КиберСерафим

— Нельзя поверить в невозможное!

— Просто у тебя мало опыта, — заметила Королева. — В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!

Алиса в Зазеркалье. Льюис Кэрролл

***

Случалось ли вам задаваться вопросом, что есть сон, а что — реальность? Спрашивали ли вы себя о первичном и вторичном, о том, что начально, а что конечно? И если так, к какому варианту склонялись больше? Я потёрла лоб и поморщилась. На языке прокатился кислый вкус слюны. Это всё оттого, что я слишком поздно ложусь спать. Весь день насмарку. Моя бессонница превратилась в пытку. Ты смотришь в потолок и не можешь уснуть. Тело буквально кричит о потребности провалиться в дрёму, а мозг отчаянно сопротивляется из-за нелепого страха закрыть глаза и упасть в кроличью нору, слишком глубокую, чтобы выбраться оттуда. Кроме меня вопросом первичной реальности и сна задавался Лао-цзы. Он видел однажды сновидение, где был счастливой бабочкой, порхающей с цветка на цветок. Но он спросил у себя, кем же является на самом деле: Чжуан Чжоу, которому привиделось, что он — бабочка, или это бабочке приснилось, что она — Чжуан Чжоу? — Элис. Я подняла взгляд на Анну и смутилась. Она участливо и тепло улыбнулась. Бутылочно-зелёный костюм наморщился складками, когда она откинулась на спинку кресла. — Если это всё, давай завершим наш сеанс и скажем об итогах сессии. В этом году она последняя. Анна — мой психотерапевт. Вместе мы работаем уже много лет, и клянусь, найдите хотя бы одного художника в сумасшедшем двадцать первом веке, которому не потребуется мозгоправ. Нет, я говорю про реально востребованного художника, который зарабатывает на жизнь анимацией — и весьма неплохо зарабатывает, а потому не может отложить контракты из-за долбаного экзистенциального кризиса. — Я подведу черту. У нас есть некоторые позитивные изменения за текущие полгода. Ты говорила и не раз, что почти перестала испытывать беспочвенную тревожность. Я говорила, да. Пришлось кивнуть, хотя в этот момент мне хотелось засомневаться в собственных словах. Тревожность просто притупилась странным ожиданием чего-то: так, собираясь утром на улицу, берёшь с собой зонт, хотя прогноз погоды и небо над головой говорят о том, что дождя ждать не придётся. И, оказывается, не напрасно, чутьё тебя не подвело. Я была всё время в таком же ожидании. Нервозность ушла, осталось чёткое осознание: буря надвигается, она неизбежна и реальна, и когда оформится в торнадо, мой домик улетит ко всем чертям в Канзас. Это не отказ от тревожности. Это смирение с неизбежным пиздецом. — Да, верно. Сейчас главная проблема в том, что мои приступы эпилепсии только ухудшаются. — Мне пришлось сказать об этом, хоть губы и поджались. Я ужасно не хотела задерживаться здесь больше чем на час. — С каждым месяцем они протекают всё дольше и становятся всё хуже. Меня каждый раз пугает то, что будет после. Насколько приступ не пройдёт даром. Пугает и сам процесс. Мне… Я сглотнула, Анна сделала дружелюбный жест рукой: продолжай. Не бойся. От зеленой лампы глаза её блеснули изумрудными бликами. Он прошёл по пепельным волосам, забранным в хвост. — Приступ со стороны выглядит ужасно. Мама тут звонила на днях: боится, что я однажды расшибусь насмерть, потому что опрокидываюсь навзничь, когда всё начинается… Или что задохнусь собственным запавшим языком. Не знаю. Мама не представляет, как я живу одна в своей квартире безо всякой помощи. Я сама не представляю, как справляюсь, честно говоря. Боюсь, что дальше будет хуже. — Это нормально, — ободрила Анна и сделала пометку в блокноте. — Беспокоиться друг о друге в сложной ситуации — обоюдно тревожиться… Обычные человеческие чувства. Было бы хуже её или твоё безразличие. Я кивнула и снова пожалела, что завела речь об этом. Теперь думала только, как бы уже уйти. Я могла бы работать из дома, но сидеть взаперти в четырёх стенах двадцать четыре на семь — точно не мой выбор. Мыслями я была уже в «Инсайте»: эта кофейня подходит как нельзя лучше, чтобы устроиться с ноутбуком за столиком у большого окна, поодаль от стойки. Там всегда много людей и персонал меня хорошо знает. — Я понимаю, — покорно говорю, чтобы Анна увидела согласие и свернула разговор. Внутри поднялась злость на саму себя. Если хочешь сбежать, зачем тогда было распространяться про приступы? Дура. Но в этом кабинете язык сам выбалтывал всё, что на душе, словно жил независимо от моей воли. — Вас обеих гложет факт, что остаётся только смириться с последствиями болезни. — Да. Таблетки уже не помогают как раньше. И я боюсь испытать неконтролируемый приступ в любой чёртов момент. Например, сейчас. — В каждой болезни случаются спады и подъёмы… знаешь, как приливы и отливы в разных фазах Луны. Такие вещи очень выбивают из колеи, потому что делают жизнь неопределённой. Но в твоём случае куда лучше сохранить ясный и трезвый ум, не поддаваясь панике. Приступ — независимая переменная, его невозможно предугадать и избежать, и остаётся лишь смириться и принять его как часть себя. — Возможно. Вслух сказать это легко, но я поджала губы. Я не согласна с тем, что приступ — это нормально. Нормально — это вообще ужасное слово. Крайний нижний порог человеческих условий для существования. Тебе нормально жить в квартире, кишащей тараканами? — нормально! Я не сказала «хорошо», я не сказала «кайфово, люблю прусаков». Нормально — не хорошо и не плохо, какая-то хуёвая, безразличная, серая величина. Она как бы компромиссная, должна устраивать меня, но не устраивает. Словно издеваясь, Анна сказала вслух: — Ты же понимаешь, что при твоей ситуации это вполне норма — беспокоиться о твоих вещах. Это говорит о твоём психоэмоциональном здоровье. Любому человеку тех позитивных моментов, что ты нашла в своих обстоятельствах, было бы недостаточно… Мне стало спокойнее. Она точно знала, что я думаю и что имею в виду, и по привычке вслед за осознанием пришла расслабленность. Я кивнула и слабо улыбнулась. — Но вопросы глубинного содержания оставим на январь, — бодро завершила Анна и закрыла обложку блокнота. — Сегодня двадцать четвёртое декабря, Элис. С кем планируешь отметить Рождество? — Подумывала слетать к родителям, — соврала я. И от этой маленькой, безобидной лжи мне вдруг стало очень спокойно. — Тогда хорошего тебе путешествия! И помни. Я всегда на связи в случае чего.

***

Снег медленно падал белыми холодными мухами, а попался на куртку, не таял. Я задрала голову вверх, взглянув на небоскрёб, из которого выбежала. В окружении ещё двух бетонно-стеклянных колоссов он образовывал колодец, гулкий и несоразмерно огромный. Если бы мне пришлось выбираться отсюда, выбираться как из колодца, как бы я это сделала? Сглотнув, я отвела взгляд от серого хмурого неба, потому что начала кружиться от одной такой мысли голова. Это нехорошо. Я опустила подбородок и шагнула вперёд, тут же случайно столкнувшись с мужчиной в деловом костюме и чёрном пальто. Было пасмурно, но на носу его тёмные очки блеснули льдисто-синим неоном от вывески банка за моей спиной. — Простите! — я извинилась и поспешила прочь от площади в глубину лабиринтово-путаных улиц. Кроссовки дробно постукивали толстыми подошвами по обледенелому асфальту. Тут и там лёд смёрзся кляксами на нём, витрины магазинов отбрасывали белый слепящий свет, у которого периодически замирали прохожие. Я мельком взглянула на одну из витрин: это был магазин дорогих часов. В витрине отгрохали целую панораму швейцарских Альп с двигающимися моделями поезда, Санты в санях, запряжённых оленями, и целой когорты мелких фигурок: среди них были лыжники, сноубордисты, люди на фуникулёре и семейство из отца, матери, дочери и сына. Они всё время наклонялись к подаркам и дарили их друг другу, передавая по кругу. Крошечные раскрашенные лица были безобразно счастливы. Словно чудовищный роботизированный глаз, над всем этим курортом вместо солнца в нарисованном небе завис выпуклый циферблат часов. Мне стало тошно. В этом году настроения праздновать не было совсем. Я осталась дома: сказала маме, что отправилась на вечеринку к Эшли — моей хорошей подруге, она тоже художница, как и я, и закатывает грандиозные рождественские вечеринки. На самом деле я просто планировала завернуться в плед, посмотреть какой-нибудь ужастик и поесть китайской еды. Всё. Ряды домов смотрели недружелюбно и мрачно. Мигали изумрудные и алые вывески, под большой надписью EXILE целовалась какая-то парочка — девушка азиатской внешности и юноша, кудри у него налипли на лоб из-за мокрого снега. Они оторвались от поцелуя, покосившись на меня. Смутившись, я отвела взгляд. Не буду пялиться, знаю за собой дурную привычку, но ничего не могу поделать: так лучше запоминается всякое. Положения тел, выражения лиц, жесты, движения, мимика. Меня интересовало всё, чтобы потом взять это в работу: когда ты имеешь дело с визуалом, нужно обладать огромной насмотренностью. Впереди вспыхнула тёплым жёлтым цветом вывеска «Инсайта». Второе «и» на ней было изображено перевёрнутым знаком вопроса. Я быстро шмыгнула внутрь, встряхивая капюшон после снега, и осмотрелась. Сегодня здесь совсем немноголюдно. — Привет, Элис, — молодая индуска в желтой футболке улыбнулась мне из-за стойки. На ней был фартук бариста, в руках она держала венчик и ковшик с молоком. — Привет, Сури! — я опустила сумку на стул у окна и сняла куртку, повесив её на крючок. Сегодня здесь была девчонка в больших игровых наушниках и с ноутбуком, она затиснулась в самый угол и задумчиво пялилась в экран, облизывая металлическую ложку. За следующим после моего столиком сидел ко мне спиной мужчина в белой толстовке с капюшоном. — Тебе как обычно? Прежде чем ответить, я окинула взглядом меловую доску с табличкой напитков. — Да, пожалуй. Я уже вынула из кармана джинсов телефон, когда Сури подмигнула: — Или выберешь что-то новое? Выбрать новое. Попробовать другое. Я редко изменяю своим привычкам, предпочитаю никогда не рисковать. Но жизнь течёт так размеренно. Когда я что-то в ней меняла? Я всегда вела себя определённым образом. Носила похожие друг на друга вещи. Все мои парни были одного типажа. В «Инсайте» я пила только карамельный капучино. Поморщившись, взглянула на доску ещё раз и спросила у Сури: — А что это за латте-чизкейк? — О, это особый рецепт, — подняла она указательный палец. — Французский. Латте с сиропом чизкейк и кремовой пеной, украшенный шоколадной стружкой. — Звучит очень неприлично, — улыбнулась я, и Сури рассмеялась в ответ. — Истинное наслаждение, а не напиток. Я сделаю. Кивнув, я отошла к столику и вытащила из сумки ноутбук. Взгляд поневоле упёрся не в пустую стену — мой любимый вид для раздумий — а в широкую мужскую спину. Впрочем, роль стены она исполняла прекрасно: посетитель был малоподвижен и увлечён чтением. Прошла минута, две. Компьютер обрабатывал цифровую программу и загружал мои кисти, пока я подключала планшет и стилус — экранник намерено оставила дома, чтобы немного разрисоваться старым любимым образом. На собственном железе вообще рисовалось почему-то приятнее и проще, не то что на выделенном студией дорогом планшете. Все детальные прорисовки и точный лайн я всё же выполняла на нём, а простым скетчем можно ограничиться и здесь. Сегодня был день скетчей. День вдохновения. Я создавала из ничего — нечто, не зная, что должно получиться в конечном счёте. Сури с высоким бокалом молока вышла из-за стойки и подошла к мужчине в белом, осторожно коснувшись ладошкой его плеча. Он поднял на неё голову и повернулся в полупрофиль, отчего я заметила две вещи. Первая — он азиат, вторая — у него на носу тёмные очки. — Спасибо, Сури. Голос тихий и спокойный. Он взял у неё бокал и поставил на салфетку, вновь возвращаясь взглядом к чему-то… я привстала, чтобы разглядеть получше. Планшет? Смартфон? Книга. Обыкновенная, бумажная. Интересно, какая? — Латте-чизкейк для Элис готов! — бодро окликнула меня Сури, и я подскочила на месте от неожиданности, грохнув коленками о стол. Никто даже не дёрнулся. Я неловко встала и подошла к стойке, забирая кофе в картонном стаканчике. Я предпочитала обычной посуде одноразовую в таких заведениях. — Наслаждайся, — ослепительно улыбнулась Сури, и темные, как сливы, глаза улыбнулись тоже. — За счёт заведения. — Ой, перестань! — смутилась я. — Нет-нет! Ты наша постоянная гостья, а завтра уже Рождество. Позволь порадовать тебя.

***

Глубоко в душе я знала, что не люблю чизкейк, в этом всё дело. Бесплатный кофе с шоколадными завитками был красивой картинкой и смесью множества тонких вкусов, но я предпочитала что-то простое. Точно не это. Но Сури подарила его мне, а от дарёного не отказываются. Я взяла в руки стилус, поморщившись, отставила стаканчик в сторону и всмотрелась в чистый белый лист на мониторе. Tabula rasa. Мужчина понемногу пил своё молоко. У него была смуглая желтоватая рука, как у всякого азиата. Таец, японец, китаец? Бокал медленно пустел. Мой кофе стоял полным. Я сделала быстрый набросок грядущей позы, пока просто скелет — выглядит ли она правдоподобно? Прыжок в воздух кажется фантастическим. Разве может человек прыгать так высоко, взвиться в воздух в таком невероятном ударе выпрямленной ногой? Под его ногу поднырнула вторая фигура, припав коленом к земле. Не представляю, способны ли люди показать такую акробатику во время драки, но ведь я рисую комикс, так что… почему бы нет? Фигуры становились объемными и живыми. Штриховка добавляла текстуры их волосам и тканям. Прыгнувшей стала девушка с короткими волосами. Уклонившимся — мужчина в белом костюме с воротничком-мао. Это мои персонажи, я отвечала за их отрисовку полностью: она — агент Джонс, сотрудница спецотдела по борьбе с киберпреступностью, а он — Сераф, падший киберангел и член банды «Эпоха». Дело происходит в киберпространственной реальности под названием «Матрица», где основная концепция заключается в любопытной штуке: наш мир — полнейшая липа, всё здесь — обман. Единственно реальный мир находится за его пределами, но он чудовищен. Некогда его разрушила жуткая война между людьми и машинами. Город 01 уничтожил навсегда род хомо сапиенс и установил над миром, окутанным вечной тьмой, свой диктат. А всех людей погрузил в беспробудный сон в капсулах, наполненных питательным раствором, где каждый индивид, подключённый к системе трубками и проводами, думал, что живёт в обычном мире, таком же, как мой. Но на самом деле мир этот — лживая пустая оболочка, Матрица, необходимая, чтобы мозг продуцировал больше полезной для машин жизненной энергии. В «Аниматрице» — проекте, где я работала — начинался второй сезон. Мы уже отрисовали первые две серии и передали студии в работу. Оставалось ещё четыре. И я работала над одной из них. Бой Джонса и Серафа двигался медленно, я рисовала его уже третью неделю. Чтобы создать что-то цепляющее, нужно это увидеть, но я не видела, как это было обычно. Фантазия, прежде работавшая бесперебойно, выгорела. Музыка, фильмы, любимая графика. Бесполезно. Я даже отложила на время планшет и бумагу. Руки порой ломило до костей от желания рисовать, но когда бралась за стилус — всё. Я не верила в арт-блоки и посмеивалась над коллегами, которые жаловались на злой, жестокий нерисуй. Похоже, это судьба мне отомстила за сарказм. Сегодня я набросала одну из сцен — уже успех! — и задумчиво всматривалась в складки ткани на белой толстовке, думая, что набросок буквально сквозит фальшью. Что-то я изображала не так, неверно. Была в этом аккорде резкая нота, но какая? Мужчина в толстовке поднялся с места и накинул чёрное пальто на плечи, а капюшон — на голову. Он громко отставил пустой бокал в сторону, будто давая Сури знать, что закончил, и взял в руки книгу. — Любопытная, — сказал он и положил потрёпанный томик на стойку. — Спасибо, буквально проглотил её. — Нет, это она проглотила тебя, — покачала головой Сури и убрала книгу под прилавок. Прежде чем она сделала это, я мельком разглядела обложку. «Алиса в Зазеркалье», Льюис Кэрролл. — Пока, Сури. Он обернулся и показался мне. Не взглянув, сделал шаг к двери, но мне почудилось, что время замерло, смёрзлось и застыло. По загривку побежала дрожь. Лицо персонажа, которого я рисовала четвёртый месяц кряду. Его смуглая кожа, его небольшие тонкие губы, приподнятые в загадочной улыбке китайского дракона. Словно бы вскинутые в выжидании брови, огибающие овальные тёмные очки. Его по-кошачьи широкий нос и скуластое лицо. Его тело. Сераф?! Он уходил прочь, хлопнув дверью. Звякнул колокольчик, и я сперва метнулась взглядом к Сури. Она лукаво усмехалась мне в лицо, протирая чашку горячим полотенцем, но мне было плевать. Тот, кого мой мозг создал на бумаге, вдруг ожил, оказался реально существующим. Я не могла так просто отпустить его. Я хотела хотя бы посмотреть на него! Он был тут, всё время тут, передо мной, сидел, чёрт его дери, ко мне спиной и читал! Я захлопнула ноутбук и смела свои вещи в сумку широким жестом. — Ты ещё сможешь его догнать, — сказала вдруг Сури и кивнула подбородком на окно. — Белый кролик всегда спешит в нору и почему-то опаздывает. Я вздрогнула. Зачем ей это? Почему она хочет, чтобы я его догнала? Но меня уже гнало вперёд. Я подхватила сумку и слетела со стула, не прощаясь. Вырвалась из тепла «Инсайта», стараясь выцепить взглядом из серых, неприметных прохожих нужную спину — и заметила белый капюшон. Вот он! Он уходил всё дальше и всё быстрее, ускользал от меня и будто прятался между прохожих. Я торопилась следом как могла, но всё бесполезно: Сераф как сквозь землю провалился. Мне едва не захотелось плакать от досады, когда я поняла, что упустила его. Белого капюшона нигде не видно. Любой создатель поймёт мои чувства. Экзистенциальный кризис постигает так или иначе как превышение своей функциональности, и тебе кажется, что всё ни к чёрту — то, что ты делаешь, ничтожно и бездарно, только зря тратишь время. Увидеть собственного персонажа — его до детали, до последней чёрточки точное воплощение — в жизни равноценно встрече с призраком. Но поздно, я упустила его. Взгляд разочарованно пробежался по фасаду пятиэтажного здания в готическом стиле. Зеркально похожие дома словно отражались друг в друге, глядели окнами в окна. И мои глаза расширились, когда заметила вывеску «Белый кролик всегда спешит в нору и почему-то опаздывает» в полуподвал. Сердце замерло и предательски пропустило удар, а губы растянулись в улыбке. Да не может этого быть. На вывеске было вот что:

«Кроличья нора»

То ли насмешка, то ли везение. Сури знала, о чём говорила? Но это же бред, его там не может быть. С чего ты вообще взяла, что он там? Но вместо этого в голове грубо спросили: Готова ли ты проверить, насколько глубока кроличья нора? Я помедлила короткое мгновение и обвела глазами зимний Мега-сити, окутанный снегопадом. Снежинки медленно опускались на дома, прохожих, улицу, машины и фонарные столбы. Люди шли по своим делам, словно бы не замечая меня — да так оно и было, ведь я же не замечала их. Когда я взялась за дверную ручку, она обожгла холодом таким, что показалось — укусила. «Ну же, взбодрись! Если он там, ты…» Что? Что я сделаю? Подойду и спрошу, кто он? Познакомлюсь? Протяну руку и скажу: привет, я тебя нарисовала в новых сериях «Аниматрицы», это же невероятно круто и необычно! Я не знала, что скажу, но надеялась, Сераф там. Тяжёлая дверь поддалась, открылась, и я взглянула вниз, в лестничный марш, окутанный полутьмой и зелёным свечением неоновых ламп. Спускаясь вниз, я не знала, что отсекаю себя навсегда от знакомой реальности и декодирую собственную жизнь, увязавшись за призраком.