Осень затерялась в твоих волосах

      Руки его — тёплые лепестки фиалок, бархатные кончики пальцев убирают хлебные крошки с твоих губ, что оживают под его прикосновениями. Вообще-то ты не особо нуждаешься в пище, но как отказать этим распахнутым на пол-лица глазищам и ласковым колокольчиком звучащему: — Хуа Чэн, съешь хоть кусочек, я для тебя старался… и даже не пересолил цыпленка и не сжёг тосты на этот раз.       Жмётся к тебе, будто воробушек на ветру. Обнимаешь одной рукой своё нежное Божество и… не можешь налюбоваться. Что совсем не мудрено: и восьмисот лет было мало.       Как же ему идёт этот широкий шарф в крупную клетку в тон к пальто и ботиночкам на шнуровке! Ты-то, понятное дело, не стал заморачиваться с нарядом для осенней прогулки, наколдовав себе свободное худи и джинсы. — Холодно, Хуа Чэн, ещё нужна куртка!       Смеёшься над его почти детской непосредственностью, на что тут же надуваются пунцовые щёчки. Спешишь к обеим прижаться поцелуем.       Хихикает, подставляя твоим губам кончик носа и ямочку на подбородке. И через десять столетий он останется ранимым ребенком. Затем садишься на корточки и, не сводя взгляда с чистейшей прелести этого личика, берешь руки Се Ляня в свои и, поднеся ко рту, принимаешься отогревать дыханием чуть озябшие пальчики. — Ай, щекотно, Хуа Чэн! — милый Се Лянь прячет смех на собственном плече, — как будто бабочки задевают крыльями! — Какой ты потешный, Гэгэ. — Ну вот… снова ты надо мной смеёшься…       Конечно, ты мог бы возразить, со всей серьёзностью приведя тысячи аргументов, почему он не прав. Но ты так любишь это особенное смущение Се Ляня. А ещё поднявшийся ветер путается в его волосах, переплетается с ними, щедро наполняя дивными ароматами осени — румяных яблок, спелых каштанов, отцветающих хризантем и кленового сиропа. Сладкого и терпкого, как губы твоего Божества. Замечаешь ярко-рыжий, будто солнцем самим поцелованный, лист, что трепещет меж длинных шелковых прядей: — Гэгэ, гляди, сама осень затерялась в твоих волосах.       Снова смущается, алея ушками. Пользуешься его замешательством. Ведь можно, не сдерживаясь, подхватить Се Ляня повыше; кружа над землёй, наслаждаться его «пусти, Хуа Чэн, тебе тяжело… ну пусти же, уронишь!» и не поддаваться на уговоры. А затем почувствовать, как его руки обвивают шею. Тогда ты крепче прижимаешь его к себе и целуешь, чтобы в сотый раз разделить одну на двоих вечность. — Хочу покормить тебя.       И ведь кормит. Долго возится с упаковкой сладких палочек Pocky, достает по одной и суёт тебе в рот: — Жуй! Вкусно!.. Нет?       Уступаешь, кончиком языка облизывая губы, а принц, на радостях, готов скормить тебе всё.       Идёшь на хитрость.       Одну из палочек съедаете вместе, губами встретившись посередине. Конечно, Се Лянь распознаёт твой план, но остаётся им очень доволен.       Сколько раз низвергали его небеса и существа куда более низкой природы, а ты лишь успевал подхватывать. Чистого помыслами, искреннего и неотразимого. У тебя нет души, но отныне есть сердце. И кто бы знал, что столько любви к одному единственному созданию может уместиться в груди Непревзойдённого демона. Пускай между вами случается, что чувства с трудом превращаются в слова, но не страшен вам внезапно начавшийся этим вечером дождь, как и любая земная и небесная буря. Ты раскроешь зонт, что самый надёжный щит, возьмёшь Его Высочество под руку и проведешь через тернии и преграды любого пути.