Не достаточно?

Его тело падает быстро, но эти секунды длятся часами. Долго. Чувствовать, будто бы внутри совсем ничего не осталось — больно. Он проиграл. Только приобрёл, и вновь потерял. Он только теряет. Ничего не осталось. Ни слепой ненависти, не поглощающего чувства отвращения. Пусто. Он кукла. Такая… никакая. Ни о чем. Сломанный и собранный заново, чтобы потом его вновь сломали. За что? Он ведь… ничего не сделал. И только гнозис дал почувствовать себя кем-то… чем-то важным. Что он весом. Что что-то может. Дал почувствовать, чтобы потом вновь вернуть в эту отвратительно реальность. «Посмотри на себя, Куникудзуши. Чего ты достиг? Ничего. Ты никто, и звать тебя никем.» Тело об пол ударяется больно. Он чувствует, как внутри скрипят шестерёнки. Он кукла. Из чего сделанная? Он не знает. Как и наличие этих самых шестерёнок в груди — все нереально. Он лежит, и сил открыть глаза в нем нет. У него просто больше нет сил. Ни на что. Хочется просто исчезнуть… Или нет. Не так. Хочется почувствовать себя счастливым. Нужным. Кем-то. Важным для кого-то. Что его тоже любят. Что его тоже ценят. И вроде кукла — а внутри так все скребется больно, и сердце, которого нет, болит безумно. Разве он не сделал достаточно? Мало старался? Почему его так ненавидят? Почему, он, брошенный собственный матерью, преданный людьми и единственным другом… был предан снова? Что случилось? Дышать становится тяжелее. Он и перестаёт вовсе — кукле воздух не нужен. Ему жаль. Жаль за все. За все, что сделал. А сделал он много, и он это знает. Понимает. Его не простят. Он виноват. У него нет сил исправляться. Нет сил на новую жизнь. Его теперь тоже больше нет. Треск. Ладонь отваливается от кисти, оставаясь рядом лежать. Нет крови. Нет боли. Он смотрит пусто. Голень ломается, ступня теперь тоже рядом, но отдельно. Тело куклы больше не— Не выдерживает. Ощущать, как ты разваливаешься — неприятно. Но ему, ему. Ему все равно. Даже если бы остался жив, даже если бы смог двигаться — вырвал бы сам себе свое механическое сердце из груди. Он больше не хочет. У него больше ничего не осталось. Никого. И не будет больше. Не заслужил. Одинокая слеза катится по холодной щеке. Затем ещё. И ещё одна. Нога ломается в месте колена, разваливается на ещё две части. Он плачет. Это больно. Осознавать, что ему не помогут — некому. Никто бы и не стал. Никто не захочет. Он сделал слишком много плохого. Слишком много отвратительного. Он виноват. «Мне жаль. Прости, Нахида.» «Мне жаль. Прости, Люмин.» Он не хотел. Ему просто больно, и тяжело. Очень. Он плачет, всхлипывает, как самый настоящий человек, лёжа на холодном полу. У него ничего не осталось. Он отдал все. Н-и-ч-е-г-о. «Я настолько ничтожен? Настолько плох? Настолько ни на что не годен? Не сделал достаточно? Мало старался? Почему? За что со мной так? Я не хотел, не хотел. Мне жаль.» Плачет, ощущая, как кукольное тело разваливается на части, как механизмы внутри больше не работают, как искусственные лёгкие больше не дышат, как ненастоящее сердце больше не бьётся. Он один, совсем один, и все его кошмары теперь — жестокая реальность. О-д-и-н. Совсем. И он все плачет, потому что больше ничего не может. Он умирает. Умирает, медленно, мучительно и тихо. Его гложет вина, ощущение собственной ненужности, отвращения к самому себе. Ему вдруг становится холодно. Совсем, так, что он себя совсем не чувствует, не ощущает. Так холодно. Умирает. Умирает, когда детская ладонь путается в его грязных волосах. Когда лёгкие поглаживания спускаются на его дрожащие плечи, а лба касаются тёплые губы. Он уже рыдает, потому что слепо ненавидеть больше не может — потому что сам виноват. Сам. Нахида прижимает к себе сломанное тело, гладит голову, а он глаза даже открыть не может — слишком тяжело. Не заслужил. Не заслужил этих успокаивающих касаний, чужой жалости. Не заслужил. Ему не положено. — Не плачь, — голос у неё мягкий, тёплый, и он рыдает ещё сильнее. — Мы починим твоё тело, и сделаем из тебя человека. Будем бегать вместе. И я покажу тебе целый мир. У него нет сил даже сказать простое «спасибо». Потому что он благодарен. За чужие касания, за чужие слова, за то, что ещё жив. Он только позволяет слезам и дальше катиться из глаз, позволяет себе целой рукой хвататься за белое платьице. Ему жаль. Он хочет, чтоб его починили. Хочет, чтоб ему показали мир. Он хочет, так хочет быть человеком. Быть кем-то. Кем-то важным, кем-то для кого-то. Так искренне. Хочет любить. Хочет быть любимым. Нахида обнимает его крепче, обещая, что они справятся. Скарамучча хочет быть свободным. Анемо глаз Бога падает рядом со звоном битого стекла.