***
Паудер.
Не Джинкс.
Паудер.
Ее зовут
Паудер. Пау-пау, девочка маленькая с волосами цвета нежной-нежной голубой пудры в переплетах со странными металлическими заколками.
«уж простите, какие в Зауне нашлись, такие на голову не нацепила, не Пилтошка же, хули»
У Паудер глаза смотрят с чем-то детским, с чем-то таким нужным-нужным и по-настоящему мягким, что Экко под взглядом ее голубых глаз теряется и снова становится смущенным десятилетним мальчишкой.
Паудер улыбается так невинно, так по-настоящему ярко и радостно, что у Экко здорово ухает в ребрах и дышать становится больно.
Паудер смеется задорно, приятно на слух и весело-весело, и Экко, в принципе-то, не смеяться в ответ элементарно не может.
Экко, глядя на Пау, просто не может.
Он не может ей противиться, не может язвить с той же колкостью в сторону Паудер, так же мрачно и жестко, как он делает с Майло или Клаггором. Не может не поддаваться в детских играх или не относиться к Паудер
вот так.
К Паудер.
Не к Джинкс.
Джинкс стоит сейчас напротив него. Стоит, громко кричит излюбленное и данное лет десять назад прозвище:
— А вот и он!
Наш мальчик-спасиитель!
Джинкс приторно-мерзко тянет гласные, кривит голосом и сочится разъедающей язвой.
Джинкс. Ебаное проклятие, рухнувшее — по словам умершего
(ахахаха, и из-за кого же?), Майло — на голову Вай и всем остальным. Проклятие, отравляющее жизнь всему, до чего вообще дотянуться может. Проклятие, которое гремит громко, взрывается осколочными гранатами и оседает кислотным дымом после ударной волны.
Джинкс.
Jinx.
«Ты не проклятие»
Экко усмехается криво.
Бесцветно ломает губы в побитой усмешке, делает это так надрывно и с колющей ребра иронией. Экко вспоминает слова Вай, вспоминает то, как отчаянно и слепо она верит в свою младшую сестру, как смотрит на нее с неиссякаемым чувством вины и дикой болью в глазах, и все равно свято оберегает.
«Ее зовут Паудер. Не Джинкс. Паудер!»
Голос Вай звенит в голове громко, громче щелкающих и тикающих мышеловок Джинкс, слышится ярче гремящих взрывов и в глазах колет побольней выжирающе-едкого кислотного дыма после торпед и осколочных гранат.
«Паудер-Паудер-Паудер.. сейчас и проверим, сколько в тебе от нее осталось»
Экко смотрит на нее исподлобья. Криво ломает сдавленные в полосу губы в усмешке и смотрит на Джинкс неверяще.
Он не может смотреть на нее так же, как когда-то смотрел на Паудер.
Не может. И не хочет — Экко элементарно совесть сжирает все внутренности за те самые десять секунд, за которые они разыгрывали сцену с «мальчиком-спасителем», когда они, будучи еще мелкими детьми, вешали себе ярлыки, давали прозвища и бегали друг от друга в воображаемом мирке, где нет проблем и гемора.
Экко
так на нее смотреть не может.
Не может, но все равно ломает взгляд и через себя же переступает, когда рывком ладони расчехляет секундомер и смотрит за ее реакцией.
А у Джинкс в башке что-то очень звонко щелкает.
Она таращится удивленно, моргает раз-два-три, вперивается глазами на маленькие часы шоково. У нее проясняется на пару мгновений взгляд, читается чистое на лице удивление и Экко впервые спустя десять лет видит в ней что-то изломленное и такое сокровенно-нужное.
«Паудер»
Видит на мгновение. Лишь на пару секунд, потому что после она закрывает глаза и усмехается с такой дикой иронией в искривленном голосе, что Экко это слышать больно.
Экко кривится в лице, потому что Джинкс — дура ебанутая, полоумная и на всю голову больная преступница из Зауна, из нижнего города.
У нее смех ужасный, он сипит и отдает нездоровой хрипотцой, он скачет тонами до небес и буквально тут же рухает до уровня ниже плинтуса.
Джинкс — чужая. Это не Паудер, в ней нет ни грамма того, что было когда-то у Пау-Пау — Экко за это искренне жаль.
Джинкс давит улыбку криво. Перезаряжает оружие и гильза вылетает из патронника с характерным щелканьем — металлическим, лязг от которого эхом расходится по окружению. Смотрит на парня с нездоровой хищностью в глазах и больным азартом, который только и может, что отравлять организм своим наличием. Она прокручивает механизмы своего пистолета — Экко понимает, что тут не как десять лет назад — попадет по нему хоть раз, и он труп.
Экко слушает. Стоит и слушает мерное тиканье своего родного и очень-очень старого секундомера, когда смотрит на девку исподлобья. В карих глазах читается интерес, легкое любопытство и херова туча презрения.
«Забавно», — думает он, когда Джинкс встает в знакомую стойку.
В ту же, что и десять лет назад.
Экко считает: таймер на часах никогда не подводил его и вряд ли собирается — парень любит механизмы за их стабильность, за их точность и за исключительную исправность. Цепь в его пальцах качается в определенном исправном темпе —
раз-два-раз-два-раз-два.
Джинкс стоит напротив и не шевелится — ждет. Ждет отмашки, ждет привычного последнего и слишком громкого щелчка и немого позволения сдвинуться с места — она, может, и дура, но правила уважает, а свои детские привычки в душе лелеет и оберегает, а потому нарушать их она не станет.
Раз
Два
Три.
Щелк.
Экко срывается с места за секунду, прыгает и дает в воздухе привычные повороты. Он слышит свист пуль, понимает, что пролетел от них буквально в паре миллиметров и с размаху закрывается балкой от очередного патрона — еще вот-вот, и металлическая гильза пробила бы ему левый глаз.
Джинкс стреляет бездумно. Вроде целится, а вроде мажет мимо, хотя для нее это не свойственно ни разу: Джинкс славится своей безоговорочной меткостью, своим больным и хаотичным сознанием, умением сеять хаос и оставаться целехонькой и невредимой, находясь в самом его эпицентре.
Девка чуть ли не всаживает всю обойму в никуда, просто в воздух — каждая пуля пролетает с огоньком и бликами мимо, буквально в паре миллиметров и Джинкс искренне не хочет верить, что она элементарно не способна застрелить этого уебка
некогда-ее-лучшего-друга, потому что бесит ее это.
Но на подсознательном уровне именно так оно и есть.
Потому что,
ну не существует же ведь других оправданий — у Джинкс за десяток лет гребанного одиночества и ломающих психологических травм в душе не остается ничего, кроме больного сознания и хаотичной беспорядочности на всю голову вперемешку с животной и дикой бесчеловечностью. Для нее жизнь малого стоит
— а если вернее, не стоит ничего вообще — ибо для Джинкс это нажатие на курок, знакомый грохот, отдача пистолета и режущая уши тишина.
Не более.
Джинкс привыкла убивать, потому что в Зауне и иногда Пилтовере так оно и работало: ей сказали — она сделала. Да, возможно наломала дров в придачу, но суть сейчас не в этом.
Наемник от нее в двух метрах.
А Джинкс с ужасом осознает, что не в состоянии нажать на гребанный курок.
Она не может выстрелить — у Джинкс перед глазами белыми пятнами до боли и до агонии вспыхивает картинка двух детей: Экко еще совсем мелкий, ему лет десять, может, одиннадцать, но это неважно. Экко — ребенок, тут он светит своей доброй и беззлобно-саркастичной улыбкой, когда обнимает подругу-ровесницу за плечи.
А Паудер живая еще. У нее глаза цвета лазуревых опалов и нежных-нежных цирконов, таких приятно-голубых, что взгляд не оторвать. Улыбка мягкая, добрая, по-настоящему искренняя, и подлинно детская, которую подделать просто невозможно. Пау-пау смотрит на нее так, как Джинкс уже не смотрела лет десять — с чем-то таким нужным и любящим, что внутри ломает наизнанку.
Из собственных иллюзий Джинкс с грохотом и болью вырывает прилетевший кусок металла о лицо.
Экко бьет с прыжка, бьет больно и в том же духе продолжает — Джинкс отшатывается, делает два шага назад и чувствует, что вот-вот упадет. Ей приходится разворачиваться через бок и неприятно сдирать ладони о землю сквозь перчатки. Джинкс жжет нос горящей резью — кровь хлещет фонтаном, слезы на глазах появляются против воли, потому что получить балкой по лицу до смешного
больно.
Экко не останавливается: схватывает девчонку за плечи, разворачивает к себе лицом и прикладывает спиной о потрескавшийся бетон — едва ли не голой спиной Джинкс проезжается по грубому камню и буквально чувствует выступившие кровавые полосы от ссадин на коже. Девчонка не успевает перевести взгляд — парень бьет по лицу с такой силой, что челюсть противно хрустит, а на Джинкс накатывает паника.
Экко рвет все тормоза — он оседает сверху, грубо давит палкой на плечи и пару раз проезжается кулаком по женской щеке. Джинкс сипит, пытается отпихнуть его от себя, ладонями отталкивает его лицо, пару раз вскрикивает и обрывисто хрипит.
На особенно-громком крике парень замирает.
Замирает с занесенной рукой и сужает глаза в ужасе —
твою мать, Экко, что ты, блять, наделал, просто посмотри на нее,
просто посмотри!
В жгуче-синих глазах напротив он читает огромный испуг, слышит надрывно громкий крик о помощи и наконец-то видит в ней
Паудер.
Паудер.
Его Паудер. Подругу свою, девчонку, с которой хотел бок о бок жизнь прожить. Ту самую Пау-пау, в которую он по уши втрескался лет в семь и не мог никого другого видеть в таком свете.
А у Джинкс паника — в глазах так громко и надрывно стоит крик о помощи, что смотреть больно. Потому что Джинкс
страшно, ей правда очень и очень
страшно, она не хочет умереть от рук лучшего друга, ей боязно за то, что последний человек, которого она так хорошо знала, ее ненавидит, что в пору рыдать и громко просить о помощи.
Ей страшно. Жутко до тремора в ладонях, невыносимо до сорванного голоса, жалкого хрипа, неконтролируемого поведения и дерганых всхлипов — у Экко невесело ухает под ребрами, когда он слышит первый из них. Налитые вязкой карамелью глаза проясняются на доли секунд, смотрят на девчонку неверяще когда Джинкс сводит брови у переносицы и натурально дрожит от боли и колющего своим холодом ужаса.
«Черт-»
У Джинкс пол лица в собственной крови, она течет из носа без остановки и пачкает зубы. Сажа и слезы смешиваются на болезненно-бледной коже, превращаются в грязное месиво и пачкают ей темные мешки под глазами.
А она смотрит — смотрит испуганно, надрывно так умоляя не убивать ее, и от такого у Экко больно щемит в груди, когда она всхлипывает настолько дергано.
«Паудер»
Паудер — та самая девчонка, которая после каждой стычки приходила домой именно
такая. Напуганная, вся в синяках и иногда с кровью на лице. Та Паудер, которую Экко и Вай успокаивали во время истерик и неконтролируемых вспышек панических атак.
У Экко начинают дрожать ладони. Ладони, кулаки, а за ними целиком все тело — Экко понемногу пробивает на дрожь, на херово осознание совершенного и на необъяснимое желание громко прокричаться.
Джинкс читает в карамельных глазах напротив озарение и даже толику сожаления.
И этого вполне хватает для того, чтобы в мозгах сорвало все тормоза.
У
Паудер слезятся глаза — она улыбается Экко мягко, хмыкает так отчаянно и совершенно невесело, когда немного щурит глаза. Она пытается, честно пытается открыть рот и сказать хоть что-то, но в горле так пересохло и так больно сипит, что слова застревают на полпути и буквы встревают у неё поперек гортани.
А у Экко под рёбрами больно щемит до дрожи и судорог.
Паудер
вдруг кажется, что взгляд у неё будет красноречивей тысячи слов. Кажется, когда она кивком головы указывает на свою руку, когда на халцедоновых радужках кружат сети цикроновых ожерелий, когда она смотрит на Экко с немым предупреждением и лазуревые опалы у Паудер сочатся сизой дымкой безнадеги.
Чека гранаты отходит от мышеловки с характерным щелканьем.
