Nightmare

— Ты же обещал! — голос Чуи звенит, и парень едва не роняет телефон из рук, стоя на пустой кухне и наливая себе чай. — Почему я опять должен рисковать собой, Дазай? — тяжело вздыхает, опускаясь на стул. — Я обещал, что ты не пострадаешь, — слышится в трубке усталый голос. Такой усталый, что Чуе на мгновение становится стыдно за своё поведение. — Просто сделай это. Я буду там, рядом с тобой. — От бархатного голоса так и веет теплотой, и сердце Чуи трепещет от одной только мысли об этом. Он едва не давится чаем, чувствуя, как алеют щеки. Начинает непроизвольно обводить узор на скатерти пальцем, когда в трубке снова раздается его голос. — Не спишь ещё? — Нет, чаевничаю. — Мигом отвечает Накахара, и как бы в подтверждение этому шумно отпивает. — А ты? — Пересматриваю видеозапись с камеры. Как и в прошлый раз, ничего необычного, — отвечает он, затем выдерживает паузу и добавляет тихим голосом: — Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, Чуя. Не каждый день теряешь отца. Чуя невольно сжимает телефон в руках, затаив дыхание. — Я уже привык к этой мысли, — он сам не знает, правда это или нет, но с тем фактом, что сейчас ему намного легче, не поспоришь. Возможно, его психика просто блокирует все чувства, чтобы Чуя не сошел с ума. — Завтра последний день твоего мучения, Чуя. Потерпи. — Словно прочитав мысли произносит Давай. От его голоса по спине бегут мурашки. Дазай никогда по-настоящему не утешал, но сейчас он, кажется, говорит искренне. Что-то изменилось в нем с того дня, как он узнал о смерти сестры Акутагавы. Но они ведь не было знакомы. Или Чуя чего-то не знает? — Хорошо, — выдавливает рыжик, отодвигая уже пустую чашку и поднимаясь из-за стола. На уме столько вопросов, но задать их он не решается. — Спокойной ночи, Дазай. — И тебе, Чучу. Чуя хмурится, поднимаясь по лестнице, а совсем осмелев, выпаливает: — Не называй меня так! В трубке слышится смешок, а затем короткие гудки. Город в очередной раз погружается во тьму.

***

Снова это волнение, разливающееся по всему телу, как раскалённый металл, снова ком в горле и неприятное покалывание в висках. Чуя не выспался и потому готов рвать и метать всё на своём пути. Но ради свершения плана и разоблачения преступников, он потерпит сколько угодно. Запустелая дорога вдали от центра города навевает воспоминания о том, как он, по невнимательности своей, когда-то согласился прийти по просьбе Дазая на заброшенный склад, где он собственными глазами видел смерть человека. Сейчас же ситуация куда хуже, он чувствует это всем своим нутром. Интуиция уже из сил выбилась, доказывая ему, что идти туда — плохая идея. Но выбора у Чуи никогда не было. Тихо скрипит входной дверью, заходя в просторное помещение, в котором приятно пахнет опилками, и старается на этом сфокусироваться, чтобы поменьше нервничать. Правда, получается это, как всегда, плохо. Делает несколько шагов в направлении маленькой двери, застывает, прислушивается, подобно дикому лису, вышедшему на охоту, затем продолжает свой путь уже более уверенно. Эта дверь поменьше входной и, в отличие от той, деревянная. Прямо за ней слышатся быстрые шаги из угла в угол. По этим нервным шагам Чуя сразу узнает отца и выдыхает. Пока что всё идёт согласно плану. Как они с отцом и договаривались (хотя по большей части это была идея Дазая, перефразированная его отцом), Чуя пришел на целых пятнадцать минут раньше. Он понятия не имеет, что сейчас ему скажет отец, мнение о котором с каждым днём портится всё сильнее, но почему-то уверен, что тот не причинит ему вреда. Чуя приоткрывает дверь ещё одной просторной комнаты и входит, убедившись, что в комнате действительно больше никого нет. — Я пришёл, папа, — старается говорить непринужденно, будто доверяет отцу и не в курсе всех его зловещих планов по спасению собственной продажной задницы. Отец оборачивается на шаги и с энтузиазмом кивает, делает шаг в направлении сына. — Отлично, сынок, я знал, что ты не подведешь меня. Мы ведь семья, — он улыбается, но как-то нервно, неестественно широко. Для Чуи видеть отца таким непривычно. Парень засовывает руки в карманы и тоже улыбается. Получается даже лучше, чем он планировал. — Странное место. Так о чем ты хотел поговорить? — Ты должен понять, Чуя, — он делает глубокий вдох, отводя взгляд в сторону стены, будто на ней написано что-то очень важное. — Я сделал это, потому что люблю твою маму и не хочу терять. Чуя стискивает зубы. Управлять гневом становится всё тяжелее. — О чем ты говоришь? — Один человек хочет убить меня, если я не отдам ему тебя, — отец переступает с ноги на ногу, неловко косясь на дверь. — Я хочу жить, сынок. — Чуя поднимает взгляд, в надежде отыскать в глазах отца хоть каплю сожаления, и находит. Правда, этой капли недостаточно, чтобы покрыть все страдания. Ему хочется наброситься на отца с кулаками, повалить на бетонный пол и выбить всю дурь, чтобы кровь на его лице не успевала высохнуть. Он пугается этих мыслей. Боится, что становится похож на Дазая. На его худшую версию. Ему этого хочется — но Осаму приказал вести себя, как ни в чем не бывало. И он не подведёт его. Поэтому Чуя лишь ошеломлённо распахивает глаза, пятясь назад, но тут же упирается во что-то твердое: дверь. — Папа, ты же не… — он ахает, одновременно прислушиваясь к звукам за стеной, не идёт ли кто. — За что? — Я люблю тебя, Чуя. Правда люблю. Но моя карьера, Марта... Я не хочу всё это терять. «Ты никто, Чуя, — пронзительно звучит в голове. — Даже для собственного отца ты на втором месте» Чую словно молнией поражают эти слова. Сердце отбивает набаты где-то в горле, в ушах звенит кровь, и потому все звуки вокруг смешиваются. Плакать нет ни сил ни времени, но все краски вокруг меркнут, как в чёрно-белом кино. — Ты ведь шутишь, папа? — В его голосе столько надежды, что ею можно наполнить мировой океан. — Шутишь? — Это правда, — голос отца наоборот — жестокий и уверенный. Голубые глаза наполняются холодной отчуждённостью. Чуя будто слышит, как трескается что-то внутри, и ему вдруг становится легко от того, что он ничего не чувствует. Кажется, Дазай когда-то упоминал о чем-то подобном... Пространство вокруг постепенно начинает проясняться. Звуки и краски возвращаются, а вместе с ними приходит осознание. — Ладно, — хрипло произносит Чуя, отворачиваясь. — Тем лучше. Он выходит, слыша шаркающие шаги за спиной, и осматривает помещение. Неподалеку, меж двух ржавых контейнеров, мелькает тень. Чуя от чего-то уверен, что это Дазай прячется, и потому облегченно выдыхает. Он обещал быть рядом — и он здесь. Приятное тепло от того, что он не один, разливается по телу, но расслабляться рано. Ещё должен появиться Достоевский. И он не заставляет себя ждать. Со стороны входных дверей медленно, но уверенно шагает парень. Чуя с трудом сдерживает удивление от того, как нелепо он одет. Какая-то странная меховая шапка, длинный плащ с воротником, и эта дьявольская улыбка. Сомнений быть не может. Это он. Федор обводит Чую взглядом, а затем переводит его на отца. Улыбка Достоевского становится шире, и он останавливается, не то любуясь уловом, не то боясь спугнуть «добычу». — Так это ты Чуя Накахара, — он не спрашивает, утверждает. — В письме весьма прозрачно говорилось о том, что же вы с Дазаем задумали, но я знал, что вы не разочаруете. Кстати о Дазае, — он отводит взгляд, ища глазами хоть малейшее движение. — Он ведь здесь? Чуя кивает, надеясь, что ответ устроит Достоевского и его не пристрелят прямо здесь и сейчас. Впрочем, как бы он не вглядывался найти оружие так и не смог. Отец всё это время непривычно молчалив, и Чуя начинает сомневаться, жив ли он ещё. Парень не решается обернуться и проверить. Он смотрит на Федора и внутри весь сотрясается от страха. Такую холодную и грозную ауру Чуя встречает впервые. — Отлично, — Достоевский, точно призрак скользит над полом и в мгновение Ока оказывается рядом с отцом. Тот издает звук, похожий на хрип, и пятиться, но почти сразу спотыкается и падает, вызывая смешок преследователя. — Боишься? Не надо. Я сделаю с тобой лишь то, что ты сделал с моей семьёй. Убью. — Федор наклоняется к нему, продолжая зло улыбаться. — Я не убивал твою семью! — начинает вопить отец. — Этими ручонками, конечно, нет, — Достоевский хватает его за руки и одним рывком почти ставит отца на ноги. — Ты убил их, но даже не знаешь об этом. — Интонация не предвещает ничего хорошего, впрочем как и голос. Он швыряет его, как огромный мешок. Мужчина тяжело хрипит, но даже не пытается сбежать. Чуя тем временем медленно отходит в сторону, дабы не стать случайной жертвой обстоятельств. Его задача выполнена, дальше всё в руках Дазая. Внезапно воздух пронзает выстрел. Чуя инстинктивно прижимает руки к голове и пригибается. Сердце делает кульбит, дыхание становится прерывистым. Ситуация повторяется, снова выстрел. Теперь отследить траекторию возможно. Затем слышится сокрушительный треск и откуда-то сверху падает человек. Чуя изумлённо хлопает глазами, вглядываясь ему в лицо, надеясь, что это не Дазай. Вслед за этим слышится громкий, почти взахлёб смех с того самого места, откуда свалился незнакомец. Все взгляды теперь устремлены туда. Чуе требуется некоторое время, чтобы понять, что под самой крышей на одной из поддерживающих балок сидит Дазай. В руках у него винтовка, ноги свисают вниз, а он заливается смехом, глядя на сброшенного, судя по всему, им самим человека. — Дос-кун, кажется, ты тоже не ожидал, что я и твой снайпер окажемся в одном месте. По лицу Достоевского сложно понять, что он сейчас испытывает, но похоже, он удивлён. Федор с мрачным видом косится на своего бывшего снайпера, который сейчас не подаёт признаков жизни. — Я помешал твоему развлечению, Федор? — даже отсюда видно, что улыбка Осаму становится хищной. — Ничуть. Спускайся и поговорим. Но Дазай лишь отмахивается, болтая ногами над десятиметровой пропастью. — Мне и здесь хорошо, — растягивая слова, произносит он и вдруг — щелкает затвор винтовки и дуло направляется в сторону Федора. Достоевский реагирует также мгновенно и, выхватив винтовку из рук мертвого стрелка, направляет её на Чую. Тишина и напряжение сливаются в воздухе, все звуки приглушаются. Никто, кажется, даже не дышит. — Ты меня разочаровываешь, — холодно говорит Достоевский. — Какая жалость, — саркастично парирует Осаму, ни один мускул его не дрожит, в отличие от Чуи, которому хочется разреветься, забившись в дальний уголок. — На чьей ты стороне, Дазай? Ответ звучит почти сразу. — На стороне Чуи. В нависшей тишине слышится щелчок, затем ещё один и ещё. Все взгляды устремляются в сторону источника звука. И сразу становится ясно: щелчки – ни что иное, как неудачные попытки Достоевского выстрелить. Видимо, что-то в винтовке сломалось, когда снайпер падал. Хотя смех Дазая говорит сам за себя. — Ты действительно думал, что я не предугадаю такое развитие событий? Это ты меня разочаровываешь, Дос-кун, — вслед за словами слышится выстрел, и Федор падает, зажимая рукой рану на животе. Дазай спускается с балки на тросе и подходит ближе. — Ты ведь узнал всё, что натворил этот человек, — хрипит Достоевский. В его глазах нет страха, только непонимание. — Ты мог бы поступить правильно. — Я так и сделал. Я поступил правильно. — Он поднимет взгляд, глядя на побледневшего и перепуганного отца Чуи. — Покойся с миром, Федор. — Болезненные хрипы Достоевского постепенно замолкают, и в помещении вновь воцаряется тишина. На этот раз она не оглушительная или напряжённая. Теперь она безмятежная.