смотря прямо в глаза

а у безумия острые лезвия, запахи крепкого виски и табачного дыма, они вплетаются в альвеолы, останавливая пульсы, как поджигая бензин, оставаясь горечью психотропов на языке - (само)разрушительная Хиросима, приход - бродящий оставшуюся кровь на губах, сладкая пыль. говорил, он говорил: «Mein Tod hat deine Augen», так громко, что молчание переламывало хребет, оставляя воспоминания, что прижимали за горло к дыханию стен, и его взгляд вонзался под ребра как заточенный стилет, и в интимной скрытности, алкогольных интоксикаций, «райские сумерки» басами гремели где-то в области стучащего от игры: принять в себя истязающее расцветающими пулями, или шептать своим миражам неистово «ты». тот, кто идет вдоль изгибов и изломов поддавшегося огню, прикасается, считая сердцебиение по яремной открытой вене, как преподношение и преклонение к тому алтарю, на котором искупляются поломки дурной системы. и он принимает, полностью, словно иной фетишизм, смотря прямо в глаза, что бесспорно твердят «ненавижу», и, пускай, это будет чистой воды вживленный эгоизм, но только друг другу они «я все в тебе вижу». касаясь исчерченных карт, чтобы тут же распяться, чувствуя каждое «да» в выбитых из лёгких фраз, тонуть, так глубоко, и скрещивая запястья, с тяжестью вздоха - они примут хмельной оргазм. пелена рассыпается оповещением: «судьба та еще сука?», но только на это он кивает фальшиво «нет», и замирая, где-то между и после, не издавая и звука, безумие целует болью его в ответ.