Свобода взаперти

Ночь пролетела настолько быстро, что казалось, само Солнце, в коем веке презрев законы мироздания, сделало пару шагов с орбиты, чтобы как можно скорее снова взойти над Нью-Калингой, постучавшись в окна «Хроноса». Гарри Гудсир не мог припомнить ни одного дня своей жизни, чтобы он просыпался с такой радостной истомой. Рядом с ним, отвернувшись на другой бок, дремала Лирико. Покрывало сползло до бедра, и анатому была чётко видна затейливая татуировка во всю спину: соцветие дикой лилии, увенчанное нежными цветами, иному человеку способными показаться невзрачными. – Асфодель, – сказал Гудсир ещё вчера, когда Лирико, уставшая от их упражнений, решила отправиться в душ, – Затейливый символ. – Наконец нашёлся хоть кто-то, не задающий тупой вопрос «А что это?» – она оглянулась через плечо, улыбаясь. – Я всё же рискну. Почему именно асфодель? Если мне не изменяет память, поля этого растения у древних греков были предназначены тем душам, которые не заслужили ни рая, ни ада, – анатом повернулся набок, подпирая ладонью мокрые от пота кудри волос. – Кто сказал, что в моей татуировке есть смысл? – Лирико замерла на входе в ванную, зная, что ею любуются. – Уверен, что есть. Рисунок очень большой, а цветок не самый распространённый, – теперь Гудсир не боялся её резкости, всё, что было между ними, сгладило общение, настроив их на одну волну. – Тоже, – она хмыкнула, – Это я. Этот цветок. Между прошлым и настоящим, между человеком и зверем, между здоровьем и... – Лирико посмотрела куда-то перед собой, но всё же сказала, – Абсентией. – Я уж было испугался, что, подобно Персефоне, некий Аид заманил тебя цветами и утащил следом за собой в царство теней, – заметив, что Бимиш ластится, поманил питомца Гудсир. – Разве что этот Аид это Финли, а ад – моя работа, – она хихикнула, исчезая в душевой кабине. Когда Лирико вернулась, тёплая и благоухающая гелем для душа, обсуждение символики цветов отодвинулось на второй план. Утолив притяжение тел, они лежали и целовали друг друга, пока обоих наконец не смотрелся сон. Теперь, стараясь двигаться как можно тише, дабы не разбудить девушку, Гудсир потянулся к блокноту и карандашу, ждавшим его на прикроватной тумбочке. Он хотел запомнить этот день на всю оставшуюся жизнь, зарисовав Лирико, прикорнувшую среди скомканных простыней, словно соцветие асфоделя, слегка склонившегося под напором летнего дождя. Обводя изгиб округлого плеча, анатом вдруг понял, что что-то не так. Лирико дышала бесшумно, и, если это была дремота, уже должна было проснуться или хотя бы сменить положение тела. Ага! Скорее всего, проснулась, и теперь хитрит, наверное, хочет напугать в самый неподходящий момент! – Я тебя раскусил, Спящая красавица, – пододвинувшись ближе, Гудсир коснулся губами её плеча и оторопел: кожа его любимой была холодной и напряжённой сверх всякой меры. – Лирико? Лирико, ты... – он вскочил, обходя кровать полукругом, и тут её глаза раскрылись словно по сигналу, но то, что было в них, нельзя было назвать нежностью. Абсентия. Вторая стадия. – Лирико, нет! – поняв, что она собирается сделать, анатом схватил девушку за руку, когда она, размахнувшись, попробовала расцарапать себе горло в единственном доступном ей акте свободной воли, который должен был наступить перед полным отчуждением. Держать пришлось изо всех сил, обеими руками, но куда там: поняв, что этот план провалился, а более свободных рук у него нет, девушка вгрызлась в собственные вены, и по её локтю устремилась струйка крови. – Лирико, нет! Отпусти! Борись с этим, я умоляю! – не своим голосом взвыл анатом, – Оберон, вызови помощь!! Держись, не поддавайся! Лирико! Когда ему наконец удалось оторвать изжёванную руку, наниты тут же взялись за работу, устраняя жуткие повреждения. И наконец-то подоспела подмога. – Не... не трогайте меня! – поняв, что его оттаскивают, засопротивлялся гость из прошлого, – Я пойду с ней! – Ей нужно в палату, без разговоров! – буквально рявкнул Этора, мигом цепляя на него брошь, чтобы смоделировала одежду, – Если не отойдёте, я не смогу вколоть транквилизаторы, чтобы замедлить наступление третьей стадии! Призыв подействовал: анатом сполз на пол, словно куль с песком, и опомнился только когда беснующуюся Лирико вынесли вон. Бросился следом, уверенный, что никто не запретит ему хотя бы быть рядом с палатой его любимой. Ив, который, похоже, подорвался за всеобщей шумихой, грамотно оценил ситуацию и пристроился в арьергарде рядом с другом: – Какая стадия? – Вторая, – на Гудсире не было лица, и будь ситуация иной, он бы и сам удивился, что в принципе нашёлся с ответом. – Да чтоб... – только и мог что всплеснуть руками Ефремов, придерживая перед ним дверь очередного отсека, из которого отчётливо веяло запахом медикаментов. Несмотря на то, что её держали, Лирико не бросала попыток покалечиться ровно до тех пор, пока три медбрата, судя по всему, поднаторевшие в обращении с больными, не застегнули на её шее подобие металлического обруча. Технология тут же попёрла вверх, формируя жёсткий намордник, ещё два кольца обхватили руки, и, должно быть, взяли под контроль нервные окончания, поскольку конечности сразу же обвисли, словно тряпки. Поверхность, на которую устроили Лирико, засияла интенсивным синим светом, обездвижив её окончательно, и теперь всё, что могла девушка, так это злобно рычать на окружающих, вращая глазами в невообразимом бешенстве. Высунувшиеся из потолка инжекторы выполнили свою роль, ужалив пациентку в шею, и она наконец перестала дышать, словно преследующая зайца борзая. Взгляд девушки затуманился. – Пустите меня к ней, – в который раз взмолился Гудсир, когда наружу вышел Этора, держащий в руках планшет с со сложно построенным графиком: – Она едва ли сейчас понимает, где она и что с ней. – Тогда тем более! – выловив его взгляд, снова принялся просить анатом. – Надо было предупредить Вас, что она нестабильна, но я и подумать не мог что Вы... – врач не успел договорить: вскочив, Гудсир со звериным рычанием прижал его к стене, едва ли не поднимая над землёй: – Что?! Вы знали, что она находится в группе риска?! – Прекратите этот цирк! – прошипел Этора, хотя и было понятно, что он напуган, – Её показатели отличались от нормы, да, но абсентию не показывали! И так было довольно давно! Всё, что мы могли для неё сделать, это позволить продолжить работать! Я без понятия, что послужило для неё толчком в развитии второй стадии, а теперь отпустите меня! – Ну всё, всё, не надо рукоприкладства, – с усилием, но оттащил друга от врача Ив. – Какие же вы мерзкие, – сделав шаг назад, с горечью произнес Гудсир, – Вас интересовало не её здоровье, а то, будет ли она работать. – Не работай она, – Этора явно не мог простить ему этот порыв чувств, – И Вас бы тут не было. – А, так мне ещё и спасибо надо сказать? – уже был готов ко второму раунду анатом, но тяжёлая, словно свая, рука Ефремова придавила его к сидению: – Хватит. Надо думать не об этом! – А о чём? – совершенно растерянный, перевёл на него глаза Гудсир. Это были глаза ребёнка, который потерялся далеко от дома, и понятия не имеет, где находится. – Ты знаешь Лирико лучше меня. Подумай, что могло запустить абсентию. Почему она продержалась так долго. Кто она в целом. Считай это изучением истории болезни. Давай! У нас осталось всего-ничего, чтобы понять, как ей помочь! Иначе она скатится в третью стадию, и всё будет кончено! – Боже всемилостивый... – еле слышно пробормотал натурфилософ, опуская лицо в чашечки ладоней. Всё начиналось как прекрасное утро, а после, казалось, сбылся его худший кошмар. Это могло произойти с кем угодно – но произошло с Лирико. Как? Почему именно с ней? Это он виноват? Что он сделал такого, чтобы спровоцировать появление симптомов? Столько вопросов – и ни одного ответа перед беспощадным временем, которое знай себе отсчитывало секунды до катастрофы.