Спросите Минхо

У Сынмина сердце разлетается мелкими щепками, когда он смотрит на такого Чонина. Он словно слышит его голос, который говорит: «Я виноват, прости-прости-прости». И он знает, что простит, как только услышит эти слова. Но тот все не подходит, все не заговаривает. И Сынмину кажется уже, что не очень-то он ему и нужен. За неделю он проходит путь от «сразу простить» до «не прощать никогда». Ему не нравится его личная арка персонажа: от нее так и веет безысходным одиночеством. А ему ведь хочется быть в паре. В паре с одним конкретным дурацким парнем, который все никак не удосужится открыть рот. Сынмин сам на себя закатывает глаза. И на всю ситуацию в целом. На Чонина в частности. Заодно и на Джисона, который то и дело выпускает колючки на Минхо. Заодно и на две влюбленные парочки, которые бесят тем, что сидят такие счастливые. Когда Чанбин и Чан начинают целоваться при всех, он не выдерживает. — Что вы здесь устроили? — начинает он почти спокойно. — Вы вообще думаете о людях, которым не так повезло в личной жизни?! — добавляет он уже эмоциональнее, крышу с каждой секундой срывает все сильнее. — Почему вы такие эгоисты?! Почему ты такой эгоист?! Последнее он уже выкрикивает, повернувшись к Чонину. Тот чуть ли не в комок сжимается, так что он снова слышит: «Прости-прости-прости», — хотя в реальности его рот не открывается. — Почему ты накосячил и ничего не предпринял?! — не унимается Сынмин. — Потому что… — бормочет Чонин. — Вытащи язык из задницы в конце концов! — Потому что! — тоже поднимает голос Чонин. — Потому что я думал, что ничто теперь не загладит мою вину! — Ты… — Сынмин чувствует себя таким оглушенным, что даже затихает. Ситуация становится совершенно нелепой, и глаза на нее уже не закатываются, а только моргается быстро-ошарашенно. — Тебе буквально надо было просто признать, что совершил херню, и извиниться. — А почему, собственно, — вдруг включается в разговор Хенджин, — если вы на тот момент не были в отношениях? Но несмотря на это Чонин говорит: — Прости. Мне не стоило делать этого, потому что по-настоящему нравишься мне ты. До слуха Сынмина доносится, как Чан спрашивает у Чанбина: — Ты понимаешь, что происходит? — Ни капли, — отвечает тот. — Аналогично, ребят, — добавляет Джисон. — Забери свои извинения обратно… — говорит Сынмин, не собираясь ничего делать с непониманием половины коллектива. — Прости! Я знаю, что сделал тебе больно, заставив думать, что у нас что-то с Феликсом. Я видел, что нравлюсь тебе, и ты мне нравишься, так что мне очень жаль, что так вышл… — Пожалуйста, забери свои извинения обратно. Хенджин прав, мы не были в отношениях, ты мог целоваться с кем угодно. И я узнал, что тот поцелуй ничего не значил, еще неделю назад, так что мог бы сам подойти поговорить, но не сделал этого, потому что, не знаю… Потому что мне было больно, и я ни о чем не думал адекватно, хотел, чтобы разруливал ситуацию кто-то, кто не я, а я сидел бы сложа лапки… Я гнал от себя мысль, что тебе тоже больно. То есть я это понимал, но… Я эгоист и придурок. Чонин ничего не отвечает. Он вдруг вскакивает со своего места и сгребает Сынмина в охапку. Они замирают так, и в комнате воцаряются нерушимая тишина. — Я же сказал только одну фразу. — Хенджин чешет затылок. — Ты посмотрел так осуждающе, что я понял, что делаю что-то неправильно, — посмеивается Сынмин, довольный донельзя, что Чонин его обнимает и просто дышит в шею. — Нам кто-то что-то объяснит, я надеюсь? — спрашивает Чанбин. — Дело было так, — говорит Феликс, подсаживаясь к нему ближе, — я курил на балконе… — Давайте без нашего присутствия, — говорит Сынмин. — Мы с Чонином выйдем, нам надо все обсудить. Ты не против? — Не против. Я тоже считаю, что нам нужно поговорить, — говорит Чонин, но так и не отлипает от него, когда они встают, чтобы выйти на кухню.