссом сложился перманентный ассоциативный ряд: Алтан Дагбаев - вещь - деньги. Нехитро, согласитесь? Дракон не видел в потомке великих человека, не видел в упор в силу простой ненадобности. Ни при жизни матери мальца, ни после ее смерти, ни во время траура, ни после него. Никогда. Так было удобней всего. Всем. «- Какое мне дело, что оно себе чувствует?» - в той или иной конфигурации возникало в голове мужчины. И наименование «оно» было не опечаткой в построении мыслей, а прямой трансляцией того самого ряда. Вещь, бездушное, где-то между пластиковым пакетом для трупов и денежной купюрой. И это восприятие не играло никакой особой роли в их рабочих отношениях. Дракон был не дураком и следил за тем, что говорит, потому господин Дагбаев и понятия не имел, что его мыслят в среднем роде. А «шкатулочка» и правда продрогла. Продрогла и была зла после той самой деловой встречи как черт. И глаза, яркие и чистые, не метались и не бегали по пространству, а конструкцией на сваях глядели вперед. Куда-то вглубь ярости, бурлящей внутри тела. - Сожгу к чертовой матери, расстреляю в упор!... - хрипел он, находясь чуть поодаль своего телохранителя. Вытирая рукавом роскошного костюма кровь (что удивительно, свою) с лица, Алтан склонился чуть вперед, сгорбил спину и, будто задыхаясь, выдохнул, после быстро выпрямившись и приняв тот же надменный вид. Для Вадима данное его амплуа уже стало подобием комедии, суть смеха которой он так и не понял даже сам для себя. Хотя, если рассудить по справедливости, то его начальство — известные в своих кругах личности с влиянием и деньгами, мало того, с заслуженной тенью ужаса в глазах тех, кто млеет при упоминании клана. Так почему бы и не вести себя подобным образом? Да ради бога, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось (а вот это совсем нельзя, Дракону прилетит знатно). Но почему относиться ко всем, как к скотобазе? Да, с парнишей поступали плохо, покушались не раз, здоровый страх доверия и нежелание показывать слабость, которой могут в итоге воспользоваться. Но он, судя по всему, слишком молод, чтобы понять, что такое показушничество только обводит красным маркером места, в которые его можно ударить. И вот на этом моменте мужчина, вставляя полную обойму, останавливался. Только философствований на эту тему ему не хватало. - Ваше Золотейшество, настроены сегодня ехать домой? Или тут постоим? Живописное место, не спорю, но январь… - наемник резко перецепился через собственную реплику, удержав за рядом зубов «ебать твою мать, минус тридцать пять по Цельсию». Армейское воспитание оставило след. Да и Дракон тот еще сапожник. Дагбаев медленно обернулся, оставил вязкий и равнодушный взгляд на источнике звука и двинулся к машине. Пальто сползло с его плеч. Ему на ноги будто надели оковы с чугунными гирями. Мороз сковал былую грацию. Без ответов и приветов Дагбаев сел в автомобиль. Ключ повернулся в замке зажигания. - Ну что ж вы, не стоит так огорчаться. В мире есть плохие люди, найдете себе еще друзей, - с открытой насмешкой вставил Вадим в начинающую таять тишину, пока они ехали по пустой трассе. Золотейшество скрипнуло зубами. - Завали ебало немедленно… - на выдохе ответил Алтан. Стекло, на которое он оперся лбом, запотело. Его тело съехало куда-то вниз по сиденью. Вадима веселила его усталость и радовала безнаказанность. - Каковы манеры! - так же артистично заключил мужчина, мысленно добавив: «-Дурное. Наивное. Чего еще ожидало от людей, которые задолжали тебе пару миллионов? Приятной беседы? Не в духе, ну и черт с ним.» Спустя несколько недель они как-то случайно потрахались. Это было внезапно и это не значило ничего — краткая рецензия произошедшего. Не сказать, чтобы случилось что-то экстремально из ряда вон выходящее. Разве что поводов для язвительных шуток стало на одну больше. Да и то, всего на одну. Привилегии Дракона не расширились, равно как и отношение к нему не слишком поменялось — все тот же надменный взгляд и пустое безразличие в темных глазах и обращениях. Что казалось странным, но не слишком, чтобы на это обращать особое внимание. «- Не романтичное, что поделать… Тем лучше. Мороки меньше. Только как-то невыгодно…» Через довольно недолгий срок после их первого секса на младшего из рода Дагбаевых напала хандра. Он не метался из стороны в сторону и не швырял вещи, не испепелял взглядом каждую тень от ветвей на потолке, а молчал и не отзывался ни на что. Только послал наемника за препаратами, предназначение которых было безразлично тому, и все. Забрав аптечный пакет, Алтан закрылся у себя в хоромах, не пустив туда никого и оставив прощальное: - С этажа исчезли в сию же минуту к чертовой матери, - и, сделав паузу для выразительности, полувидящим взглядом оглядел Дракона. - И ты — во главе этого шествия. И Дракон, согласно приказу, возглавил, не сумев, однако, удержаться от «может, я смогу помочь кое-чем от Вашей беспросветной тоски?», приправив фразу похабной улыбкой, в которой читалось все чуть менее явно, чем пуля, встрявшая в лоб. - Омерзительный… - презрительно выдал Алтан, с размаху закрыв дверь. В доме, кажется, загудела каждая стена. -ПМС-ник или истеричка, поди его разбери… Вадик сидел в самом начале этажа, около арки входа в прихожую Дагбаева. С галереи открывался хороший вид на входные двери и ничего не преграждало выстрелить в подосланных наемников прямо отсюда. Да и коврик мягкий — Алтан бы никогда не стал ходить босыми ногами по чему попало. А вот Вадик и по стеклам пробежался бы, заплати ему за это достаточно. А еще, заплати ему это самое «достаточно», он прямо сейчас прострелил бы голову наследничка сквозь резные двери спальни, только дай клич. Но это тонкости размышлений. Работа телохранителя утомительная и монотонная — иногда до момента, пока начнется что-то интересное, нужно сидеть часами и неделями, занимать себя приходится всяким. Эх, скукота, совсем расслабились, уже не охотятся за мальцом… «- А за сколько я бы его сдал?... - размышлял Дракон, стуча дулом о паркет. Тысяч… - Да хуй там!...» Будто сам себе ответил мужчина. «- Начинаю с миллиона!» Вот и установили цену драгоценной задницы младшего Дагбаева. Вот как продуктивно день провел, с ума сойти! Вечер заходил на территорию, близкую к полуночи. Снегопад, кажется, начался вновь. Опять не выедет утром, опять откапывать выезд. Почему это ему еще не платят за то, что он делает тройную работу дворника в этом королевстве? «- Лучше и не упоминать… Натурой платит»,- и он грязно ухмыльнулся. А это, пока что, лучше любых денежек. Всяко любопытней брать Дагбаева, чем брать с него, хотя… Это как взглянуть. Кожа — воск, волосы — шелк, гибкий до одури, но ядовитый ужас, его кислотными словами и взглядами можно людей травить. Да, ведет себя нагло, пытается перехватить контроль, но стоит за него правильно ухватиться, как моментально плывет. От страсти ли, от нежности ли стоит еще выяснить. Принц наш слабенький на тактильность. А сразу и не скажешь. Только вот на какого рода тактильность? Интересная особенность — он быстро приходит в себя и, без стыда глядя в глаза, собирается и выталкивает тебя из «гнездышка». Как ни крути, как ни верти, а он не нетронутая девушка и даже не женщина с опытом. Он мало того, что мужчина, так еще и дико своенравный, моментами грубый, а еще гордый в понятной каждой мухе мере. И на сие невозможно закрыть глаза. Ему быстро станет тошно от ласковых и нежных прикосновений, надоест по щелчку пальцев. Словно вообще ничего не бывает в нем перманентного, кроме холода — хочет только кончить и отправить тебя восвояси, не сказав даже “спасибо”. А жаль, можно было бы поиграть на нервах Золотейшества этими ужимками и поцелуями за ушко. Там и шея близко, если что — убить к едрене фене на раз-два. Подобный близкий доступ очень и очень нужно иметь. Выгодно, черт возьми! «- Не может он быть каменным. Вот мы и найдем в нем жилку, за которую будет так же гибко тянуться его тельце и душонка, как в ту ночь.» Думы складывались удивительно удачным, пусть и плотоядным образом. Расчет, грязь, кровь и деньги — вот что для Дракона значила вся эта интрижка. Низко ли он пал? Хм… Пусть хоть один попробует на уровень, до которого он пал, подняться, потом и поговорим. В спальне что-то тупо упало на пол. Затем тяжелый вздох за дверью. «- Не дрочить же ему вздумалось?» - соответствуя настроению прошлых мыслей возникло в голове. - Ваше Золотейшество, как дела на фронте? - наемник подошел вплотную к закрытой двери и негромко обратился к находящемуся по ту сторону. В ответ — оскалившаяся тишина, говорящая только то, чтобы Вадик быстрее смотался с места преступления, ибо здесь она разбирается с представителем клана практически богов. - Уйди. Исчезни. Чтобы звука и тени от тебя не осталось, - проговорили в ответ. Голос звучал живым и бодрствующим. Не спало, «шкатулочку» не душат и у виска наверняка нет чьего-то пистолета с заждавшимися пулями и готовым ударить в череп прикладом. Ну и ладненько. - Эка поэтично! Со смехом в голосе заключил мужчина, застегивая куртку и выходя из прихожей. В особняке как-то слишком холодно, зябко, руки сводит от неприятной влажной зимней прохлады в помещении. За дверью почему-то тускло промычали. - Точно?... - хотел было уточнить Дракон, но его оборвало полуяростное и уставшее: - Ушел. И пес повиновался. Расклеился Алтан, непонятно почему, но расклеился. «- Да и черт с ним. Пойду покурю.» В эту зимнюю ночь его мало, критически мало интересовало, что с драгоценным принцем этого пустого и разрушенного изнутри королевства, где кроме уставших и кровожадных подданных нет ни семьи, ни любви, ни тепла. Дракон и сам являлся частью этого великого концерна, будучи звеном здравоохранительным. И ему, что греха таить, нравилась эта должность. Удобно, удобно… Иногда (да практически всегда) риски не стоили тех денег, ведь «жизнь бесценна» бла-бла-бла. Наемник был другого мнения. Его жизнь не стоила здесь ни копейки. А вот чужую он мог бы продать за кругленькую сумму. Он сам с себя посмеялся. Что ж так неймется предать Золотейшество? Эх, стареем, Вад, пенсию себе обеспечить безбедную хочется. Что естественно, то небезобразно. Мужчина глядел на покрытое изморозью небо и не чувствовал буквально ничего. Странное и приятное ощущение. То ли оно возникло недавно, то ли он только сейчас, в прозрачной темноте полуночи, смог заметить отсутствие любых переживаний. Так, вероятно, чувствует себя великий вождь Ленин, никак не находящий покой в земле. С вывернутыми и выброшенными внутренностями, пустой, как трухлявая колода, каркас от человека. Если бы, конечно, умел чувствовать хоть что-то вообще. В глубине отзывались нечетким шорохом слова матери, чья-то переменчивая, непостоянная и локальная любовь в ночь-две, какие-то юношеские скачки гормонов. Откликались чем-то светлым первые недели в армии, а потом, спокойно и размеренно, без дрожи в руках, все людское, что было, распяли и прострелили навылет. С какого-то неотслеживаемого дня на фронте, через смерть семьи и до сегодняшнего дня. Годами всаживали пули, дырявили и сделали решето. Двадцать с хреном лет… И вот, этот день настал. День, когда работа и судьба высосала из тебя последнее, по чему можно было бы определить философу живое и мыслящее. Остались только нейронные связи, а в груди — облегченная пустота. Говорят, что подобный выжженный пустырь внутри кроет ноющей болью все нутро. Это было прочитано в какой-то книге по психологии, пока Вадим сидел в машине, а на фоне кому-то ломали арматурой череп. Но до объяснения подобного заключения так и не дошло. Разбитое окно полетело крупнодисперсной пылью на страницы, книгу пришлось отбросить и размашисто провести крупным осколком стекла по чьей-то шее. Напавший парень был слабый и тщедушный, хватило двух минут для того, чтобы агония залилась глянцевой гладью в его глазах, но осадочек от прерванного чтения остался. Настроение испаскудили, и Дракон со злости пошел марать руки и с вдохновением махаться за какие-то полмиллиона местной валюты. Времена… Это было три года назад? Уже тогда за этого семнадцатилетнего сопляка приходилось лезть в приличные передряги. Что ж ждет его в будущем? Сигаретный дым начал неприятно жечь глаза. Мужчина и не заметил, как докурил. Только сейчас дошло то, насколько околели в зимнюю ночь руки. Да… Хорошие были когда-то времена. Когда-то. На следующее утро все было ровно так же, как и раньше. Ничего не изменилось — Дагбаев такой же, костюм его тоже — чернющий, что глазам неприятно от такой поглощающей свет мрачности, — взгляд безразличный, волосы в идеальные колосы кос. А дальше всматриваться не было смысла. «Внешне жив-здоров, ну и хуй с ним.» Ведь, по сути говоря, больше ни за что Дракону и не платили. «- Тельце в порядке, а там пусть хоть душа в пятки.» - девиз наемника с самого начала своей небогоугодной деятельности. Что поделать, коли жизнь принуждает быть таковым? Привязываться к хозяину дело дрянное, сам же пострадаешь, ибо для начальства ты первое мясо под пушечный выстрел. Нежных чувств не приходиться испытывать к тому, кто тебя за бронежилет считает. И ничего в этом нет негуманного. Просто рабочие отношения. Люди потеряли связь между аморальным, несправедливым и тем, что является заслуженным и честным. Вадиму платят деньги, он живет и горя не знает, режет людям глотки и дырявит легкие себе в усладу. Так в чем несправедливость и ужасность тех, кто использует людей, желающих продать свой последний вдох (за немалые суммы, между прочим)? Все хотят жить, но бывают исключения, и на этих исключениях можно неплохо заработать. А что еще прикажете делать с существованием, которое по сути говоря, тебе уже не слишком-то и нужно? Правильно, монетизировать. По крайней мере, так видит ситуацию Дракон. И его все устраивает. Младший Дагбаев, луч еще большего мрака в и без того истощающей черноте. Густая нефтяная пропасть. Был ли в ней человек до того, как и это застрелили, размазав по асфальту? Черт его знает. Алтан был всегда «оно», им оно и останется. *** Мороз кусал кожу, отгрызал жадно и голодно. «-Раз!...- выстрел оглушает улицу. Приятный хруст снега под падающим плашмя трупом — заменитель мандарин, гирлянд и запаха ели, — символ Рождества для наемника, - Два!» Дракон методично считает выстрелы, уворачиваясь от удара по затылку. Новая обойма — будто еще один шанс на жизнь, второе дыхание в усталости. Одна и та же ситуация — деньги-деньги-деньги. Как здесь можно остаться неиспорченным, если его наняли за бумажки, продадут за бумажки и воюет он за бумажки? - Поднимаемся, красавица!... - обратился Дракон к боссу. Дагбаев присел на корточки около облупленной стены какой-то хрущевки на отшибе Петербурга — никакого искусства архитектуры, только бетонный многоквартирный гроб, — и не реагировал на очередной выпад. Заебался. Он знакомым жестом вытирал свою (что за чудеса, раньше днем с огнем не сыщешь, а теперь что не перестрелка, то плюется алым) кровь. На снегу она не расцветала живописными розами средь изморози, а неметафорично и вовсе непоэтично падала крупными каплями на утоптанный грязный снег, будучи похожей на огнестрельные ранения зимы. Вновь рукав стал влажно-черного цвета, пальцы не дрожали, а методично оттирали от бледного перламутра лица следы боли. Дагбаева знатно прибили к стене (зазевался, Золотейшество, расслабляемся) — капилляры предсказуемо лопнули,— а затем въехали чем-то тяжелым и тупым в больную ногу — молодцы, знали слабое место, хорошо подготовились, но с тактикой… беды. «Принц» не скулил, не злился, не буянил и не матерился, даже не горел гневом изнутри (это читалось в его глазах всегда), а просто сидел, опершись локтями о колени и глядел в белую пустоту. Мальчик вырос. Раньше бы разорвал половину окружавших его охранников и треснул бы Дракона негнущейся рукой, прикосновение которой было особенно и необъяснимо больно. Научил на свою голову… Но сейчас странно тихая и спокойная реакция. - Чего сидим? Кого ждем? - оружие спряталось в кобуре, - Сани поданы, прошу на борт. Но в ответ ему молчали. - Уберите трупы, - безразлично, но сосредоточено приказал Дагбаев, смотря на дымящиеся еще живым, но гаснущим тепло тела убитых. Ничего удивительного не произошло, просто один из многих дней, будних дней, которые переживал парень. Охрана двинулась тащить мертвецов. Кто-то еще шипел остатками воздуха в легких, но хруст снега поглощал все. Белые крупные хлопья накрывали дорожки крови. Тем лучше. Становится как-то уютней от того, что окружает только безмолвная пустота без пунцовых разводов. Спокойней. Дракон стоял, ожидая хоть какой-то реакции на свою реплику. «- Че делать-то? Плакать? Смеяться? Венки заказывать? Хуй его знает, что этой субстанции бурятской национальности в золотой обертке в голову стукнуло.» Руки в карманы. От вечной мерзлоты не спрячешься у батареи. Все равно кислотой проедает огрубевшую кожу холод. «- Что он себе думает? Часто виснет, механизм бы шкатулочке заменить, а то перестанет петь.» Вадим терпеливо выжидал, пока начальство, прогрузившись, выдаст что-то типа реплики или… ну хоть что-то, но оно только молчало, глядя на грязные глыбы снега да сильнее сжимая узел пальцев перед собой. Кто-то захрипел. Вновь выстрел. Алтан слабо и пассивно дернулся на резкий звук. Косы блеснули вороньей с синевой чернотой, золотые побрякушки траурно зазвенели, будто десятки крошечных колоколен подорвали разом и звон металла блекло тянулся и таял вдоль обледеневшей дали. Кого-то добили из малокалиберного. То ли чтобы не мучился, то ли… какое милосердие?! Ему второй раз выстрелили в живот, сократив только время смерти, а не количество полученный страданий. - Ну что? - наемника ни капли не трогало то, что они тут могут простоять и час, и два, но становилось скучновато. Процесс избавления от трупов всегда был самым занудным, требующим много внимания к деталям — зачистка, вся эта возня. Утомительно. Младший Дагбаев вновь ничего не ответил, даже не посмотрел на говорившего Дракона. Черное пальто слабо развевалось, снежинки ударялись о ткань и не таяли ни на шее, ни на рубашке, ни на волосах босса. Живой ли он вовсе? - Едем. Алтана наконец-то донесло земное тяжение и естественные векторы мысли до знакомого переднего сиденья автомобиля телохранителя. Он струсил снег с одежды. Пальцы глянцевыми движениями скользили по ткани, не цепляясь. Призраком ли стал? Слишком явно бросалось в глаза это скрытое в деталях изменение. Что-то случилось, наемник чувствовал это, но «ебет ли это его? Нет.» Цел и жив — какие еще вопросы? Какое-то время, в самом начале службы его еще немного интересовало, что ж за диковинку приходится охранять, но потом опостылело. Диковинка оказалась простой как две копейки. Да и в конце-концов, он нанимался охранять тело, плоть, грациозную тушку богатого мальчика, но никак не его душу. Моральные травмы пусть оставит для дорогущих психологов или, если совсем все туго, то психиатру, но не ему. Пусть хоть испепелит себе все, уничтожив составляющую личности. Какое Вадиму до этого дело? Напереживался о других, настрадался за всех и вся разом еще в года ранней молодости. Хватит. Лимит исчерпан. Он заглянул в лицо Алтана из чистой воды любопытства, как глядят в черную дыру — будто фарфоровое в своей неподвижности выражение с немигающим взглядом. Выпрямленная спина — перпендикуляр к плоскости грунта; пальцы пианиста, которыми по грустному раскладу судьбы приходилось орудовать катаной над шеями «нелюбов»; кровь, сложившаяся трещинами на шее и в рисунке бледнеющих губ — все, что осталось от парня. Дракону почему-то вспомнилась сестрица-Дагбаева, Юма, пуленепробиваемая мадам, уже давно сломанная и закатанная в асфальт, а оттого ставшая крепче фуллерита. А еще вот что пришло на ум— война. Да, вот на войну Алтан похож больше всего. Не на русско-турецкую, как можно было бы пошутить, а на Сирию. Больную и разбомбленную, не имеющую другого лица, кроме ассоциативного ряда со словом «борьба». Обрамленную трауром и тяжелым запахом пороха. Сирию, бесконечно длинную своими беспокойными ночами и невозможно короткую в дни коротких расслабленных выдохов. - Куда едем? - решил уточнить Дракон. Мало ли, какие планы Дагбаева. Этих непроницаемых и взбалмошных людей через раз понимаешь. Казалось, все ясно как в воду глянуть, но ясно только тогда, когда состояние их принимает одну из полярностей. А здесь, кажется, раскол личности. Или хуй пойми что. Жизнь их бардак, в голове бардак, как пули, шальные и непредсказуемые, потому что управляемые ледяной, но жестокой кровью, не боящейся ничего. Вопрос зависает в воздухе. Золотейшество вновь кануло куда-то в себя. По лбу проходится волнистая судорога, глядит на панель, поднимает заместо глаз голову. - Туда, где нет людей. Где пусто. - Развисли, слава Христу!... - бросает Вадим. - Ты слишком многое себе позволяешь. - Не я один, Ваша Милость, - он завел машину. - Тоже не каждый день босс отсасывает без разрешения. - Шею вскрою. Градус понизь, тебя заносит. И вскроет же. Даже своими ноготками, но вскроет. Все, что говорил Алтан, рано или поздно осуществлялось им. С разной величиной отсрочки, но неминуемо. - Без людей хотите? Будет вам без людей. Путь быстро поедал свет фар автомобиля. Уровень опасности для шкуры Вадима, кажется, стоял на месте. Только непонятно, мерило это стремилось к нулю (по крайней мере, к бесконечно малой величине) или гремело где-то под потолком, готовое раздавить даже такую махину, как Дракона. «- Молчит,» - думает мужчина, глядя на хозяина. Последний, подперев подбородок рукой, на которой все еще остался алый развод собственной крови, уперся взглядом в черноту по ту сторону стекла. Глядит неотрывно и молчит. Волосы в косах ниспадают на плечи, перламутрово-серые очертания профиля мерцают в полумраке. От Дагбаева пахнет смертью. Заснеженными полями, слоняясь по обочинам, на землю буквально давила зима. Все переливалось разбавленным кармином, отражаясь от белого мерзлого полотна и создавая иллюзию света, которого подавно в такой глуши, на просторах матушки-России в более чем пятидесяти киллометрах от культурной столицы, быть не могло и не будет. Они свернули после какой-то разрушенной заправки, остановившись на пустой и поросшей трупами чахлого кустарника парковке. - Вы прибыли к месту назначения, - с чувством выполненного долга отчитался Дракон. - Только вот не поделитесь планами на это милое местечко? А местечко, что сказать, было и вправду милое. Все будто в мелу, в мертвой судороге бессознательного состояния. Небо сокращается придушенной глоткой облаков над головой — черное и саднящее, с пустыми стеклянными глазами. Мрачно. Холодно. Трескуче пусто. Ответ не последовал. И на этот моменте Вадима почему-то резко переклинило. Его взяла странная и давно забытая ярость. Он на миг словил в сознании вопрос: какого хрена этот Сатана азиатской версии молчит, будто в рот воды набрал? Язык так и чесался сказать: «-Что за хуйня, Дагбаев, у тебя реально ПМС?», но он понимал, что это объективно доеб, а еще , что он перегнет, и этот перегиб ему ой как аукнется. Однако удержаться от какой-то мерзкой реплики все ж не получилось. Любопытно, почему это Золотейшество так упорно отмалчивается. Совершенно не похоже на него, вечно брызжущего отравой слов и угроз. Люди ведь не взрослеют за неделю. - Босс, что ж вы так притихли, - и Дракон, приблизившись, ухватился за бедро Алтана, накрывая его руку своей и сжимая. - Пару ночей назад вас невозможно было заткнуть, так извивались и стонали, что чуть не оглушили. Все произошло слишком быстро. В тот же момент шорох одежд, а затем щелчок — и вот говоривший получает прикладом своего же пистолета по роже. - Поворот, Ваше Золотейшество! Дракон, ну никак не ожидавший такой выходки со стороны Алтана, на миг глохнет, и белый шум расползается вниз, от висков к скулам, и там уже начинает скулить холодным спазмом. «- Нихуя себе!...» - оторопело думает он, отвыкнув от факта, что от бурятского принца действительно может прилететь без предупреждений и запальчивых угроз. И прилететь прилично. Удар пришелся четко в нижнюю челюсть, самым острым из углов рукояти пистолета. Удар такой же тупой и рассчитанный, быстрый и ловкий, правильный по всем меркам максимальной травматичности. Синяк будет. Синяк будет огромный, скажи спасибо, что зубы на месте. Кровь теплой густой субстанцией залила рот. Не впервой пришлось глотать ее, практически рефлекторно, заместо воды или чего покрепче. - Вырастил себе убийцу, - с невеселым смехом в голосе подметил наемник, находясь в паре сантиметров от шеи Алтана. А ключ был так близок! - А как быстро, Ваше Золотейшество, да как умело! Хвалю, хвалю… - Закрой свой рот сейчас же или я тебе прострелю голову, - парень, сдерживая привычную ярость (которая для Вадима гораздо более миропредвещающей былой пассивности), прошипел сквозь зубы «последнее китайское», вжимая холодное дуло в место пролегания височной вены. Мужчина, будучи под прицелом, мало боялся того, что заимеет в черепной коробке пулю. Не выстрелит в него, знает ведь, уверен. Это ощущается через запах крови, нагретой на коже запястий Дагбаева, в стойком и перманентном аромате тяжелого, будто кричащего своим букетом парфюма. К горлу подходит ком сомнений, провоцируемый уверенной хваткой за оружие, но это лишь попутный фактор. - Уверены? - и наемник сильнее сжал бедро, подаваясь вперед и почти цепляясь зубами за тонкую кожу шеи Золотейшества. Его дурманил этот скользкий и сырой шлейф плоти, крови и мороза, которым пропитался объект его охраны. Хотелось развернуть к себе силой и выебать надменного мальца до беспамятства, развратить его до предела, подчинить себе целиком и полностью, заиметь власть. Просто шутки ради. Во имя удовольствия и развлечения. Чужое тело приятно прогибалось под руками наемника, пистолет давил все сильнее в висок, но потом давление в момент ослабло, стоило скользнуть горячей рукой по торсу и скрыться на пояснице. Мужчина, слегка поглаживая стан Алтана, подался запредельно близко, поцеловав шею мокро и мягко. «- Попробуем иначе. Не заставим отдать контроль, а сделаем так, чтобы самому захотелось остаться без него.» Для Вадима было непривычно его новое амплуа нежного обольстителя, слишком давно кому-то нужна была его побитая и достаточно болезненная ласка, но в данном случае она работала поразительно безотказно. Не прогадал со стратегией. И менять метод наступления было бы глупо. Дагбаев, имея все шансы разнести его голову на желеподобную субстанцию с обломками костей, подался навстречу нехитрому теплу и одному несчастному поцелую, упустив такую соблазнительную возможность избавиться от назойливых шуток Дракона. Кончик носа провел линию вверх по струне пульса. Он предательски выдает своего владельца. «- Солнце, ты все-таки падок на ласку…» Алтан опустил оружие, давая и открывая все двери, которые только требовались Дракону. Хочешь вцепиться зубами в чувствительные участки кожи — пожалуйста; нравится лезть мне под рубашку раскаленными руками — лезь; хочешь слизать остатки моей крови — слизывай. И наемник все это делал, делал с упоением и неслышным мычанием сквозь зубы. Дагбаев был будто идеальным существом на всем белом свете. Отзывался, пусть нехотя и постепенно, но ярко и исступленно, откидывал голову грациозно и плавно, цеплялся в плечи сначала едва ощутимо, но затем все сильнее, дышал все чаще, сбивчивей. Внутри, кажется, зрел и хрипел стон удовольствия, который он изо всех сил пытался сдержать, но который клокотал в груди, ощущался буквально под ладонями ласкающего его Вадима, обводящего шероховатой рукой в широком жесте реберный ряд. Рубашка начинает мешать, черт бы ее побрал. - Золотце, не хочешь на ручки? - прошептал Дракон, недалеко отстраняясь. Влажные следы его поцелуев теперь холодили, а в тех местах, где касалось горячее дыхание говорившего — буквально пылали. Дикий контраст ощущений, происходящего, контраст того, что было в ту ночь грубой и животной страсти, и что сейчас. Короткий рваный поцелуй вдоль скулы, за ухом, под пальцами наемника плоть все сильнее сжималась. Он бешено хотел Алтана, который, все ощущая, не мог сложить и два плюс два. Повинуясь какому-то внутреннему зову и не слыша ничего, кроме самого звучания голоса наемника, парень ловким движением переместился на колени мужчины, по-кошачьи пытаясь умоститься. Глаза мутные, глаза темные. Пылает, готов сделать что угодно. Вадим с усладой наблюдает, как выбившиеся из прически чернющие пряди падают на перламутровый лоб, как размазанный и уже зацелованный след крови на шее рубином контрастирует на коже, как широкие плечи вздымаются под черным деловым костюмом, как все молодое и невозможно красивое тело буквально отдается ему в руки. Сдуреть можно. - Как быстро ты потерял субординацию, - скалится Вадим, сжимая бедро и притягивая Дагбаева ближе к себе. - Сволочь, мерзкое… ха!... - поток оскорблений был прерван сладким и тягучим поцелуем в ключицу. Еще ближе, вплотную к торсу. Ну что, золотце чувствует, как Дракон его хочет? Расстегивая по пуговицам рубашку, медленно, растягивая удовольствие лицезреть такую красоту, Вадим расцеловал каждый квадратный миллиметр бледной кожи. Чужие руки обвились вокруг его шеи, его собственная ладонь скользнула на ширинку «драгоценного мальчика» и сжала ощутимый стояк. - «Дальше не будет дороги другой. Если ты в пекло — я за тобой…» - и, не дав Алтану даже сообразить его слова, притянул к себе за затылок и жадно поцеловал. Заканчиваем с нежностью. «- Он в моих руках…» - довольно констатировал про себя Дракон, вслепую ощущая, как тонкие пальцы «пианиста с катаной» стаскивают него верх. - Да, солнце, ты на верном пути, молодец, - с нескрываемым удовольствием говорил наемник, наконец-то ощущая, что тормоза у его драгоценной «шкатулочки» сорвало напрочь. - Помолчишь ты наконец-то или нет? - задыхаясь, ответил Дагбаев. - Только если… - и его заткнули. Горячие и горькие губы впились в него. Кровь все еще ощущалась на рецепторах. Его ли? Золотейшества? Нет причин разбираться, выносит разум за пределы адекватности и реальности быстрее, чем успеваешь осознать. Остро и сладко одновременно. В машине тесно и теперь уже жарко, но настолько безразлично, что даже стыдно за это безразличие. Наемник ловким жестом разворачивает парня спиной к себе, сцеловывает с напряженных плеч терпкий жар тела. Все разлетается на щепки. Один ли Дагбаев-младший в ловушке? Конечно нет. И Дракон осознает это не хуже. «Если ты в пекло — я за тобой.» Схема работает безотказно и на него. Горе тебе, Вадим, горе… Ширинка сама по себе расстегивается. - Золотце… - но говорить большего и не нужно. Алтан все знает наизусть и с удивительной усладой и желанием облизывает пальцы наемника. А развращать здесь, как оказывается, некого. Мускулистая рельефная спина переливается в тусклом свете серебром кожи с бронзой ржавчины снежного отражения. Завораживает. В тело легко входят сразу два пальца. Готовый ко всему и всегда, позволяет Дракону слишком много и слишком часто. Унизительные подачки для того, кто хорошо трахает начальство, но какое ему дело до этого, когда перед ним подобного рода сдерживающее стон искусство — с красивым изгибом спины, с неснятой рубашкой, сползающей по уже пунцовым от поцелуев плечам, с угольной копной шелковых волос и покрывшимся испариной белым лбом, упершимся в сложенные на руле руки. Какое ему дело, когда даже вкус его крови до безумия доводит? Внутри горячо, внутри Алтан сжимается вокруг его пальцев и сам насаживается, пытаясь перехватить контроль, но черта с два ему. Пусть правит в клане, в любом из возможных бизнесов Дагбаевых, но здесь его максимум — только сдерживать вопль в груди, и то… - Черт!... - скулит парень, когда в него входит член Вадима. Дракон, направляя его за плечи, опускает на себя, не давая возможности ввести своеволие в эту борьбу за командование. - Давай, золотце, расслабляйся, - тихо и обволакивающе-хрипло звучит голос наемника. Он оставляет теплые и мягкие прикосновения на торсе Алтана, свободной рукой удерживая волосы. - Солнце… - тварь убаюкивает свою жертву. Следы от его губ остаются на затылке, вызывая легкую прохладную дрожь. - Молодец… Вадим не спеша входит все глубже, нутро жжет от этого проникновения, но жжение приятное, на грани с болью и сумасшествием. Тяжелый выдох. Парень откидывает голову на плечо Дракона, пока тот, войдя до упора, начинает двигаться внутри. Оглушает. Только обжигающий жар в голове, на плечах под поцелуями, под бедрами — всюду. Связь окончательно обрывается. Алтан словно вот-вот упадет в обморок, но волна экстаза и услады пробирается под кожей, заставляя перманентно содрогаться буквально от каждого минимального движения, оставляя в сознании. Так невыносимо приятно ощущать руки Вадима на своей талии, его контроль над собой, его дыхание, его. Забываясь, надменный принц, никогда не любивший касаться людей, устанавливать с ними какой угодно контакт, кроме зрительного, кладет свою руку на ладонь Вадима, что расположилась на торсе, и, поглаживая, переплетает пальцы. - Господи… - парень давится словами. Темп не ускоряется, но становится грубее. С каждым разом в него входят все плавнее, становится все жарче, хорошо до одури. Глуша в себе стон, пытается выровнять дыхание, но получается плохо. - Давай, не молчи, - Дракон все грубее и размашистей насаживает наследника великого рода на свой член. - Неужели тебе не нравится, золотце? Нравится, знал бы ты, как нравится, но выдавить из себя что-то больше тяжелого выдоха тело не позволяет. Воспитание сдержанного и холодного человека вросло в нервные окончания и рефлекторные сокращения связок. Отказывает все, мышцы связываются в один напряженный в протяжном наслаждении узел, от плечей и затылка до кончиков пальцев ног и рук. Становится словно темнее. И в глазах темнеет. Задыхается, наверняка задыхается, кислорода не хватает. Чужой язык влажной полосой чертит узоры на коже. Кровь все еще кровь, боль все еще боль. И это все возвращается и возвращает. Один резкий рывок, хватка за бедро, и что-то ощутимо горячее разливается внутри. Дагбаев не помнит, кончил ли он сам, или только Вадим. Он помнит только режущую боль в каждой клетке, ее концентрат в конечностях и, как финальная точка, в мозгу, который криком тревоги отзывается на реакцию тела. Алтан кое-как одевается, поправляет растрепанные волосы, застегивает рубашку, не давая себя поцеловать. Ах да, никому это и не нужно, ну и черт с тобой. Ощущение прикосновений все еще липкой субстанцией теней и постфактумов на коже. Чужая ладонь под его ладонью. Фантом. Нефантомна только боль. Оглушенный ею, Алтан надевает пальто и, поднимая невидящий взгляд, садится в былую позу. Как перед похоронами, как на первом заседании, как после первой перестрелки, как после каждого раза, когда вот-вот и рухнет — подперев голову рукой и прижав указательный палец к виску, чтобы чувствовать собственный пульс и контролировать момент слома жизни на смерть, если та наконец удостоит его посещением. Заученный жест, натянутая мимика, что стала безусловной, равнодушное молчание и автоматически подходящие подо все ответы. Оторванное от ладони касание Дракона странно саднит. Говорить с ним никто не хочет. Ни о чем и никогда. Хорошо это или плохо — еще бог поди рассуди. Вынутый пистолет прячется в нагрудную кобуру. Прямо около сердца. - Здорово Вам вмазали, конечно…- констатирует наемник, отирая одним махом алый обод вокруг своей шеи. Прямиком там, где обвивались руки Алтана, пока того брали в машине. Они уже у въезда на территорию особняка. Воздух стеклянный. «- Сука!...» - а в глазах парня пустота с черной обводкой вокруг. Он уходит, скрывая бледность плотно сжатых губ за сигаретным дымом. Да, и вправду, здорово ему вмазала жизнь. *** День ко дню в стопку, взгляд пустеет все сильнее, туже тянет за горло небесное ничто. Сам себе выбрал ошейник, нечего жаловаться. Взгляд не в неизвестность, а с намерением прострелить насквозь. В верхнюю долю легкого, под селезенку или лучше сразу между глаз — куда угодно, лишь бы отбить желание когда-либо пялиться на Дагбаева. Дракон плотоядно облизывается, ухмыляется. Не человек, а злая шутка. - Руки убрал, - голос звенит оброненной на кафель бетонной глыбой. Твердый не по ситуации. Вадим ловко уворачивается и, змеем обернувшись, вальсирует с насмешкой на губах в своем привычном прикиде «убьешь — ну и слава богу, мне-то что». Неизменно грубые и смелые саркастичные высказывания, ехидный до клеток углерода. - Вновь Золотейшество не в духе, что ж поделаешь с вами! - еще один маневр, словно наброситься хочет и убить за один укус. Осматривается. Безлюдно. Хватает за подбородок. - Будете ускользать, применю насилие. Вновь похотливая и ненасытная улыбка. Алтану больно. - Руки отрублю, - цедит он, с трудом пропихивая голос и воздух через плотно стиснутые в злобе зубы. - Язык какой острый, ужас! А по той ночи и не скажешь. Холодная ненависть поднимается ко лбу и бьет глыбой льда изнутри. Разнести б в щепки половину здания, раздавить Дракона как мелкого таракана, чтобы с хрустом и криком, чтобы со скользкой кровью на руках. Кровь… - Исчезни. Застрелю, - слова не подчиняются усилиям, задыхаются в глотке, переворачиваются и отказываются выходить наружу. Сказать бы ему все!... Какой он ядовитой тяжестью висит в груди, как его хочется уничтожить. Но тогда поймет, что «потомок великих» тратит на него нервы, будет и этим жонглировать. У него и так слишком много поводов. Соберись, Дагбаев, тебя не задавят, если ты задавишь первым. Что-то в лице босса, очевидно, сильно действует на Дракона, что тот, раскланявшись, сматывается с глаз долой. Какой омерзительный, невыносимый, господи, вымыть бы после него руки и глотку!... И душу. Этим вечером Алтана вновь зажимают в дорогом ресторане после встречи с инвесторами. Вновь тот же Вадим. С той же целью растления. Гори оно синим пламенем. Залитое неоном лицо накрывает тень от широких плеч Вадима. Дагбаев зажат между телом наемника и стеклянной нормалью к глянцевому полу. Есть в этом царстве искусственного света и тьмы что-то пробуждающее животное внутри. Жадное и ненасытное. Горячее прикосновение парня упирается в шею Дракона. Последний вновь улыбается, но уже будто снисходительно. Ведь это именно начальство заволокло его сюда, в глухое пространство опустевшего после бизнес-партнеров приватного кабинета. Даже не заволокло, а приказало, не тронув и пальцем. А кто позволял пренебрегать приказами босса? Нет, ну это уж совсем неуважение, которое «даже я себе позволить не могу, Золотейшество.» Алтан сначала долго смотрит на мужчину напротив, дышит глубоко, до мрачных и мерклых звезд перед взором. В голове ни мимолетной мысли. Звенящая пустота. Хотя… нет, завалялась одна. Мысль, тянущаяся через всю его жизнь: не понять, кто кого сильнее калечит — жизнь его или он свою жизнь? От выходки к выходке, от решения к решению костяными бусами из зубов на сосудах собственного сознания, что скоро вовсе потеряет возможность существовать, лишенное необходимых органов и систем, болтается адекватность. Сейчас кончается сердечно-сосудистая система рассудка, одни капилляры остались. Болтается себе, уже и не просит о помощи. Только ждет, когда настанет конец. Проекция настоящего. Ничего не просто, гораздо менее прозрачно, чем кажется. От этого становится легче. Чем меньше понимаешь, тем легче. Дагбаев тяжелым и эластичным жестом толкает наемника от себя в противоположную стену, сам цепляется в губы, опускается и оттягивает татуированную кожу, снимает с себя пиджак, расстегивает ширинку на джинсах Дракона, опускается на колени. Долго ждать никого не приходится, особых приглашений тоже не нужно. Он в который раз отсасывает начальнику собственной охраны. Смазка и собственная слюна течет по подбородку. Он берет глубоко и быстро, смотрит неотрывно на то, как Вадима развозит от его действий. Он научен лучше, чем можно было ожидать. Столько было, знал бы наемник… Блокирует бедра мужчины, задыхается, но продолжает двигаться, не делая пауз и не замедляясь. Активная работа мозга? Какой там! Только бархатно-болезненный стук крови в висках. Теплая дорожка стекает вниз по шее на грудь, бесследно пробираясь под ворот наглухо застегнутой рубашки. - Золотейшество, что ж… - Дракон глотает слова, смеется одними губами. - Что ж вы, как так… Блять… Сперма плавно стекает вниз по гортани, по подбородку. У Алтана слегка кружится голова, спазмирует затылок. - А теперь за тебя возьмемся, - заключает Дракон, пока парень отходит от повышенного давления крови на артерии. Адреналин, черт бы его побрал. Разворот на сто восемьдесят, его поднимают с колен, и вот лицо вжимается в стеклянный ромб — фрагмент стены. Без церемоний ему расстегивают ремень, входят без растягивания, грубо и резко, что горло начинает саднить и раздирать проглоченный вскрик. В который раз поразительно успешно отрезвляет. От Вадима пахнет каким-то острым одеколоном и… им. От наемника пахнет Дагбаевым. Черт… Крышу сносит. - Сильнее, - очередной приказ выполняется. Косы Алтана наматывают на кулак, тянут на себя, заставляя прогнуться. Член Дракона входит грубее и глубже с каждым разом. Звезды вспыхивают перед глазами, душат своим потоком. Внутри знакомо горячо, живот скручивает. Тело от бессилия тянет вниз. Голова разрывается, легкие рвет кислород, пальцы съезжают по гладкой поверхности, перед взором мутнеет и плавится, покрывается слюдой удовольствия. Чужие руки обводят очертания узкой талии, а затем хватают за запястья, и теперь Дагбаев абсолютно обездвижен. Кисти сжимают так, будто сзади не человек, а железное изваяние, в которое вдохнули жизнь. Напрасно. Алтан понимает, что глохнет, что ноги вовсе не держат, что он вот-вот рухнет. Дурное преддверие — белый шум в голове. Черепную коробку будто сжимают в тисках. Выпитый ранее алкоголь и сигареты бьют в голову. Судорога. Резкое напряжение и постепенный спад. - Молодец, солнышко… - шепчет, прижимаясь грудью к спине парня, наемник. - Звучишь божественно. А Алтан, пытаясь отдышаться, осознает, что голос шипит сорванной нотой. В ушах отголосок собственного стона. Хрипит в груди. От духоты в смеси со всем, в смеси с жизнью, становится плохо. Он слепо одевает пиджак, застегивает ремень и вылетает из ресторана, на ходу закуривая. Грязный дым лезет в глаза, раздражает слизистую. Смолы ударяют в голову, мысли немеют, тошнота усиливается. Еще мгновение и, кажется, по хлопку закрывшейся двери на задворки заведения захлопнется и реальность Дагбаева. Но он все еще стоит, засунув руку в карман брюк. На пальцах осталась липкая сперма Дракона, которую не сотрешь. Да ничего уже не сотрешь, все впиталось намертво, хоть кожу сдирай. Снег залепляет бреши небес, чтобы не увидели люди, как из сквозных огнестрельных вытекает чернота, что небо давно не небо, а земля. Вокруг — одна холодная, мерзлая земля, влажная, похоронившая под собой, не признается в том, что все когда-то жили. И уже умерли. Лгунья…Не давала осознать, оправдаться, а захватила в свои объятия — и уже убрала венки, водрузив поверх укатанной площадки тяжелый памятник. Гранитно-бетонный, печально-безликий. Алтан сейчас упадет без сознания. Дым жжет, пальцы немеют, снег сыплет, вновь не тает. - А вот это уже интересно, - позади слышно голос наемника. Дагбаев оборачивается и видит то, что уже не скрыть сигаретным облаком. У Дракона в руках измазанная кровью салфетка. Идет вразвалочку. Ухмыляется. Ладони его тоже алые, только краснота чуть чернее. Краснота зимней ночи — почти чернильная, жуткая, живая. - Ваше Золотейшество, позвольте…- Вадим подает руку, как когда-то делали кавалеры на балах. Рисунок на его ладони белыми линиями выделяется среди кармина — не издевательство, а эстамп. Дракон даже не надеется, что на его жест ответят, потому просто рывком тянет руку парня. Еще секунда — тот осознает, что по его собственным кистям текут темные кипящие струйки. Мороз на улице крепчает. Или он все же теряет сознание. Марсаловый ободок четко по прилеганию манжеты. Сделать уже ничего не успеваешь. Наемник резко поднимает рукав до половины предплечья — дальше не позволяет запонка. А на предплечье — бинт, с которого градом теперь течет кровь. - Вот оно что… - нервный смешок Вадима. - Любопытно, очень любопытно… Сигарета в пальцах Дагбаева зависает в воздухе. Губы немеют. По ладони, его собственно и наемника, стекает целая река, переливается винным. Пар поднимается от влажных повязок. - Уходи. Все, на что способен сейчас Алтан. Он никак не ожидал того, что подобная история может случиться. Что такая ситуация, в которой он оказался, вообще предусмотрена Вселенной, ебаной Вселенной, на которую он даже не надеялся, но все ж не думал, что она такая сука. Дракон стоит на месте, уже не скалится, а просто смотрит на белое забинтованное предплечье. Без сожаления и волнения, без тени заботы. Он смотрит на руку Дагбаева как например, задачку с одной неизвестной под знаком интеграла. Приравнять к нулю, вынести константу, подставить табличное значение — и готово. Четыре, три, два, один. - Золотейшество… - Пошел вон. Белеет и лицо, и тело. Дагбаев будто не знает стоп-слово, а судьба-судьбинушка пиздит его со всей силы. Пошевелиться не может, словно связали. Блять. - Пошел. Вон. Сейчас же. Пепел падает на руку, сигарета уже тухнет, только чадит кислым дымом. Вырвать бы руку, треснуть изо всей силы в отместку за все, за весь спектакль, за боль, которая сжимает изнутри, будто пытается выдавить сок, будто он не человек, а лимон. Орать хочется. Впервые в жизни хочется орать. Но вместо этого парень натягивает до ожогов ледяную маску безразличия, раздирая себе разум тем мазохизмом, которым занимается. - И что ж вы скажете? Вашество? А? У Вадима глаза цвета разбитой бутылки водки. Прозрачная и острая голубизна без дна, но с сухой серостью асфальта на фоне. Концентрация взгляда Дагбаева на зрачках стоящего напротив пускает высокозернистую рябь. - Уйди, блять. Зубы скрипят. Голова сильнее кружится. Все, огромное и крошечное, необъятное и мелкодисперсное в одну точку — в зрачках наемника. И давит изнутри наружу, скользкой и тянущей, режущей тупым лезвием болью. Дракон никуда не собирается идти. Взгляд его такой же пустой. Выколоть бы эти глаза, в радужках которых отражается, будто в зеркале, бледное, лицо Алтана. Он видит себя в них. Не человек — пустота, простынь, натянутая на рамку. Холст, на котором уже ничего не напишут. Пусто. Пальцы разжимаются, наемник стряхивает руку, капли тонут на черной ткани брюк, впитываются и пропадают. Застрелиться охота. - Найми психолога и прекрати заниматься хуйней, дядя. Голова здорово барахлит. Все, что говорит Дракон. И это — все. Ощущение, будто голову отсекли и она сейчас падает на собственные руки. Вот каков ужас сейчас испытывает Дагбаев. Дайте нитки. То ли чтобы пришить, то ли чтобы петлю себе связать из тысяч тоненьких и мелких причин. По лоскутку — и между атлантом и аксисом разорвать соединение в один рывок вниз за одну долгую минуту. - Это не твое дело. Он еще способен говорить? Поразительно… И голос, кажется, тоже его, Алтана. Рефлексы, рефлексы. - Если забыли, то мне за ваше тельце деньги платят, - Вадим закуривает, а затем подходит и вытаскивает из окоченевших пальцев Дагбаева уже погаснувший окурок и выбрасывает в мусорный бак. - Я принял это решение, и оно не обсуждается. Ни с кем. Голос скользит ртутью по стали. Плавно. Омертвело. - Ну не нужно быть максималистом, Золотейшество. Но если Вам охота устроить драму, с бутафорской… пардон, осекся.. с кровью и слезами, с криками и вечными клятвами, то Вы дверью ошиблись. Эта дверь не к драме ведет, а в цирк. - Цирк… - хмыкает парень. Его глаза цвета вина сужаются, скулы остреют. - Тогда смотри и веселись. *** Ночь густая, прозрачная, как лед, не таявший полстолетия. За окном сыплет снег. Январь. Прошло уже несколько лет с того злополучного дня на задворках ресторана, с лужей крови под ногами и белым лицом Алтана. Прошло уже несколько лет с тех пор, как Дракон понял, что ничего не понимал. Он вцепился взором за тюль, в котором путается зимняя ночь. И думает, что, всю жизнь глядя на людей, убивая их, хороня и разговаривая с ними, не знает о них ни черта. И о себе ни черта не знает. Ни о ком и ни о чем. Что жил — что радио слушал. Странная хуйня, согласитесь? Он вспоминает все, от начала до конца. Начиная с самого первого дня существования, который он помнит, проходя через Сирию, наем в дом Дагбаевых до теперешнего момента, когда гладит Алтана по бедру. Мягкой и теплой ладонью, незаметным, прозрачным касанием. Он знает, что сейчас у того болит все тело — остатки аварии, которая никогда не уйдет из его жизни. Практически каждую зиму его хватает пароксизм: будто вновь его сжимает в машине, переламывает по косточке, пока мать умирает на переднем сиденье. Он молчит. И это плохой признак. Он и в тот раз молчал. Молчал от немой боли, которую высказать не мог. Молчал, когда Дракон сжимал его бедро со всей дури и бездумно вбивался, захлебываясь удовольствием, пока парень давился судорогой от мучений и из его рук хлестала кровь, которую не разглядеть на черной ткани костюма. Странно, что Вадим не может себе что-то простить. Смог простить столько смертей, а вот то, что сделал с Алтаном — не может. Мы не ищем себе «подходящего человека», нет, мы расшибаемся о любовь к человеку, который, быть может, вовсе и не наш. Ударяет так, что перехватывает дыхание и иннервация прекращается. Нас размазывает о шершавую поверхность асфальта. Любовь неизбирательна. Она может взять любого и сшить с тем, с кем ей самой заблагорассудится. Не оторвешь. И человек рядом с тобой не виноват, так сложилось. И еще сложилось так, что мы делаем человека «нашим». Добиваем до уровня своей травмированности. И вот вы уже две твари в паре. И вот вы уже две калеки. Полноценные в своей неполноценности, с одинаковым уровнем пустоты внутри: одна пустота сансарная, другая — дело рук первой. Но вот останется ли в конце любовь любовью — вопрос везения. Вадим не из сентиментальных, не из шибко чувствительных, скорее из уже безразличных. И когда таких что-то берет, то это хуже атомной войны. И наемника «взяло». Снег все валит и валит по ту сторону стекла, а Алтан спит чуть поодаль практически на краю кровати, не имея никакого контакта с Драконом, кроме того, который тот установил самостоятельно. Волосы разметались по подушке распущенной атласной лентой траура — тонкие пряди переливаются в черноте, соскальзывают потоками на шею, а затем впиваются мертвыми пальцами в белые простыни. Широкие плечи вздымаются под мерным дыханием спящего. Все вокруг имеет аромат Алтана. Начиная от постели и заканчивая одеждой наемника и даже его ладонями, которыми он то и дело прикасается через ткань пижамы к телу Дагбаева. Рука ползет выше, по торсу на грудь. Сердце все еще, что удивительно, бьется. Он живой. Феноменально. Предплечье парня лежит на подушке рядом с лицом. Рукав сполз и обнажил кожу, на которой не красуются, а просто плашмя рисуются три рваных шрама. Широких, неровных, сужающихся острым углом у начала и конца. От запястья к практически сгибу локтя. Переливаются жемчужно-лунным, молочно-продольным. Алтан никогда не прятал их, они сами скрывались под одеждой, будто магия какая. А не магия вовсе. Только такие моменты, когда начальство спит (или лучше сказать, проваливается от усталости в бессознательность) Вадим может рассмотреть то, от чего отряхивал руки. Смотрит и не отрывает взгляд. Белые, перманентные. Он помнит, как однажды случайно увидел начало этих порезов. Буквально пару сантиметров одного из них. Это была глубокая алая выбоина, жуткая, из которой того и гляди начнет сочиться кровь. Мимовольно появлялся неприятный расчет — как сильно нужно давить на лезвия колюще-режущего, чтобы получилось такое? Как жжет раскрывающаяся рана, как из нее вытекает горячая кровь, падая на колени. В пустой комнате, где нет и не будет никого роднее собственной тени, тени личной трагедии и собственной смерти. И вот вы, разделив хлынувшую кровь на четверых, глядите в заиндевевшее окно холодной спальни, куда попадает такой же холодный свет на такую же холодную кожу. Такое не прощается. Дракон смотрит на руки Дагбаева, смотрит настойчиво которую ночь. Он знает, что даже сейчас у того болит все. Что сон одна лишь бессознательная пытка. Притягивает к себе ближе, губами к изгибу шеи, пальцами по израненному и давно зажившему предплечью. Говорят, шрамы совершенно по-другому ощущаются, абсолютно иначе болят. И это правда. Болят совершенно по-иному. Будто соединительная ткань уже не часть тебя, а скорее часть истории раны. Ответа на его касания нет и не будет, он знает. В такие периоды парень спит сном убитого. В такие периоды он не отталкивает Вадима, не просыпается от каждого случайного касания, не пытается ускользнуть, а мирно лежит и не двигается. Дракон скользит по коже, теперь уже гладкой, накрывает ладонью, поглаживая большим пальцем запястье. - В чем дело? - сонно отзывается Дагбаев, поворачивая голову в сторону наемника. А тот молчит. Только продолжает поглаживать руку. На второй точно такое же месиво, только в разы хуже. Эту он резал левой, хотя правша. А вот другую уже ловчее, безжалостней, уверенней. Темные пряди щекочут щеку. Парень не то, чтобы морщится, но по скуле проходит судорога. Он суживает глаза, сжимает губы. - Болит? - спрашивает Вадим, заведомо зная ответ. - Спи. - Алтан… А Алтан только тянется к мужчине, целует его в губы и поворачивается назад, глубоко выдыхая. Болит. Болит сильнее обычного. Дракон утыкается носом в темную копну, вдыхает аромат, который ходит за ним повсюду. Алтан-Алтан-Алтан… Будто мантра его имя, молитва какая, странная и вероотступническая. Изо дня в день «Алтан-Алтан-Алтан», поцелуи в темноте, теплые прикосновения вместо «извини», вместо признаний, которых нет ни в легких, ни в голове, которые пропадают где-то, не доходя до сознания. Никаких «я тебя люблю» и «ты мне нужен». У них нет «родных» и нет «любимых», нет никого, только они сами друг у друга, без нежности, на которую падает солнечный свет, без безмятежной радости. Вадим никогда не простит себе то, что добил Алтана, что у того теперь такая же дыра, которую наемник сам в себе прознал. Кто бы знал… Мелочь к мелочи, а вот и фатальность, здравствуй! И прощай… Дракон продолжает гладить бедро парня, прижимая его к себе все плотнее. Глупо надеяться, что тому станет легче. Он и не надеется. Инерция. Инерция заботы, инерция человечности, которая эхом гудит под ребрами, где уже нет ничего. Вадим не сомневается, что настанет тот день, когда его застрелят эти руки, которые он сейчас целует. Или что эти ладони, сжимая рукоять, всадят ему нож, разрывая плевру. Знает. И все равно гладит плечи со всей силой чувств, огарки которых еще болтаются где-то в сердце. Тяжело. Тихо. Холодно. - Зачем ты это делаешь? - спрашивает Дагбаев, не поворачиваясь, опускает рукава, отрывая руку Дракона от своей. Ему не отвечают. Еще минута. Они встречаются взглядами. Губы Алтана складываются в улыбку, которая для его лица буквально невозможна. Чудо среди зимней ночи. - Ты ведь меня не любишь ни черта, - говорит он на выдохе, поглаживая скулу Вадима. Конечно, не любит. - Как и ты меня. Дагбаев грустно хмыкнул. Прав. Не любит и на грамм. - Было бы чем… - и парень верит словам Дракона. А что ему еще остается? Пререкаться? Ссориться? Расставаться, не сойдясь? Смешно. Они и без того существуют по странному принципу Гоголя — по документам живы, но только для доходной цифры. А так — мертвецы мертвецами. Не верится, что и такое в мире случается. Они давно в замерзшем аду, который не отогреть. В безвоздушном загрудном пространстве, куда дойдет только пуля навылет, но никак не любовь в привычном понимании. Разве что придать выстрелу какое-то истинно шекспировское значение. Но, как говорил Дракон, это двери не в драму, а в цирк. Не в трагедию, а в плен идиотского и жестокого стечения обстоятельств. Без дверей и окон, без стен. Пустая пустота.