Те, кого я люблю — те, кого я буду есть

      — Тебя, что медведи вырастили? — интересуется Натаниэль, даже прижатый к земле, он сохраняет полученное по наследству отцовское язвительное спокойствие.       Кулак крепко упирался ему в спину.       — Возможно, — Джордж смещается, — Сдаешься, сын первопроходца? — смеётся, если бы у него был хвост, то он бы вилял им.       — Подло, — приподнявшись на локте, Гист скованно обернулся.       — Учись принимать поражение, — замечает Вашингтон, давит сильнее, чувствуя, как под перчаткой бьются мышцы.       — Обязательно, — хмурится Натаниэль, сопротивляется, — Мне больно, — тень тронула его лицо, тёмный проблеск страха.       — Мне жаль! — вздрогнув, Джордж отпускает, сдвигается в сторону неловко балансируя. Уязвимо — достаточно, чтобы от одного грубого толчка оказаться на спине под чужой тяжестью. Резкое движение царапает разгорячённое зрение.       Вспышка инстинкта переходит в удар; дружеский спарринг доходит до кошачьего клубка. Укус щёлкнул у плеча.       Под порванной кожаной перчаткой растянулись пять глубоких линий — совсем рядом. Дотянулся бы.       — Попался, — Гист даже не прикрыл открытое горло, только ухватился за плечо, удерживая на вытянутой руке, — Генерал был бы разочарован, — толкает, чтобы заглянуть в глаза, — Любой могавк проведёт тебя, — в потемневшем зрачке отражается широкая улыбка.       От неё сердце бьётся ещё сильнее. Доверие пьянит.       Кровь закипает — изгоняя холод из костей.       — Я, — приходится сплюнуть, слепо оскалиться; Вашингтону кажется, что мир рушится, покрываясь льдом.       Чужое — человеческое, горящее сердце чудится спасительным костром.       — Джордж, — ладонь поднимается к щеке, — Мой отец иногда ошибается — в людях, — дышит Натаниэль, ровно, — Хватит, — смахнув потемневшею рыжую прядь, трёт розовеющую кожу, давя до очертаний зубов.       — Прости, — тело предательски тяжёлое, застыло капканом, — Мне жаль, — повторяет Вашингтон, руки подгибаются.       — Прекрати терзать себя, — прищурившись Гист отпускает, отталкивается локтями, но не для того, чтобы уйти — готовится.       И ловит.       — Он, — заикается Джордж. Под носом пульсирует ком чужой жизни.       — Отец боится, — не объятия, Натаниэль загребает под лопатками, слишком по-солдатски для ласки, — Не тебя — моей смерти, — хлопает, — Он уверен в том, что однажды ты перегрызешь мне глотку, — неосознанно ёжится.       — Тогда, — отведя взгляд к собственной ладони, выдохнул Вашингтон.       Одиночество метелью воет среди деревьев.       — Если бы ты хотел, то давно бы сделал, — подмечает Гист; под прикосновением сдвинулись позвонки.       — Натаниэль, — шёпот.       — Ещё немного, — дыхание Гиста защекотало лоб Джорджа.       — Если нас заметят, — саднящий живот, обратился в водоворот, затягивающий близкий запах — плохо — жадно впитывающий тепло — очень плохо.       Нельзя медлить.       — Передумал? — подозревает Натаниэль.       — Я, — нехотя, — Голоден, — лучше дикий зверь, чем человек, — Мне станет лучше, — Вашингтон опирается на руки, перешагнув ладонями нависает над Гистом, не в угрозе.       Показывает себя.       — Джордж, я не хочу оставлять тебя одного, — не убеждён Натаниэль.       — Охота не займёт и часа, — рокочущее в носу гудение, Джордж нерешительно улыбается.       — У меня есть причины верить в то, что ты говоришь правду? — Гист непреклонен, предчувствует, а может додумывает.       — Все, — шумно вдохнув, отвечает Вашингтон.       Дышит. Смешивая два дыхания, разглядывая лицо напротив, выискивая что-то.       То ли надеясь, то ли в обречении.       — До встречи — в лагере, — помедлив, хрипло соглашается Натаниэль — отпускает телом, но не взглядом.       — Никто не заметит, — обещает Джордж. По-собачьи касается носом уха Гиста, шумно выдыхает.       Близко — стало хуже.       — Поторопись, — Натаниэль догадывается ухватить за волосы, оттянуть, — Я долго ждать не буду, как и генерал, — спотыкается, едва не начав с Брэддока.       Проклятый «Бульдог», обойдётся.       — Кристофер не прав? — вырывается само, царапает горло детской надеждой; Вашингтон пристыженно замирает.       — Докажи ему, — тепло слов обжигает губы; если бы Гист поцеловал, то опять бы порезал язык о клык.       В этот раз не из-за любопытства.       К лучшему.