Save yourself with art or die

Хёнджин выбирался на природу не так часто. Бо́льшую часть времени он проводил дома, смотря в роскошное панорамное окно и перенося на бумагу всё, что только мог увидеть. Но именно сегодня парню захотелось устроить внеплановый пленэр, потому что каждый сантиметр собственной комнаты будто сдавливал его тело и мешал думать здраво, смешивая навязчивые мысли в одну липкую кашу. Собрав всю акварель, которую он отыскал в своём творческом беспорядке, созданном буквально накануне, Хёнджин на носочках вышел из своего укромного местечка и украдкой посмотрел по сторонам. Под ногами скрипнула половица, – парень стиснул зубы и замер. – Куда собрался? – эхом раздалось по светлому коридору. Хёнджин инстинктивно сжал в руке сломанный ранее не им этюдник и повернулся к отцу. На суровом, худом лице прослеживалась линия тёмной щетины, а на лбу образовалась глубокая складка. Мужчина строго посмотрел на сына, а затем перевёл взгляд на то, что крепко прижимали к груди чужие измазанные в синей краске ладони. – Ты забыл о нашем разговоре? Стальной голос прошиб нутро Хёнджина настолько, что он почувствовал, как звенят собственные кости. Конечно, он помнил. Невозможно забыть, как кто-то разрушает то, над чем ты работал долгими месяцами в надежде исполнить свою мечту и попасть на выставку юных начинающих художников. Отец ясно дал понять, что он об этом думал. Спрятанные разорванные листы все ещё пылились под кроватью. Парень молчал, мелкими шагами отходя дальше от мужчины, едва заметно увеличивая между ними дистанцию. Сердце волнительно колотилось в груди, а пот, невольно выступивший на шее, начал холодеть. – Марш в комнату, – ледяным тоном приказал отец. Смело оставшись на том же месте, Хёнджин демонстративно задрал подбородок вверх и сделал ещё один шаг в сторону входной двери, теснее прижимая к себе сумку с акварелью. Храбрость или глупость? Он знал, что игры с огнём всегда заканчивались плохо, но на риск всё равно слепо шёл. Отец не был пламенем, он – смертельный холод, которого не избежишь ни скупыми слезами, ни мольбами. – Только посмей, Хван Хёнджин, и ты останешься на домашнем аресте на всю свою никчёмную жизнь. Глаза мужчины стали стеклянными и будто даже почернели, и в этот момент во взгляде Хёнджина блеснул нездоровый азарт. Сделав попытку подобраться к этюднику сына, Хван старший успел лишь дёрнуть ногой, как Хёнджин резким движением выпрыгнул из квартиры и понёсся в сторону давно полюбившегося места, где ни его самого, ни его рисунки никто не посмеет тронуть. Вероятно, он пробудет там до самого вечера.

* * *

Не очень-то секретное место находилось недалеко от моста, построенного по канонам романского стиля. На небольшой возвышенности Хёнджин обычно ставил этюдник и писал с натуры и мост, детально вырисовывая каждую трещину, и водную гладь, в которой отражалось всегда непредсказуемое небо. Также под его кистью на листе рождались ближайшие постройки, цветы в бескрайнем поле, кустарники, деревья и, конечно, люди. С последними выходило нечасто: образами прохожих Хван вдохновлялся редко, практически никогда. Или люди его не привлекали, или с ним самим было что-то не так. Однако месяц назад произошло чудо: в скетчбуке появилась зарисовка портрета. В тот день небесное полотно застилали тучи. Хёнджин решил, что солнце, зайчики и радуга в пейзажах ему надоели и нужно поскорее изобразить что-то другое, поэтому без промедления собрался и отправился в парк, пока адекватная часть населения согревалась под пледом и пила кислые морсы, чтобы не простудиться промозглой, сырой осенью. Вдали Хван заметил весьма привлекательного парня примерно своего возраста со стаканчиком кофе в руках. Вероятно, он болтал со своим другом или, например, с девушкой: улыбка не сходила с его лица. Хёнджин, кажется, никогда не видел подобной улыбки. В ту же секунду рука потянулась к блокноту, чтобы запечатлеть чужую острую линию челюсти, пшеничные волосы, пропорциональный силуэт с каждым изгибом тёмной ткани и прямые, будто уже вырисованные однажды великим мастером черты лица. – Уличный художник? – первое, что услышал Хёнджин от того человека. Хван вздрогнул от неожиданности и обронил карандаш. Незнакомец хитро прищурился и, вернув инструмент хозяину, без разрешения присел рядом. Он бесстыже заглянул в скетчбук и снова ухмыльнулся. – И сколько ты заплатишь натуре? Я же не зря позировал. – Так ты... заметил? – ошеломлённо спросил Хёнджин, не веря в происходящее и невольно сжимая в руках блокнот. Как он мог настолько глупо подставить самого себя и предстать перед незнакомым человеком таким дураком? – Ты так пялился на меня, что я просто не мог не увидеть. Незнакомец простодушно засмеялся, попивая кофе, пока Хёнджин, сгорая от стыда, молился, чтобы на его коже не проступила краснота. Иначе он просто умрёт. Шумно выдыхая, Хван успокоил себя серым небом и покрапывающим прохладным дождём, оседающим на бумаге крохотными пятнышками. Пора возвращаться. – Меня Ли Минхо зовут, – вновь улыбнулся парень. – А тебя? – Что, даже в полицию не сообщишь? – хмыкнул Хван, постепенно приходя в норму и смиряясь со своим недавним позором. – А надо, Хван Хёнджин? Выпучив глаза, Хёнджин даже выпрямил осанку от услышанного. На немой вопрос "откуда ты знаешь моё имя" Минхо по-кошачьи склонил голову набок и, указывая взглядом на блокнот, ответил: – Написано на скетчбуке. И правда. Когда-то давно Хёнджин подписал его, чтобы в случае потери, вещь вернули законному владельцу. Где-то внутри даже номер оставлен. – Отправишь мне рисунок? Он очень красивый. "Прямо как ты", – растворилось в воздухе, не добравшись до адресата. Они обменялись контактами, и с той поры Хёнджин выходил на пленэр намного чаще: сначала это был парк, потом сквер, затем главная площадь. Выводя карандашом незамысловатые линии, превращая их в цельную композицию, заливая белый фон красками, он мечтал снова запечатлеть одного единственного человека. Хван никогда не признался бы себе, но он жаждал увидеть Минхо ещё раз, чтобы создать его подробнейший портрет, включив в него все шрамы и родинки, которые Хёнджин сможет разглядеть на чужой коже. Вторая встреча произошла в том самом месте с массивным, каменным мостом, на который мягко опадали тени от рядом стоящих деревьев, превращаясь в сказочный узор; где видна водная гладь и чистое небо, каждый раз меняющее свой цвет. Хёнджин мог бывать здесь с утра до самого вечера. Потом и третья. И четвёртая. Мост стал негласным местом встречи. Минхо приходил вместе с закатом и рассказывал забавные истории, которые приключались с ним за день. У Хёнджина появились десятки зарисовок со смеющимся парнем с пшеничными волосами, отливающими золотом. Минхо, кажется, был счастлив, и Хёнджин ловил каждую его эмоцию, становясь счастливым вместе с ним.

* * *

Юный художник добрался к мосту около полудня. Холст утонул в блестящем золотистом, а Хван – в чужих кофейных пронзительных глазах. В них отражалось медное сияние солнца и гипнотизировало так, что невозможно было оторваться. – Ты рано, – констатировал факт Хёнджин. – Хотел поскорее увидеть тебя. Хван прокашлялся, чувствуя, как сердце на долю секунды замерло. Что за глупости? Они не в романтической мелодраме. Ничего более не говоря, Минхо пристроился позади этюдника напротив Хёнджина и спрятал руки в карманы куртки, наклоняя голову вбок. На его лице снова пестрил хитрый прищур, а губы растянулись в нахальной улыбке. Солнечные лучи облизывали его силуэт, и весь он выглядел словно высшее божество, спустившееся на землю. – Ты загораживаешь пейзаж, – удивительно сухо даже для самого себя буркнул Хван. Скорее потому, что обзор на Ли мешал ему думать здраво. – Что случилось? – Ничего. Какая самонадеянная ложь, потому что Минхо ожидаемо не поверил. Он подкрался ближе, словно дикая кошка, и, дотронувшись до чужого плеча, ласково, едва ощутимо погладил ладонью по макушке. Хёнджин опешил, глаза стали размером с пуговицы на его бежевом пальто, а уши так не кстати заалели, повторяя красный оттенок, намешанный им пару минут назад. Такой же цвет стоял у Хвана перед веками, и внутренний голос, не понимая, что происходит с его телом в данный момент и может ли это скорее закончиться, истерично вопил, заставляя веко невольно дёргаться. – Ты станешь известным художником, – продолжал Минхо бессовестно вгонять Хёнджина в краску. – И тогда я скуплю все твои картины, чтобы обвесить каждую стену в доме. Хёнджин грустно усмехнулся, на что парень непонимающе поднял брови. – Отец с тобой не согласился бы. – Он против? Хёнджин красноречиво промолчал, и Ли понял всё без слов. – Почему ты рисуешь? – задал очередной вопрос Минхо. Вмиг прекратив писать ствол дерева и опустив кисть в баночку с водой, Хван задумался и, поджав губы, выдал то, что крутилась на языке последние два года, но не было возможности кому-то рассказать: – Я хочу оставить след, понимаешь? – он посмотрел на Минхо так, словно был ребёнком: беззащитным и даже немного наивным. – Чтобы после смерти от меня что-то осталось. И я буду делать всё для этого, пока есть возможность. Ты узнаешь, если в мире не станет одного художника, потому что без искусства я жить не смогу. – Нарисуешь для меня небо? – вдруг перебил Минхо. Солнце ушло за горизонт; последние лучи, спрятавшиеся за непышными кронами деревьев, подкрадывались к ступням, рисуя сверкающие рыжие дорожки. Хёнджин мягко улыбнулся, а его глаза поразительно ярко заблестели.

* * *

Отец был сторонником того, чтобы его единственный ребёнок получил высшее образование и продолжил семейный бизнес, а творческие направления, к сожалению, в планы мужчины не вписывались. Сколько бы истерик ни было им увидено – исход всегда один: "Ты не должен рисовать!" Хёнджину практически плевать: он сбегал из дома, прячась в саду у соседей, и назло родителю писал картины ночами напролёт. Он обещал на крови, что его доход будет в разы больше, чем сейчас есть у отца, но его слова были умножены на ноль и выброшены в урну. В попытках доказать, что искусство – не пустая трата времени, а вся его жизнь, Хёнджин даже составлял заявку на международный конкурс, где смог занять призовое место и получить награду – возможность отправить работы на выставку юных творцов. Отец разорвал все работы до того, как Хёнджин успел их сфотографировать, и его выигрыш аннулировался. С тех пор между родственниками вражда. Пугающе тихая, напряжённая, непредсказуемая. Минхо помогал избавиться от дурных мыслей, – после стычек с родителем Хёнджин всегда спешил к нему. У старшего дома уютно, скромно, без излишеств: квартира с адекватными невысокими потолками и милыми ромбиками на обоях, что явно контрастировало с болезненно выбеленными, высокими стенами в месте, где жил Хёнджин. У Минхо он чувствовал себя приземлённо и спокойно, чего зачастую как раз-таки не хватало его вечно неспокойному внутреннему миру. – Чай с вареньем? – повеселевшим голосом спросил парень, как только увидел потускневшего Хвана на пороге, в попытках его немного растормошить. Лицо Хёнджина тронула благодарная улыбка, и парень согласно кивнул, разуваясь и привычно натягивая коричневые пушистые тапочки. В них Хван выглядел, как неуклюжий медвежонок, потому что, хоть они и были тёплыми, но достаточно неудобны, и Хёнджин в них часто спотыкался. Малиновое варенье было своеобразным ритуалом. С каждым днём на улице холодало, а так называемое ягодное кушанье внушало крохотную надежду на то, что всякая простуда тотчас пройдёт мимо. По крайней мере парни в это верили. К тому же варенье, которое готовила мама Минхо, было поистине великолепным. Настолько, что Хван с трудом одолевал в себе желание покусать измазанные в сладости пальцы. Закинув на диван пару лишних подушек из соседней комнаты, Минхо включил какой-то новогодний фильм, зажёг гирлянды тёплого жёлтого оттенка, удобно уселся рядом с Хёнджином и под его грозным взглядом укутал чужие ноги пледом. Хван псевдо недовольно цокнул, пытаясь накрыть и Минхо, но тот напрочь отказывался. В шортах ему, видите ли, ничуть не холодно. Хёнджин в последний раз бросил на него полный негодования взгляд и достал из-за спины потрёпанный скетчбук с чёрным линером. В середине фильма, когда пара зарисовок с интерьером квартиры была завершена, а Минхо увлечённо наблюдал за действиями в нашумевшей комедии, Хёнджину пришла в голову сумасшедшая идея. Перед ним так кстати оказалась чужая нога с оголённым участком тела, точно напоминающим чистый холст. Отцепив колпачок, Хёнджин, словно не совершая никакой пакости, приставил перо к коже и легкомысленно провёл первую линию. Минхо взглянул на него, но ничего не сказал. Приняв это за согласие, Хван вывел ещё пару линий, превращая их в круглый бутон. К нему присоединились опавшие лепестки, закрученные в цветочный вальс; изящный, тонкий стебель и остроконечные листы. Рядом Хёнджин пририсовал ромашку, поставив на месте серединки смайлик; затем орхидею и три пышные розы. Будучи полностью погружённым в работу, парень не заметил, как дошёл до верха правого бедра, бесстыдно сжимая второе для дополнительной точки опоры. – Красиво, – тихо прошептал Минхо над ухом. Хёнджина бросило в дрожь. Подняв голову, Хван обнаружил, как пристально на него смотрел Минхо, и невольно смутился, прикусывая язык. Рисунок нужно закончить из принципов собственного перфекционизма, но кричащие мысли совсем не о творчестве не давали сосредоточиться на главном. – Я хочу спросить... – снова заговорил Минхо. Его гипнотический, нежный голос действовал на Хёнджина каким-то необыкновенно волшебным образом, словно обволакивающая субстанция, утягивающая на дно и не позволяющая спасти самого себя. Хван медленно сглотнул, боясь издать лишний звук, и задержал дыхание, чтобы не упустить ни одного слова. Пропустив пару прядей между пальцев, Минхо нежно очертил линию челюсти Хёнджина и, быстрым взглядом мазнув по губам, вкрадчиво произнёс: – Могу я тебя поцеловать? Ощутив мгновенно растекающееся тепло по всему телу, Хёнджин поддался первым, прильнув ближе и сильнее сжав чужое бедро. Чувствуя, как по спине прошёлся холодок от сквозняка, он мягко прижался к гладким губам Минхо. Тёплая ладонь Ли трепетно коснулась порумянившей щеки и медленно скользнула к шее, опускаясь ниже. Когда Минхо несильно прикусил чужую губу, Хёнджин издал неясный заглушенный стон, в ответ на который получил беззлобную полуулыбку и новую порцию собственного смущения. Не желая позориться одному, Хван нагло переместил руку выше вдоль внутренней части бедра и, нарочно задев чувствительное место, невинно усмехнулся. Минхо шикнул, разрывая поцелуй, и, пользуясь секундной заминкой, навис сверху, поставив руки по обе стороны от головы Хёнджина. Хван облизнулся и глубоко вдохнул, предвкушая дальнейшие действия не только Минхо, но и свои собственные. Ощутив чужой влажный язык в районе ключиц, Хёнджин блаженно опустил веки и шумно выдохнул. Может, всё не так уж и плохо?

* * *

Хёнджин до конца не понял, в отношениях он с Минхо или нет, но времени они проводили друг с другом намного больше, чем раньше. Ли оказался примерным членом семьи, ценящим традиции, поэтому, желая для Хёнджина лучшего, практически каждый день предлагал ему поговорить с отцом, а не прятаться по углам, как маленький нашкодивший щенок, чтобы написать новую серию картин. Хван же его мнения не разделял, поскольку знал своего родителя лучше, чем самого себя. Бесполезная трата времени. На том и сошлись. Однако чересчур задумчивый взгляд Минхо после этого разговора немного насторожил. Полностью обессиливший после трёх часов лекций по правоведению, Хёнджин мысленно прикинул, сколько времени у него уйдёт на подготовку к завтрашнему занятию по математическому анализу, чтобы оставить пару часиков на эскизы к новой работе. Зайдя в дом, он почувствовал лёгкое волнение. По обычаю смертельная тишина в квартире сменилась напряжённым молчанием и чьим-то уверенным монологом. Хёнджин узнал голос Минхо практически сразу и пулей ретировался к источнику звука. – Я принял к сведению. До свидания, Минхо. Отец стоял неподвижно, сложив руки на груди. Его белоснежная рубашка слегка помялась, и только она свидетельствовала о том, что мужчина недавно вернулся с работы. Взгляд прямой, орлиный и будто ничуть не уставший. Лица Минхо Хёнджин не видел, но был готов поклясться, что настроен он решительно, неясно только, с какой целью посетил их нескромную обитель и даже заговорил с его отцом. Смутно догадываясь, о чем шла речь, Хёнджин напрягся. Минхо обернулся на шорох позади и тут же ободряюще улыбнулся, идя к выходу. – Что ты сказал ему? – дрожащим голосом спросил Хван, когда Ли проходил мимо. – Всё в порядке, ты можешь больше не переживать. Хёнджин не спешил облегчённо выдыхать, так как кожей ощущал подвох в каждом слове и мимике отца. Когда Минхо в попытке утешить легонько дотронулся кончиками пальцев до чужого запястья, Хёнджин заметил, как исказилось лицо мужчины, став ещё острее. Как только за гостем захлопнулась дверь, Хёнджин нервно взглянул на отца. Он слышал ветреный порыв из-за сквозняка на кухне, но не чувствовал ничего, кроме нарастающей паники. Мужчина стиснул зубы и размеренными широкими шагами подошёл к сыну. Они оба молчали, и на секунду Хёнджину показалось, что лицо отца расслабилось. Удочка, на которую Хёнджин ошибочно попался. Звонкая пощёчина оглушила всего на мгновение, показавшееся вечностью. Из глаз брызнули слёзы. Не ожидая подобного действия в свой адрес, Хёнджин раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но чужая крепкая ладонь перекрыла кислород, хватая за тонкую шею и со злобой сжимая её. В чужих чернильных радужках Хёнджин видел пламенеющую ярость, которая прежде всегда оставалась замёрзшей корочкой льда. К щекам прилила кровь, Хван дёргался, извиваясь змеёй, и с силой царапал отросшими ногтями предплечья, пытаясь высвободиться из оков. – Отпусти! – сдавленно прохрипел Хёнджин. На все его тщетные попытки выбраться отец лишь безумно скалился. – Прячешься от меня, значит?! Продолжаешь заниматься глупой мазнёй, думая, что она спасёт тебя от жалкого существования?! Он грубо пихнул сына в плечо и целенаправленно отправился к нему в комнату. Потеряв равновесие, Хёнджин приложился к стене затылком, но, абсолютно не чувствуя боли и не желая терять драгоценных секунд, побежал вслед за мужчиной, который уже открывал шкаф, расположенный в углу, ключ от которого находился в специальном тайнике. Не став тратить время на поиски ключа, отец выломал дверцу и вытащил оттуда все работы до единой. – Не трогай! Хёнджин бросился отбирать их, лихорадочно хватаясь то за одну, то за другую, но отец был на шаг быстрее. Он рвал листы без разбора, ломал холсты и швырял их в мебель, на пол и в высокие стены. Задетая деревянной рамой, сломанной пополам, настольная лампа со звонким грохотом слетела с прикроватной тумбы. Отец будто бы протрезвел. Пнув ногой устроенный им самим же бардак, мужчина вышел из комнаты, в сердцах хлопнув дверью. Хёнджину казалось, что он не слышал ничего кроме своих рыданий. Замыленный взгляд зацепился за едва испорченную картину неба, которую он написал специально для Минхо. Трясущимися руками Хван вытащил её из-под завала и замер. Это он. Всё из-за него.

* * *

– Что произошло?.. – заметно волнуясь, спросил Минхо, как только увидел заплаканного Хёнджина. Хван не понял, как добрался сюда, но отлично помнил цель визита. – Что ты сделал?! Зачем ты влез не в своё дело?! – горько закричал Хёнджин, входя в чужой дом, не снимая обуви. Дорожка из грязи тянулась до конца прихожей. – Что случилось? Я хотел помочь... – стараясь сгладить углы, начал оправдываться Ли. – Да кто ты такой, чтобы лезть в мою жизнь?! Хёнджин всплеснул руками, ядовито бросаясь колкими фразами, на что Минхо, непонимающе взмахивая длинными ресницами, стоял безвольной куклой, не в состоянии связать слова в предложения. – Возомнил себя великим дипломатом, – разведя руки в стороны и театрально закатив глаза, процедил Хёнджин. – Ты всё испортил! Я тебя ненавижу! Швырнув картину с закатным небом ровно в чужую грудь, тем самым выбив из неё задушенный вздох, Хёнджин выбежал из квартиры и, тонким рукавом пальто стирая со щёк снова подкатывающую слёзную истерику, понёсся к старому, массивному мосту, с которого видно сказочное цветочное поле и мрачное, ночное полотно. И воду. Глубокую, притягательную. Ты узнаешь, если одного художника не станет, потому что без искусства я жить не смогу. Минхо выбежал вслед за ним.