И в душе расцветает май

Улыбки робко льётся яд за млечный путь Откроет тайну, закипит по венам ртуть Не даст уснуть, вторая ночь проснётся днём Утром, которым мы умрём

У Скарамуччи под сердцем, под рёбрами и под душой скребутся черви, разъедая его фальшиво ненастоящее тело в чёрный гной. Обратная сторона вечной молодости — ядом прогнившая душа, он прямо как гнилое яблоко, надкусанное с сочного бока чуть левее — его объедают по частям, обходя стороной черноту и мховую плесень. Скарамучча не мучается своей гнилостью, она придаёт сил быть непостоянным, как зимнее солнце. Главное правило жжёт глазницы изнутри — не смеяться, потому что мёртвые не смеются, не разговаривать, потому что мёртвые не разговаривают. Скарамучча не мёртвый и не живой — куклы не умеют дышать, не умеют любить и не умеют проявлять твёрдость внутреннего кукольного стержня-позвоночника. Скарамучча не топится, не горит и не сдыхает от своей кислотности — он крысиный яд, которым травят не крыс, а маленьких непослушных детей. И улыбка у него тоже ядовитая и горькая, губы лопаются и обливают кровью рот — будто предвестник вгрызается в людей и заживо их сжирает, со всей их грязью и глупостью. Он не шут, он не развлекает самодовольную злобную суку Синьору, которая не умеет держать язык за зубами и подыхает, захлебываясь собственной надменностью, он не нянька для взбалмошного ребенка-Тартальи, который не умеет ничего, кроме как быть пустым оружием в чужих руках, которого тянут и жарят злобой со всех сторон, как кабана на вертеле, и медленно отрывают по куску. Скарамучча не то, что от него желают отломить, он сам по себе живёт и думает. Каждый его шаг — это шаг к концу, он куда-то идёт, но куда-то носит название «общемировое дно». Он — деконструкция настоящего человека и считает, что чувства можно мять, рвать, жевать и выплёвывать, думает, что имеет на это право, ведь не обязан быть дерганным за нитки и полу-полым. И Казуха тоже может, но почему то поднимает, отряхивает чувства и находит ценность даже в такой ерунде. Хочется крикнуть ему как маленькому ребёнку «фу, брось каку», но получается только собрать всю свою мудачность в кулак и сквозь зубы прошипеть " Мир конечно залупа конченная, но ты выпадешь из длинного счета придурков». И Казуха ему говорит: Ты хороший Ты милый Ты нравишься мне И Скарамучче хочется всхлипнуть, потому что это не справедливо, потому что ему нужно время, нужно стоп-слово. Нужно закрыть уши, глаза и сердце и заорать «бла бла бла я ничего не слышу». Скарамучче нужен шанс, нужна возможность не уметь любить, но боги никогда не были к нему справедливы и плюют на его желания с высокой-высоченной Селестии. Он двигает свои принципы, свою злобу и мертвенность в сторону, чтобы освободить место для чужой любви. Он чувствует, как будто съел живой огонь, когда слушает, как Казуха читает ему вслух стихи и думает, что конкретно так попал. Он чувствует, как черви под рёбрами путаются в костях крысиным королём и душат себя. Он чувствует, что в душе расцветает май.