закат солнца, конец жизни.

их жизнь в принципе никогда не была нормальной. разве можно назвать нормальной жизнь, когда ты еле сводишь концы с концами? вряд ли. но они нечасто об этом задумывались. только когда денег не хватало даже на еду. у них даже была квартира. ну, подобие. пара комнат в старом, давно требующем ремонта пятиэтажном доме без лифта, с отваливающейся штукатуркой на грязных стенах подъезда. оглушительно жужжащий холодильник, газовая плита, скрипящая кровать – их небольшие владения, которые грозились отобрать из-за неуплаты долгов. юнги в целом никогда не жаловался, просто жил. выживал, если точнее. ближайшие гаражи были расписаны его яркой краской, почтовые ящики в подъезде так же были украшены его кривым почерком. у юнги никогда не было лишних мыслей, голова постоянно была пуста, он умело этим пользовался. стоя на балконе в четыре утра и выкуривая очередную сигарету, он умудрялся ни о чем не думать, а когда чувствовал касание своего плеча чужим – думал о нем. они с хосоком, наверное, были предназначены друг другу, чтобы выживать было проще. и это правда работало, они всегда толкали друг друга, чтобы не упасть. хосок всегда улыбался, да так ярко, словно вокруг них были не прогнившие дряхлые стены, а просторные луга и чистое голубое небо. хосок умел дарить радость, и юнги это, кажется, спасало? хосок запросто мог стащить у кого-нибудь колонку, притащить ее в квартиру и устроить в центре комнаты своеобразный танцпол. хосок всегда мог уговорить юнги на какую-нибудь авантюру, и с хосоком всегда было весело убегать от ментов. с хосоком ему правда было хорошо, а хосок находил умиротворение в нем самом. временно ли? какая разница. или разница все таки была?       – вот дерьмо. юнги с отвращением сжимает в ладони небольшой пакетик с белоснежным порошком. у них была особая договоренность – никаких наркотиков. никогда. хосоку сразу прилетает в нос, из которого вмиг брызгает багровая кровь. тот выругивается, замахиваясь, и в этот раз попадает уже юнги, который отшатывается, хватаясь за челюсть. его мгновенно поглощает ярость. он бьёт куда придется, сам получает по ребрам и лицу, но совершенно не чувствует боли. чувствует лишь когда слышит грубое:       – блять, юнги, съебись нахуй. если бы не ты, все было бы нормально. если бы тебя не было в моей жизни, все было бы не так. это мгновенно отрезвляет. он застывает каменной статуей и стеклянным взглядом смотрит куда-то в пол, под ноги хосоку, пока тот с силой впечатывает его в стену. в голове у юнги звенящая тишина, его пальцы подрагивают, костяшки сбиты в кровь, и она неторопливо падает на старый паркет. у юнги внутри – ничего, у хосока снаружи – буря. тот продолжает наносить резкие удары, видя, что юнги давно перестал оказывать какое-либо сопротивление, а потом все резко заканчивается. хлопает входная дверь, и тишина из головы юнги переносится в реальность. он сползает по стене на пол и поднимает взгляд к потолку. все тело ноет, а на щеках застыли позорные слезы. если бы не он, все было бы по-другому. лучше ли? хуже ли? наверное лучше, раз хосок так завелся. и если хосок нашел свое успокоение в порошке, значит юнги всегда был бесполезен. он хватается за голову, чувствуя нарастающую пульсацию в висках, и медленно поднимается, ведя ладонью по стене. бесшумно ступает на кухню и включает газ, садясь возле плиты.       спустя несколько часов хосок найдет его мертвым в их квартире. он почувствует, как его сердце на секунду остановится и упадет куда-то вниз, а потом забьется в тысячи раз быстрее. его руки задрожат, а по щекам неконтролируемо покатятся слезы. он кинется к юнги, будет гладить его щеки, вглядываться в его лицо, стараясь заметить призрачное трепетание ресниц, будет шептать, будет кричать слова, которые он должен был сказать. будет говорить о том, что юнги был для него спасательным кругом. был тем, ради кого хотелось бороться. все это будет слишком поздно.       спустя несколько дней хосок будет стоять на коленях у самодельной могилы на окраине города, бесконечно извиняясь негромким, хриплым голосом. на камне корявым почерком будет выцарапано имя его любви и подпись «надеюсь, тот мир принял тебя лучше».