babydoll

      Арсений ладонями крепче стискивает колени, ощущая себя маленьким мальчиком в коридоре перед кабинетом директора — секретарша следит за каждым вздохом с жадностью коршуна, ожидая малейшей ошибки, и вот-вот распахнётся проклятая дверь, приглашая в сущий кошмар.       Он сидит в дорогущем салоне дорогущего авто, где пахнет шампанским и лавандой, где незнакомый мужчина пьяно смеётся со своих совершенно несмешных шуток и гладит его по пояснице, где водитель тактично молчит, сфокусировавшись точно на дороге, где на нём костюм не по карману, жмущий клеткой из шипов, где он ощущает себя куклой — где он и есть кукла. Дорогая, элитная кукла — аксессуар для богатых мужчин и женщин, желающих похвастаться не только брюликами, но и спутником.       вещью.       В этом мире денег и роскоши он вещь, бездушная и управляемая, и потому чужая ладонь оглаживает его бедро, а он не произносит ни слова, просто позволяя, будто бы не замечая, когда на самом деле выпитый бокал шампанского просится наружу, а слёзы обиды и бессильной злости застывают в горле.       почему всё должно быть так?       чем он это заслужил?       Ни чем — но мир жесток, и Арс, к сожалению, в нём жертва, самый низ иерархической лестницы. — Веди себя хорошо, красавец, и всё будет хорошо, — мужчина, чьего имени он уже не помнит, хватает его за подбородок и грубо разворачивает к себе, опаляя запахом алкоголя, — если понравишься Аркадию Петровичу, то, считай, сорвал джек-пот, понял? — Понял.       Мужчина удовлетворённо влажно чмокает его в губы и возвращается к своему шампанскому, а Арс с трудом подавляет желание вытереть рот и выпрыгнуть из тачки — как же он устал, устал от наглых богачей, возомнивших себя королями, устал быть принадлежащим кому-то предметом, устал поддаваться, устал притворяться, устал терпеть, устал улыбаться. Его тошнит от улыбок, тошнит от собственного отражения, тошнит от прикосновений, тошнит от лжи, тошнит от людей — он встречает так много прогнивших лицемеров, что ему кажется, что нормальных, добрых людей не осталось вовсе, только завистники и извращенцы, только равнодушные и жестокие, и он хочет спрятаться в своей маленькой квартирке и никогда-никогда её не покидать, запершись в надёжных стенах до конца своих дней.       Но ему нужно как-то платить за эту самую квартиру, прилично питаться и отправлять помощь матери, а на зарплату преподавателя едва ли можно позволить себе нормальную жизнь в Питере и практическое полное содержание ещё кого-то. И он теперь в «топе», и Воля так просто его не отпустит — эта акула никогда не позволит столь прибыльному товару соскользнуть, и потому Арс подчиняется, ведь однажды его уже помяли в подворотне, и повторения он отчаянно боится, как бы жалко ни звучало. Ещё хуже будет, если это произойдёт дома, до такого состояния, что даже обычный вдох покажется пыткой, а дом перестанет восприниматься безопасной крепостью.       не забывай своё место, красотка.       Словно когда-то он смог бы забыть, кто он и что он делает. — Приехали.       Его грубо шлёпают по боку, он наигранно улыбается, будто не против в целом и даже повторить, и заказчику нравится, он усмехается и выгружает своё тяжёлое тело из машины, натужно вздыхая и довольно похлопывая себя по карманам — Арс вылезает следом, аккуратно, опасливо оглядываясь, как и каждый раз, потому что привыкнуть к подобной роскоши и обилию ублюдков невозможно. Все, кто будут здесь — волки с ядовитыми клыками, переодетые в людей, и стоит лишь на мгновение ослабить бдительность, проявить слабость, показать, что не один из них, и он будет растерзан, разорван, похоронен в грязи, а они будут нависать над ним и хохотать, упиваясь своей властью и его болью.       Он знает.       У таких людей нет сердца.       У них вообще ничего нет, разве что прямое подключение к балансу в банке и топу среди подобных.       Кто знал, что существует столько больных извращенцев?       Ему гадко, но он не сопротивляется, когда тяжёлая рука ложится на талию, послушно идёт в ногу со своим временным владельцем, красиво улыбаясь и, стоит им перешагнуть порог, опуская глаза будто бы в стеснении, но на самом деле — в страхе и отвращении перед взглядами гостей, смотрящих на него сально, мерзко, свысока. Они таращатся на него как на диковинную зверушку, и он слышит фантомный свист — в реальности, разумеется, никто из этих показушников не решится «пасть» так низко. Но легче не становится, что дворовое быдло, что эти богачи, всё одно, они ничуть не разные, и Арс представляет, как вернётся домой, примет горячую ванну с маслами и завалится в кровать смотреть дурацкую комедию или трешовый ужастик, заедая чем-то вкусным, отключая мозг и память, вытирая оставленную грязь.       Ему хочется убежать, но он идёт вперёд, не вслушиваясь в разговоры, и когда ему в руку пихают бокал шампанского — он покорно принимает, но не отпивает и глотка, даже не нюхает, и это не нужно, он знает, просто дополнение, аксессуар к аксессуару, и он благодарен за эту мелочь. Когда клиенты пытаются его напоить всё гораздо хуже, он плохо переносит алкоголь, особенно в дозах, превышающих пары фужеров, особенно в обстановке, когда нет выбора, а тошнота следует неотступной тенью.       гадко, гадко, гадко.       Зачем всё так?       Арс стискивает зубы, а жадная рука хлопает по заднице, подталкивая вперёд, на всеобщее обозрение — и конкретного сухопарого старика, глядящего с ледяным презрением, являющегося, судя по всему, тем самым Аркадием Петровичем, которому надо понравиться. Старик ему в отцы годится, но рассматривает тщательно, кривится слегка, щурясь и добавляя и без того изъеденному морщинами лицу складок. — Он не заразный? — Да Вы что!..       Злость кипит в желудке как варево ведьмы в котле, и улыбка вот-вот стечёт с губ оплавленным воском — что за высокомерие, они смеются и шутят, его снова шлёпают, а он терпит и старается не слушать, как его поливают помоями. Он преподаватель, чёрт возьми, руководитель драмкружка, никогда даже не целующийся на первом свидании, у него секса ни с кем из заказчиков не было, а в целом — и вовсе год с хвостиком, а тут интересуются, не болеет ли он, словно он дешёвая проститутка, готовая на всё за сто рублей. Никто раньше — не при нём, во всяком случае — не спрашивал, не унижал вот так, и костяшки чешутся от потребности выбить наверняка вставные зубы.       Как же он их всех ненавидит.       Что эти свиньи, что их дети — одного поля ягоды, у него в группе куча таких, по универу их ещё больше, алчных и надменных, изображающих властителей мира, но на деле являющихся не более, чем мелкими засранцами, прячущимися за спины родителей и их кошельки.       Мерзость. — Ба, какие люди! Неужто сам Арсений Сергеевич?       Холод зажимает позвоночник и обращает кровь в металл — он бледнеет, узнавая голос и интонации, и ужас проникает в каждую клеточку, вызывая острое желание раствориться в дожде из кислоты, только бы избежать этой встречи. — Знакомы? — Аркадий Петрович вопросительно вскидывает бровь, глазами сохраняя незаинтересованность, а Арс не может удержать фальшивую улыбку. — Конечно! Я рассказывал — тот вредный препод, который вечно меня заваливает. Попов Арсений Сергеевич собственной персоной, вот так поворот, а?       Антон Шастун, головная боль Арса и, в какой-то степени, всего университета — регулярно дерущийся, прогуливающий пары, заявляющийся пьяным или с похмелья, курящий где вздумается, пристающий к девушкам, грубящий всем без разбору и покупающий оценки, он отвратителен Арсению до глубины души. И вот он стоит напротив, нахально ухмыляется, в неизменной чёрной кожанке — вообще во всём чёрном, — с зализанными назад волосами, золотой толстой цепью на шее и уродливым шрамом под правым глазом, похожий на типичного мафиози из девяностых. Весь его вид излучает злобное удовлетворение и самоуверенность, от которых зубы сводит — в этом подонке ничего человеческого уже нет. Арс не уверен, что вообще было — никаких авторитетов, никаких запретов, никакой морали, о какой духовности может идти речь? Бандит бандитом, как и вся его семейка, и Арсений не удивится, если в полиции было сожжено не одно дело, от пьяной драки до предумышленного убийства с особой жестокостью. — Поздоровайся, красавец, — клиент грубо, будто бы незаметно пихает в спину, нервно стреляя взглядом в Антона.       Неужели и тут всё под контролем Шастуна? Когда власть перешла в подобные руки? — Здравствуй, Антон, — он давит из себя улыбку, но под ложечкой сосёт от дурного предчувствия, Антон точно не оставит его в покое и не упустит шанса поиздеваться. — Ну что же так официально, — Антон зубасто улыбается, разглядывая его, и хмыкает каким-то своим выводам. — Буду звать тебя Арс, мы же не в универе.       Заказчик, как и стоящие рядом, услужливо хохочет, Аркадий Петрович окончательно теряет интерес, уходя в компанию таких же стариков, а Антон скалится и похотливо таращится на его ноги. Унижение обдаёт жаром щёки, сжимает руки в кулаки, что, разумеется, не остаётся незамеченным, и хочется плюнуть на всё и уйти, убежать, бросив и эту работу, и университет. И он бы так и сделал, но куда он пойдёт? Нехватки преподавателей актёрского мастерства и литературы нет, податься некуда, сесть на шею матери не позволит любовь к ней и гордость.       О какой гордости он может говорить, когда его таскают по мероприятиям как декоративную собачку в сумке, периодически лапая и предлагая «занять рот»? Словно обслуживать сволочей предел мечтаний и предназначение.       Фу. — И где же ты, Гена, нашёл его? — Антон в один глоток опустошает фужер наполовину, расслабленно обнимая за плечи какую-то красивую девушку, фыркнувшую на его движение, но не попытавшуюся отстраниться. — Воля подогнал, — клиент довольно выпячивает грудь, гордый своим приобретением, и Арсу совсем плохо. О нём говорят так, будто его тут нет, и ощущение собственной овеществлённости придавливает к полу.       Он ненавидит свою жизнь. — Значит, наш до пизды интеллигент в свободное время прыгает по членам и потрахивает старушек? Поражаешь, Арс.       Антону весело, он сверкает глазами и допивает шампанское, забирая у девушки её, на что та лишь обречённо вздыхает, явно привыкшая — они, видимо, давно знакомы, и Арсений не удивится, если она его невеста по расчёту или вроде того. Но это не его дело — его дело улыбаться и давить паническое желание сбежать, послав всех присутствующих куда подальше, прямо высказав всё, что он о них думает. Найдут же и искалечат так, что ни один врач не починит, если не убьют. Умирать не хочется совсем.       Но и просто молчать — тоже. — Я не сплю с клиентами, Антон, всего лишь сопровождаю, — вежливо информирует он, а Шастун в изумлении вскидывает брови, выглядя комично. Кажется, не ожидал, что он решится открыть рот и произнести что-то самостоятельно, без команды.       Но это длится недолго, Антон возвращает лицу привычную надменность, цепляя у официанта ещё фужер и тут же прикладываясь. Теперь он явно вовлёкся, и Арс проклинает свой язык — надо было промолчать, тогда Антон бы посмеялся немного и ушёл флиртовать с девушками, но нет же, ему надо было продемонстрировать свою гордость, пусть и мелочью. — Вот прям никогда? Не верю, за возможность тебя натянуть многие готовы отвалить приличные бабки, и ты ни разу не согласился, с твоей-то крошечной зарплатой? И Воля тебе позволяет? — Я же сказал — я не проститутка.       Он крепче стискивает ножку фужера, представляя, как разбивает его об чужую голову, но унять ярость это не особо помогает, что ожидаемо, Антон умеет бесить как никто. И тревожная фраза про Волю карябает кишки — Павел говорил, что надо бы засунуть в задницу и своё «я», и пару членов, но никогда не давил и не принуждал, а теперь выясняется, что вполне может и, судя по всему, активно практикует такое с другими «подопечными». Страшно. Он видел, во что со временем превращаются шлюхи, пусть и элитные, как тускнеют, теряют себя, забываются в наркотиках и алкоголе, таким образом стирая клиентов и их заскоки, пока не опускаются на самое дно, стоя на улицах в любую погоду с миром, суженным до дозы. Он поклялся себе, что никогда не позволит утянуть себя, и Павел, вроде бы, вошёл в положение и проявил понимание, не заходя дальше шуток и намёков.       Господи, во что он вляпался? — А дорогие шмотки тебе к лицу, прям сразу такой граф становишься, — встревает в мысли Антон, и шальной блеск его глаз навевает дурноту. — Хотя ты и в своей дешёвой хуйне трахабительный.       Арс не знает, что на это ответить, он душит тошноту и панику — ему не нравится, куда катится разговор, потому что оказаться в постели с Антоном — худшее, что может произойти, это настолько отвратительно, что потеют ладони. Он не переживёт такого унижения, Антон будет требовать за молчание автоматы и игнорирование своих косяков, и в конце по-любому всё равно растрепает всем, ему до выпускного меньше года, Арс не может так рисковать, его живьём сожрут. Не дай бог ещё и другие студенты решат его снять.       Вселенная его терпеть не может, а он не понимает, за что — он в прошлой жизни был таким подонком, что теперь расплачивается? — Оставь его в покое, — неожиданно вступается девушка, сбрасывая руку Антона и откидывая волосы за спину, выглядя чуточку раздражённой. — Ир, да ты чего, — Антон не удивлён, он приканчивает очередной бокал и отставляет на поднос оказавшегося тут как тут официанта, определённо не собираясь уделять чужим словам много внимания.       Эгоист до мозга костей, навряд ли вообще найдётся человек, которого Шастун будет слушаться, не говоря об уважении или любви.       Ирина закатывает глаза, пробурчав что-то тихо, на что Антон только хмыкает, и уходит, присоединяясь к Аркадию Петровичу и его окружению — её принимают радушно, но не как красивую декорацию, а уважаемую собеседницу, и Арс почему-то думает, что она внучка этого Аркадия Петровича. Есть что-то в том, как его блеклые, как выцветший картон, карие глаза загораются, когда смотрят на неё — что-то светлое, не прогнившее пороком. Только, если она и правда его внучка, как он осмелился притащить её на такую вечеринку и так откровенно показывать весь этот разврат? Она не маленькая девочка, конечно, постарше Антона будет, ей лет двадцать семь, но всё же.       Арсений совершенно не понимает этих людей.       Пока он наблюдает за Ириной и её предположительно дедушкой, Антон успевает исчезнуть, а гости втянуться в беседу о рынке и уровне доходов, что его не волнует абсолютно и потому, что он ни черта не смыслит в экономике, и потому, что ему плевать на этих людей. Заказчик Гена прижимает его к боку, обдавая запахом алкоголя и въедающегося в мозг парфюма, и Арс усилием заставляет себя не морщить нос — ему хочется получить причитающиеся деньги и не хочется получить в свой нос. С разбитым лицом не подзаработаешь, да и в универе светить стыдно.       И всё же любопытно, куда делся Шастун — так легко бросить такую добычу совсем на него не похоже, он жутко охоч до чужих унижений и измывается, пока не раздавит, а тут свинтил тихо, не попрощавшись. Интуиция мигает красным, извещая об опасности, но он не представляет, что Антон может устроить, и потому сам не может ничего предпринять, чтобы обезопасить себя. Остаётся только ждать и надеяться либо на Ирину, либо на крохи благоразумия Антона. Не станет же он вытворять беспредел на глазах у взрослых партнёров и конкурентов? Арс не в курсе, что за бизнес у Шастунов, слышал обрывки, что-то сильно нелегальное и серьёзное, но в подробности не вдавался, не желая пачкаться, и про клиента он тоже ничего не знает — вот и получается, что он понятия не имеет, среди кого оказался. Это может быть как сходка преступников, так и просто хвастовство мажоров. В любом случае, следует быть осторожнее и избегать Антона.       Избегать получается ровно восемь минут блуждания по залу — он смотрел на наручные часы, отсчитывая минуты до сладостного момента десяти ноль ноль, когда договор кончится, и точно в сорок три минуты девятого Антон снова возникает на горизонте, когда он слушает пустую болтовню заказчика с кучкой ему подобных в бильярдной, совмещённой с баром, шакальи скалясь и неся в руках два шампанского. Он пьян, и у Арса кишки перекручивает в круассан — Антон протягивает ему фужер, прося выпить с ним, и клиент с намёком, не оставляющим выбора, сжимает талию.       Он покорно принимает бокал и чувствует, как улыбка трещит по швам, как и его нервы.       Долго он не продержится. — Ты, кстати, когда молчишь, охуенный просто, — замечает Антон, вальяжно облокачиваясь на стол и перекатывая бильярдный шар. — На куклу похож, у Ирки такие были. Красивые, маленькие, милые. Крути верти как хочешь, они слова не скажут.       Мужчины и женщины смеются как в последний раз, то ли пытаясь угодить, то ли правда считая весёлым, а Антон смотрит как-то внезапно слишком трезво, прекрасно понимая, что вокруг сплошь лицемеры и лжецы, готовые поддакивать на любую гадость — и его это устраивает, Арс читает по мрачному жесткому блеску на радужке. И Арс бы хотел сказать, что его не пугает количество и качество людей вокруг, пропахший табаком и миксом духов воздух, голодные взгляды, ладонь на талии, собственный статус и Антон, но это ложь, а лгать себе он не привык.       Вместе с кислородом по венам несётся ощущение надвигающейся катастрофы.       Что он должен делать? — Выпей, куколка, ну же, — просит Антон голосом, приказывая взглядом, и Арс покорно делает глоток.       Шампанское невкусное, отдаёт шипучкой на горло, сладостью ложась на язык — он больше по вину, но его мнение не спрашивают. Пустой желудок протестующе взрывается жжением, и он сетует, что не перекусил хотя бы бутербродом, полноценно-то он никогда не ест перед встречами, потому что однажды от волнения едва не заблевал ботинки, стоящие как его почка. Если не дороже. — Был бы ты таким покладистым на парах, цены бы тебе не было.       Арсений поджимает губы, не желая объяснять, что он — преподаватель, а преподаватель не должен подчиняться студенту, так образовательный процесс дальше введения не продвинется. Он мог бы рассказать, привести примеры, но зачем, Антону это не нужно, он говорит просто, чтобы задеть, показать свой авторитет и место самого Арсения, образование он купит за родительские деньги и счастливо продолжит их бандитский путь. Даже жаль, он ведь явно толковый умный парень, пресмыкаются перед ним эти снобы явно не из-за его фамилии — будь он нормальным, может, творил бы хорошие дела, помогал нуждающимся, ну не был бы сволочью, по крайней мере.       Но есть то, что есть, и Антона уже никто и ничто не изменит. — Ты не против, если я его одолжу? — Конечно.       Арс тупо наблюдает, как его клиент отходит, устраиваясь в одном из кожных кресел, а рядом как-то быстро вырастает Антон — высокий, близкий, в считанных сантиметрах, пахнущий чайным деревом с ноткой цитруса, с расширенными зрачками и странным взглядом. Он собирается сказать, что не вещь, что занят, что контракт только на сопровождение только определённого человека, что всему должен быть предел, что игра зашла далековато.       Но он не говорит ничего — Антон дёргает его на себя, обхватив длинными руками, и впивается в рот чем-то, отдалённо напоминающим поцелуй, чем-то грубым и насильственным, чем-то противоестественным со вкусом сигарет, и Арс теряется, ошарашенный, потому что как такое могло получиться? Как типичный заказ мог вылиться в поцелуй с Антоном?       Он упирается руками в грудь и отталкивает, с демонстративным отвращением вытирая губы, а Антон облизывается, не отводя глаз, и усмехается удовлетворённо. — Как ощущения, Арс? Давно не целовался, да? — Не твоё собачье дело, Шастун, — он знает, что огрызаться не стоит, но гнев кипятит разум до испарения, избавляя от мыслей о завтрашнем дне.       Сзади кто-то хихикает, но он не оборачивается, до них ему нет дела, они не угроза, в отличие от Антона, который и на трезвую голову воплощённый кошмар, а теперь у него в животе бутылка шампанского и чёрт знает, что ещё, и Арсу совсем не нравится, куда всё идёт. Щёки пылают, в груди клокочет, по виску стекает капля пота — как же унизительно, его здесь за человека не считают, и воображение рисует картины того, как он расстреливает к дьяволу их всех, пускает пулю в лоб Воле и уходит домой.       Но это фантазия, в реальности ему жарко, душно и тошно, а Антон лыбится так, что лицо треснуть должно вот-вот.       Антон жёстко хватает его запястье, выкручивая руку за спину и кидая грудью на стол — бортик ударяет по рёбрам, выбивая воздух, влага предательски оседает на ресницах, а сзади прижимается Антон, укладываясь сверху, горячо дыша на ухо, и в его голосе Арс слышит мерзкую улыбку. — Советую расслабиться, я ведь тебе одолжению делаю, Арс, по тебе же видно, что давно никто не ебал и от того ты такой выёбистый. Кончать полезно для здоровья, знаешь ли.       Арсений не отвечает — Арсений в ужасе.       Тихий смешок, тяжесть чужого тела, влажный язык, прошедшийся по раковине, холодный кончик носа, скользнувший по шее, тёплая ладонь, забравшаяся под рубашку — всего так много, и он жмурится, прячась от похотливых взглядов зрителей. Они все — больные извращенцы, натасканные на насилие псы, а он — привязан к арене, цепью из рук и собственной слабости, и тошнота от ненависти к себе прокатывается по телу. Он так жалок, ему так страшно, что он просто лежит, позволяя уже двум ладоням мять бёдра и подниматься теребить соски, горячим губам целовать, а десятку людей смотреть. — Рот открой, — приказывает Антон, и к губам прислоняются пальцы.       Он отрицательно мотает головой, понимая, чего от него хотят, но в паху почему-то тянет, знакомо и чуждо, и осознание накатывает отчаянием — его накачали. Ну зачем он принял тот бокал? Он ведь знал, чувствовал, что что-то будет не так, что ничем хорошим это кончится, так зачем выпил?       Дурак. — Либо ты сам делаешь, либо я зову подмогу, — шепчет Антон, а Арс, в красках представив, как его насилуют двое, медленно размыкает губы, проклиная себя. — Хорошая кукла.       Слёзы обиды замутняют зрение, и он даже чуть благодарен — даже если откроет глаза, всё равно ничего не увидит. Видеть не хочется никого и ничего.       Пальцы исследуют зубы, ворочаются по языку, длинные, почти до глотки, и он молится, чтобы его не стошнило — страх натягивает нервы, и проблем с представлением того, что с ним сотворят, если что-то не устроит, нет, и он сжимает губы, несмело разделяя пальцы языком, обильно смачивая слюной и посасывая под одобрительный хмык. Застёгнутая до последней пуговицы рубашка петлёй лишает воздуха, и Антон, будто услышав, тянется расстёгивать, не переставая играть с языком. Арсу стыдно, Арсу гадко, но искусственное возбуждение наливается тяжестью, и хочется выкинуться из окна, только бы прекратить всё и никогда не встречать взгляд отражения. Но такая милость ему не светит, его ждёт мать, которая не переживёт смерть любимого единственного сына, его ждёт Серёга, обещавший вытащить его в поездку в другую страну, его ждёт Оксана, которая через неделю возвращается из командировки.       Но умереть хочется — Антон вжикает молнией на его брюках, спуская их вместе с бельём до щиколоток, и отстраняется, наконец вынимая пальцы, впечатлено свистя, и этот звук ударяет вымоченным в соли хлыстом. — Знал бы, давно бы тебя украл и на хуй посадил. С такой задницей надо не сидеть в скучном универе, а танцевать в клубе.       Арс молчит, его ответ не требуется, унижение топит в горечи и зное, а мокрые подушечки оставляют след на бедре, пуская волну мурашек. К нему давно никто не прикасался, и наркотики дурманят нервные окончания, усиливая импульсы, и дрожь прокатывается по костям — мозолистые ладони тискают ягодицы, разводят в стороны, будто играючи, будто это развлечение, а он готов провалиться в ад, только вот уже тут, иначе назвать происходящее невозможно — чужие глаза жгут как солнечные лучи через лупу муравья, и он ощущает себя так же, маленьким и беспомощным, целиком во власти больших и страшных, жестоких и нисколько не беспокоящихся о нём.       Слёзы забивают горло, мешая нормально дышать, и он кусает губу до боли, жмурится до неясных цветных образов, пытаясь вернуть контроль и унять панику.       Его ласково трепят по волосам и гладят по внутренней стороне бедра, словно успокаивая, и грубое «пошёл нахуй» зудит в черепе стаей растормошенных жуков. — Тебе понравится. — Пошёл нахуй.       Антон смеётся, и его смех не злой, он открытый и чистый, как у нормального парня, услышавшего что-то весёлое, и Арсу жутко — что такого он сказал, чтобы вызвать такую реакцию? Разве адекватные люди смеются в подобной ситуации так, словно им рассказали хороший приличный анекдот?       Антон — больной.       Он стягивает с него пиджак, отбрасывая куда-то, и целует сквозь тонкую полупрозрачную ткань между лопаток, от этого веет издевательской попыткой в нежность, и Арс стискивает кулаки, впиваясь короткими ногтями, надеясь отвлечься от слёз и возбуждения, что, естественно, не получается, потому что с наркотиками такое не прокатит, а звук шумного дыхания со всех сторон и противное недвусмысленное чавканье перемалывает внутренности в кашу.       мерзко, мерзко, мерзко.       спасите.       Но они не в сказке, и никто не остановит, никто не поможет — им нравится, их это заводит. Арс упирается лбом в стол, тяжело сглатывая, и громко выдыхает в удивлении, когда чужой язык влажно мажет по бедру, а ягодицы широко разводят в стороны, крепко ухватив. — Твоя задница просто идеальна для моих ладоней, легла как влитая, Арс, мы точно соулмейты.       Арс горит — ему никогда в жизни не было так неловко, никогда он не чувствовал себя так жалко и уязвлено, в грязи на самом дне, не представляя, как выбраться, как пережить. Он сдохнет от переизбытка эмоций, стоит шагнуть обратно в привычный размеренный мир с друзьями, работой и адекватными студентами, сгорит как спичка, вспыхнув и погаснув.       Дыхание Антона жаркое, влажное, от него коже то тепло, то прохладно, и колени совсем подгибаются, когда он широко проходится от промежности до копчика, не отрываясь, так, как не делал никто прежде. Такой вид ласк для Арса в новинку, это странно и непонятно, смущающе, и наблюдателям нравится, они стонут и шуршат одеждой, и он старательно гонит прочь картинки того, чем они занимаются. Ему достаточно действий Антона, от которых по лицу и шее ползёт краснота, а в паху скручивается — размеренные мазки, методичный круг вокруг ануса, а ему хочется прекратить, так нельзя, это так унизительно, так противно, так несправедливо, но наркотик выкачивает силы и замедляет мысли, разливает похоть в животе, и позорное хныканье готово сорваться с губ.       Он хочет домой. — Ты, я гляжу, подготовился, а говорил, что не трахаешься с клиентами — весь такой чистый и гладкий, — ехидно подмечает Антон, а Арс не удерживает всхлипа.       За что?       Арса колотит, Антон не замечает, вылизывая его жадно, мокро, пошло, и стоны сами рвутся наружу, потому что голова совсем расплавилась, а кости обратились в наиотвратительнейшее клубничное желе — всё отвратительно, он в поту, везде влажно, везде жарко, член болезненно пульсирует, требуя внимания, и рука сама тянется, обхватывая под облегчённый вдох. Дрочить себе кажется ещё большим падением, но он ведь уже падает, и приземление на уровень ниже не сыграет роли, но так, хотя бы, ему станет физически легче — так он оправдывает резкие движения кисти и откровенные стоны, потому что всего слишком. Язык, извивающийся внутри, ладони, мнущие задницу, дурман в голове, развратные звуки со стороны, темнота, шум крови в ушах, бешеное биение, гулом обдающее в рёбра, собственный кулак, аритмично скользящий по стволу — слишком много, слишком ярко, слишком эмоционально, слишком унизительно, слишком плохо, слишком хорошо, его разрывает на куски, думать связно не получается, всё путается и меняется, тело чувствительное и в то же время будто не его, и он совсем потерялся.       Укус — это неожиданно, резко и остро, Арсений вскрикивает, Антон хмыкает, повторяя симметрично и тут же зализывая следы и целуя, будто бы извиняясь, но Арс знает, что это не извинение, Антону всё равно, причинил ли он боль, он просто делает то, что вздумается, и Арс тихо шепчет «пожалуйста», потому что всё, что осталось — желание поскорее прекратить и уйти.       Молить подонка, как же он ничтожен, господи.       Антон шуршит своей одеждой, отпустив его, и Арс с содроганием ожидает, что будет дальше. — Колени сведи, — холодно велит Антон, и Арс пугается его тона, незнакомого и жёсткого.       Он делает, как велено, сглатывая скудную слюну, и между бёдер тыкается чужой член, и он едва не срывается в позорный писк — но его хотя бы не насилуют и не калечат.       хотя бы. боже.       Истеричный смешок игнорируется — Антон больно впивается пальцами в талию, потираясь о промежность, двигаясь резко и грубо, и Арс искренне благодарен, что Антон не внутри него, его бы порвали так, что пришлось бы накладывать десяток швов и терпеть неудобство долгие месяцы, если не годы. Испытывать благодарность к насильнику — иррационально, но Арсений не задумывается об этом, он сосредотачивается на буре внизу живота, на толчках и влаге, на особо чувствительной щёлке, потирая её пальцем, мечтая кончить и свалить, залезть в кипяток и очиститься.       Глупость, водой такое не смыть — ничем не смыть.       Антон вплетает пальцы в волосы, дёргая назад, вынуждая неудобно извернуться, и целует, сминая губы до онемения — Арсу мерзко, но он не сопротивляется, опасаясь получить кулаком в челюсть. Кто-то где-то вскрикивает, явно кончая, и он ускоряет движения, радуясь, что Антон делает то же — вдалбливает его в стол, больно, но не важно. Арс плотнее сдвигает бёдра, Антон одобрительно кусает нижнюю губу и отпускает, позволяя вновь улечься на проклятый стол.       Секунда, и всё обрывается — Антон замирает, в паху всё взрывается, мысли останавливаются, становится очень-очень мокро между ног и на щеках.       Он плачет.       Он бухается на пол, ударяясь коленями и не замечая, его всего трясёт, слабость давит плечи, и он обнимает себя, съёживаясь — где-то сверху хмыкает и закуривает Антон, наполняя воздух свежей порцией табачного дыма. Люди начинают переговариваться, но Арсений не вслушивается и не различает слов, сплошные звуки, лаяние собак, он хочет спрятаться и никогда не встречать людей. — Подъём, кукла, сегодня тебя отпустят домой пораньше, — Антон трепет за плечо, набрасывая его пиджак, и насмешливые нотки в его голосе почти не трогают.       Это не человек, это ублюдок.       Арс утирает слёзы, засовывая руки в рукава, и поднимает взгляд на Антона, равнодушно затягивающегося и разговаривающего с подошедшей неизвестно когда Ириной. Он выглядит обычным, словно и не надругался над практически незнакомцем, своим преподавателем, меньше минуты назад. Словно всё в порядке и это в порядке вещей, и Арс не понимает, как такой человек может ходить по земле, как его может кто-то терпеть рядом с собой — Ирина казалось нормальной, но раз она спокойно обсуждает что-то с Антоном, значит, она такая же больная, как и все остальные. Ему жаль.       Ноги подрагивают, руки подрагивают, слёзы норовят снова политься, и одеваться трудно, но он наконец приводит одежду в приемлемый вид, торопливо и не смотря ни на кого покидая комнату, зал, дом, двор.       Он вдыхает прохладный воздух, и горячие слёзы жгут лицо — таксист тактично молчит, явно не в первый раз оказываясь здесь и видя разбитого пассажира, и Арс даже думать не хочет, столько таких, как он, выбегало с ужасом и благодарностью. Ведь могло быть хуже, ведь он мог не выйти.       Арсений подходит к машине, открывая дверцу, но оборачивается на дом, великолепный двухэтажный дом с ухоженными кустами, чистой дорожкой и горящими окнами.       В одном из окон виднеется высокий тонкий силуэт, смотрящий на улицу, и Арс торопливо залазит в салон, пряча глаза.       Всё закончилось.