Вспышка

      Напряжение, охватившее их за последний год, давит массивной и тяжёлой недосказанностью. Хаджиме кажется, что оно однажды поглотит их вдвоём, а потом жестоко захлопнет в шипастых внутренностях.       Ну или сожжёт. Так тоже неплохо, знаете. Обольёт ледяным керосином, а потом щелчком подбросит спичку. И та сначала укусит рыжей вспышкой, а потом обуглит кости и оставит целый пепел.       Ветер больно хлещет Хаджиме по алым щекам — от погони лёгкие сжались в целлофановый пакет, адреналин бьётся агрессивной волной в горле, а в висках опасно стучит раскалённая азартом и страхом кровь. Она кипит: только не как чайник при ста градусах, а как что-то тихое — как то, что лучше ни при каких обстоятельствах не трогать.       Впереди спина Нагито скрывается за поворотом. Хаджиме оказывается на том же месте через несколько секунд, но натыкается на развилку и неприятное эхо шагов в глубине коридоров.       — Нагито! — рявкает он и, наклонившись, упирается руками в бёдра. Его дыхание сбивается всё сильнее, когда он размышляет о том, что теперь точно не нагонит его. — Да твою мать.       Кровь медленно отливает от лица, выкрашивая его в бледно-зелёный. Тошнота от долгого бега, привкус солёной рыбы и крови, застывший в гортани, и колющая боль в боку вынуждают его забыть о дальнейших догонялках и надеяться на удачу.       — Я тебя придушу! — кричит он в самый широкий тоннель, надеясь, что его слабый возглас достигнет Нагито.       Начиналось всё (как обычно) нелепо: они получили задание от Бьякуи проверить заброшенное здание, в котором было замечено несколько сторонников отчаяния. И подобные наводки Нагито с Хаджиме выполняли чаще, чем могло бы представиться, однако в этот раз всё пошло… не то что бы не по плану (у них его вообще никогда не было).       Мятежники разбежались, едва завидев их, но один решил сыграть на нервах и подразнить Нагито. В итоге теперь Хаджиме стоит посреди хрустящих обломков, стекла и мусора, смотрит в обшарпанные стены, которые скрипят от ветра, и надеется на то, что всё обойдётся.       Они работают уже давно вдвоём. Выбираются на опасные задания, зачищают чёрные дыры отщепенцев, не желающих оставлять идеологию отчаяния и надежды. И, естественно, каждый раз возникают проблемы, которые обычно решались силой или драками — тут уж Нагито обычно рвался поймать нарушителей и притащить их прямо к Бьякуе.       За последний год его чувство справедливости, возросшее в несколько раз, начинало пугать. В любом случае, как только их не помотала жизнь.       Хаджиме проводит языком по зубам, и те кажутся ему окровавленными.       Через мгновение он слышит частое дыхание и лёгкие шаги. Нагито, покрытый многолетней пылью, вылезает из среднего тоннеля и невозмутимо вытряхивает из волос грязь. Где-то сверкает на солнце тонкая паутина.       — Не поймал, — разочарованно отчитывается он и в подтверждении разводит руками. Те пестреют незнакомыми ссадинами и маленькими пятнами синяков. — Хаджиме?       Хаджиме стискивает зубы, недовольно вздыхает и, отвернувшись, идёт в обратную сторону. Нагито тут же нагоняет его и непонимающе всматривается в каменное лицо.       — Что-то случилось?       — Ничего, — скрипит он зубами и, зыркнув гневным взглядом, ускоряется. — Пойдём отсюда.

***

      — Ты молодец, — шипит Хаджиме, влетая в комнату.       Нагито замирает, стиснув ткань, вымоченную в едком лекарстве. На бедре у него тянется уродливая вздутая царапина. В ней застывшая кровь переплетается со ржавым налётом от арматуры — Хаджиме видел эту громадину, сам чуть не зацепился за неё в спешке. А Нагито задел. Теперь морщится, прикладывая какую-то белую тряпку. Та по цвету похожа на чужие бескровные губы.       Очевидная неумелая забота, которую Хаджиме пытается проявлять из раза в раз, очень греет Нагито. Однако подобное одновременно и напрягает: потому что они друг другу никто. Не друзья, не родные, не близкие — лишь коллеги, почти одноклассники. Люди, которых свела вместе трагедия.       Однако, как бы парадоксально это не звучало, ближе, чем Хаджиме, у Нагито никого нет.       И зудящее желание влезть в чужую голову, чтобы понять мотивы непредсказуемых действий, с каждым днём навязчиво скребётся где-то под черепом.       Провокация до того очевидна, что Нагито на мгновение теряет свою браваду и сдаётся под пристальным взглядом. Хаджиме смотрит на него чернеющими глазами, и Нагито ощутимо бьёт током осознание того, во что они вляпались.       — Хаджиме, — севшим голосом говорит он, с трудом сглатывая; пересохшее горло раздирает предвкушение, от которого приятным комком внизу живота растёт возбуждение. — Послушай. Если бы я не бросился за ним, ситуация ухудшилась бы.       Хаджиме, не мигая, убийственно спокойно спрашивает:       — Было бы лучше, если бы он убил тебя?       — Но не убил же.       — Да потому что тебе повезло! — взрывается Хаджиме и, схватив Нагито за предплечья, наклоняется, чтобы зашипеть ему в лицо: — Сколько раз ты так поступал? Множество. Но однажды, — его ладонь ползёт вверх и замирает на каменном плече, — твоя удача сработает против тебя. И никто, — Хаджиме сверкает безумными омутами в глазах, когда склоняется к его уху и насмешливо выдыхает: — никогда не сможет тебе помочь.       Ноги Нагито подкашиваются, земля исходится волнами, и его трясёт от ощущения власти над собой. Болезненный адреналин вытесняется желанием, от которого в глазах разгораются сверхновые и тут же гаснут в нетерпении. Кипяток, нагревающий кровь, агрессивно хлещет по венам, заглушает посторонние звуки, оставляя лишь хриплый шёпот.       Нагито хочется встать на колени и вымаливать. Но точно не прощение.       Хаджиме замирает, когда слышит сбитое дыхание. Он неуверенно поднимает бешеный взгляд и натыкается на точно такой же — обезумевший, голодный, возбуждённый.       Можно ли будет считать, что Хаджиме попадёт в ад за все свои грехи? Ему всё равно.       Даже тогда, когда он, вцепившись ладонями в горящее лицо, остервенело целует свой личный кошмар, от которого раньше твердели корни волос.       Даже тогда, когда он, подхватывая его под бёдра, усаживает на стол, когда задыхается от ответной отдачи, когда трясущимися руками шарит по выгибающемуся телу.       Нагито шумно дышит сквозь приоткрытые губы, вздрагивает с крепких объятий и сводит ноги, боясь кончить от одной мысли о силе чужих рук. Хаджиме может не просто доставить ему удовольствие — он способен переломить каждую его кость.       И Нагито теперь хочет испытать исключительно первое.       — Пожалуйста, — срывающимся голосом просит Нагито, дёрнувшись от несдержанного укуса. Шея тут же схватывается искрящимся огнём. Низ живота продолжает знакомо тяжелеть. — Хаджиме, — повторно зовёт он, притягивая его за плечи.       — Что? — неохотно отзывается Хаджиме, целуя челюсть и переходя на ключицы.       Нагито ёрзает, трётся об него, елозит дрожащими руками и охотно поддаётся навстречу, стирая все барьеры.       Пусть всё горит и катится к чертям.       Нагито не может собрать себя воедино, поэтому бессмысленно всхлипывает и старается угнаться за агрессивным напором. В паху больно жжёт возбуждение; Хаджиме неумело и чересчур резко опускает ладони на бока Нагито, чтобы поднять его со стола.       Но дверь распахивается, и удивительно холодный голос Бьякуи оповещает:       — Для начала следовало бы сдать мне отчёт.       Хаджиме каменеет и, ошпаренный, отлетает от испуганного Нагито. Они, уставившись на невозмутимого Бьякую, глупо хлопают глазами — те по-прежнему дикие, с огромными зрачками, возбуждённые.       — Стучаться не учили? — огрызается Хаджиме, грубо вытирая свои губы.       — Отчёты вовремя сдавать не учили? — язвит Бьякуя и, ухмыльнувшись уголком губы, резко захлопывает дверь.       Нагито напряжённо сглатывает, сводит вместе ноги и, охнув от щиплющего огня в области царапины, принимается за очищение раны. Руки у него ненормально дрожат, а алые щёки по-прежнему пылают от горячих воспоминаний.       — Я… мне нужно… в общем, я скоро вернусь, — опустошённо, неловко говорит Хаджиме, кусая губы.       — Да, разумеется, — непринуждённо отвечает Нагито, продолжая грубо тереть бедро.       Грязь исчезла уже давно.       Тишина, оглушившая его после ухода взбудораженного Хаджиме, кажется мёртвым приговором.       Неудовлетворённым приговором.