юности честное зерцало

Уже в первой половине дня Женя узнаёт, что благородные девицы, коей ей предстоит стать, не должны иметь такие густые пушащиеся волосы, которые нет-нет да и выбьются из аккуратной причёски. Дома, когда она бегала вверх-вниз по огромной — по её меркам, конечно — лестнице, а иногда даже бывало, что каталась по перилам, такое случалось регулярно. Женя просто заправляла выбившуюся прядь за ухо, потому что маленькие шпильки плохо держались в её копне волос и часто терялись, и забывала о ней до тех пор, пока прядь снова не выбьется и не начнёт лезть в глаза — в таком случае процедура повторялась. Но классной даме эта идея пришлась не по душе. Оказывается, у благородных девиц причёски должны быть аккуратные и прядям волос, будь они вьющиеся, как у Жени, или прямые, не разрешается торчать в разные стороны. Оказывается, это не comme il faut. Иными словами, оказывается, стать благородной девицей Жене мешают её волосы. — Это совсем никуда не годится. Это форменное безобразие, — недовольно оглядывая Женю, неловко топчущуюся в выданной только что форме, заключает классная дама, едва зайдя в каморку кастелянши. Женя не понимает, как и откуда у классной дамы в руках взялись ножницы, но бешеный страх сдавливает внутренности и вырывается наружу горячими слезами и истошным криком. — Нет, нет, нет, пожалуйста… Non, mademoiselle, s'il vous plaît, non… — не сдерживая рыданий, кричит она то по-русски, то по-французски и, оттолкнув классную даму, выбегает в коридор, затравленно оглядываясь по сторонам. — Да как ты смеешь! Brebis galeuse… — выплёвывает классная дама, выскакивая в коридор вслед за ней и неумолимо сокращая расстояние между ними. — Non, mademoiselle… S'il vous plaît… — беспомощно лепечет Женя, прижимаясь острыми лопатками к холодной стене. — Mademoiselle ! За спиной у классной дамы возникает высокая фигура в форменном платье, почти как у Жени, только голубом. Женя испуганно поднимает на неё глаза и тут же опускает, успевая, впрочем, подумать про себя, что это голубое платье невероятно красиво в своей изящной простоте, особенно по сравнению с несуразным Жениным. «Небесное», — мелькает у неё в голове. Фигура делает глубокий реверанс и кротко, со всем возможным почтением произносит по-французски: — Позвольте мне помочь юной воспитаннице привести себя в надлежащий вид. Быть может, mademoiselle быстрее усвоит здешние порядки, если подать ей правильный пример. Женя, затаив дыхание, переводит взгляд с высокой фигуры в небесном платье на классную даму, чьи плотно сжатые губы напоминают тонкую серую нить, и едва не вскрикивает от облегчения, когда классная дама, немного помедлив, протягивает небесной фигуре ножницы. — Идём. Идём же. Та крепко сжимает Женину руку и тащит за собой по коридору. Женя бросает беглый взгляд на поблёскивающие в её руке ножницы. Хочется вырваться и рвануть вперёд по коридору, но острый взгляд тёмных глаз сверху вниз будто гипнотизирует, заставляя покориться. Ноги будто сами собой семенят за небесной фигурой, несмотря на то, что сердце мечется в грудной клетке и больно сжимается от страха. — Вы тоже принимаете экзамены? — зачем-то спрашивает Женя. Ей бы сейчас помолчать, забиться куда-нибудь в угол, как мышка, и не высовываться, но вопросы сами собой возникают в голове, требуя немедленных ответов. Всё равно терять уже, кажется, нечего. Даже если её снова назовут форменным безобразием или теми непонятными, но, похоже, очень злыми французскими словами. — Экзамены принимают пепиньерки и преподаватели, — коротко отвечают ей. — Кто такие пепиньерки? Ответом ей служит вздох, как будто Женя только что спросила не что означает непонятное слово, а как выглядит азбука. — Mademoiselle… — ещё раз пытается позвать Женя. — Тише, — шикает над неё небесная фигура, подходя к дортуарам. — Проходи. Быстрее. Дортуары больших не отличаются практически ничем. Разве что тишиной. Впрочем, в пустом дортуаре о шуме судить сложно. — Сядь. Жене кивают на одну из дальних кроватей, и она покорно опускается на покрывало, крепко зажмурив глаза и боясь даже пикнуть. Вот сейчас к ней подойдут сзади — чик — и от растрёпанной копны останется одно только воспоминание. И она станет comme il faut. Небесная mademoiselle бесшумно подходит к кровати и кладёт ножницы на тумбочку рядом, затем открывает с тихим скрипом дверцу и, достав небольшую аккуратную шкатулку, берёт в руки серебряный гребень. — Если ты будешь ходить в таком виде, всё время будешь наказана, — сообщает она, принимаясь расчёсывать Женины волосы. — Что я могу сделать, если они пушатся? — обиженно всхлипывает Женя, тихонько вскрикивая, когда гребень цепляется за колтун. — Ты должна носить две косы, и твои волосы должны быть гладко зачёсаны. Запомни, — продолжает небесная mademoiselle, игнорируя Женино замечание. — Я не умею заплетать косы, — признаётся Женя, густо краснея. — Дома мне всегда делала причёски маменька… — Никого это не волнует. Тебе придётся научиться, — невозмутимо произносит небесная mademoiselle, аккуратно деля Женины волосы на две части и принимаясь заплетать их в тугие косы, стараясь сделать так, чтобы ни один волосок ненароком не выбился. Это оказывается не так просто — волосы у Жени совсем не слушаются, словно вместе с ней протестуя против тугих узлов, в которые их пытаются затянуть. — Мне больше нравится одна коса… как у вас, mademoiselle, — тихо делится Женя, когда небесной барышне всё-таки удаётся укротить её локоны. — Кофульки не носят одну косу, — поджимает губы mademoiselle. На секунду Жене кажется, что в её голосе сквозит тень высокомерия. — Что такое «кофулька»? — непонимающе хмурится Женя. — Это ты, глупая. Ты в кофейном классе. Женя невольно опускает взгляд на подол своего коричневого платья. — А вы — в небесном? — тихо спрашивает она, поднимая глаза на свою спасительницу. — Тебе пора. Воспитанницам нельзя находиться в чужих дортуарах. Иди, пока никто не увидел. — Что такое «brebis galeuse»? — неожиданно спрашивает Женя. — Та злая дама сказала, что я brebis galeuse. Что это значит? — Это значит, что ты очень рассердила m-lle Борисову. Никогда больше не смей перед ней плакать, — серьёзно глядя на неё, говорит небесная барышня. — Ни перед кем здесь не смей плакать. Но в особенности — перед m-lle Борисовой. Женя едва заметно кивает, закусив дрожащую губу, и, встретившись глазами с небесной барышней, падает к ней на колени, утыкаясь лицом в подол её платья и захлёбываясь слезами.