Совсем немного

Почему-то они сбежали в мастерскую, эти двое – без лимонада, без всего. И опять накатило это чувство, Майтимо от него уже отвык – когда все вдруг о ком-то знают или что-то помнят, всех что-то связывает, а он не понимает, что. Вот и теперь он замер в дверях. Войти, не войти. Нашли где разговаривать – среди щипцов и молотков. Рядом с остывшей печью. Тут и сесть-то толком некуда. Этого гостя – который ждал себе спокойно посреди двора и даже голову не поднимал и в окна не смотрел, и так пока Куруфин сам не вышел во двор и не начал вполголоса что-то спрашивать, а Майтимо специально старался не вслушиваться – так вот, этого гостя Майтимо не помнил. Очень спокойного. На Элронда похож. Как будто точно знает, что он и зачем. И медленный. Не боится опоздать. И когда Майтимо возник всё-таки на пороге мастерской, именно он спросил: – Ну, что ж ты не заходишь? – Вам не на что тут сесть, – ответил Майтимо невпопад, – и нечего пить. Ну ладно, одна табуретка тут была, но только одна. Брат не любил отдыхать будто. И отец тоже, только сейчас не надо об этом думать. И тут ведь ещё было что-то важное: этот брат был похож на отца, а гость – гость словно был похож на брата? Удивительно. Те же тонкие губы, тот же взгляд внимательный. Только Куруфин будто постоянно ждал, что ему крикнут в спину что-нибудь ужасное, а этому даже если крикнули бы – он и плечами жать не стал бы. Может, спросит, всё ли в порядке, да и только. Элронд пока не разрешал смотреть назад, не разрешал пытаться понять, что там с кем было раньше. До того, как те вернулись. Но, может быть, если подглядеть совсем чуть-чуть… – Ой, нет, – проговорил Майтимо уже вслух. Опять там красное и чёрное, и кровь на волосах. Да почему у них куда ни ткнёшься – везде кровь? Ну ладно, у самого Майтимо ещё этот огонь. А в остальном… – Что «ой, нет»? – переспросил Куруфин довольно-таки раздражённо. – Ты-то чего бледнеешь, Нельо? Не переучивался на другое имя, и вот что ты будешь делать. Майтимо моргнул. Если закрыть глаза – там будет темнота и чей-то шёпот, будто бы ласковый, а на самом деле нет, и сорванный голос, и такая вина, что хочется зажмуриться. А снаружи – вот. Куруфин, всё ещё сбитый с толку и сам испуганный, а потому сердитый, и этот его… сын, выходит, верно? И ничего-то Майтимо о нём не помнил теперь, кроме последнего ужаса, – так, какие-то тени. Отец ужасно был ему рад, когда тот только появился, это верно. А остальное… – Прости, – попросил сразу у обоих, – что влез. Просто тут правда неудобно разговаривать. – Ничего, – отозвался этот гость, – Элронд рассказывал: ты учишься. Пойдём на воздух? Но здесь тоже ещё не было жарко, и пахло не железом, а кожей почему-то. Интересно, над чем брат сейчас работает. – Да, – повторил Куруфин, – выйдем-ка. Ещё не хватало, чтоб ты тут упал. По крайней мере, лицо у него стало нормальное. Может, он и досадовал, что Майтимо вмешался, но одновременно ему как будто стало не так страшно. И всё-таки – Маглор сейчас бы сказал оставить этих двоих, Куруфина с сыном. И мама бы сказала. Майтимо и так влез в чужую черноту без спроса, да ещё в какую старую. Она же даже уже никого не мучила, это он что-то… – Я принесу вам лимонад, – сказал, чтобы не думать обо всём этом, и эти двое переглянулись – как он сам с Кано мог бы переглядываться. Как будто можно ничего не называть, даже и в мыслях. – Нет уж, – сказал Куруфин, – давай-ка ты… – Да перестань ты! Не ко мне же гость пришёл. Сказал – и всё-таки сбежал. Не хватало ещё поспорить с братом перед его же сыном. Может, у Куруфина тоже сердце потяжелело, а Майтимо тут то уставится куда не надо, то бледнеет. К тому же, пока колешь лёд на кухне, пока толчешь в кувшине мяту и кружки лимона, пока наугад добавляешь сахар и спохватываешься, когда вдруг высыпаешь слишком много – можно и самому все мысли привести в порядок. Это же хорошо, что у брата есть ещё кто-то. Они ведь не поссорились. И не поссорятся. Только жалко, что самый важный ответ, на: «Почему так долго?» – теперь достанется не Маглору, не Майтимо, не маме, а вот этому. Но ведь у всех есть свои… те, с кем проще разговаривать. А интересно, если бы Майтимо сегодня согласился соврать, согласился сказать, что Куруфина не найти сейчас – что, тот и правда скрылся бы? Может, и скрылся. Сам Майтимо от Финьо тоже убежал сначала, а с Маглором почти не разговаривал. Он специально делал самый долгий лимонад в жизни – вот бы когда Элронд похвалил терпение! Может быть, когда учишься – тоже так надо… А Майтимо-то ещё не понимал, почему Маглору всё время нужно чем-то занять руки. То он веранду красил, то розы сажал, то, ещё до того, рис мог чуть не по полдня мыть, ну или резать перец, что угодно. А оказалось вот: когда готовишь, можно ни на кого не смотреть и не думать самому. И всё-таки – рано или поздно надо возвращаться, а то что они там без лимонада. –…я не хочу это ещё раз повторять, – сказал Куруфин непривычно мягко, – если нужно, могу. Но не хочу. Он весь как будто перестал быть таким удивлённым. Вот раньше был будто одновременно очень сонным и только-только неожиданно разбуженным. Взъерошенным. Сбитым с толку. То от Айвен шарахнется, то от самого Майтимо. А сейчас Майтимо смотрел на брата, а думал почему-то об отце: что ему можно было просто подлезть под руку, и он обнимал всегда. Ну, там, в самом начале, где ещё всё светом залито. Эти двое отлично обошлись – брат всё-таки сел на табуретку, а сын его на пол, и так к нему и прижался и застыл. Может, они потом местами поменяются, а может, брат просто тоже опустится на пол, как знать. Но пока что всех вроде бы всё устраивало. – Я не хочу это ещё раз повторять, – повторил брат зачем-то, и его сын тихо фыркнул. Вот только имени не вспомнить вообще никак. Неловко спрашивать. – Я не хочу это ещё раз повторять, поэтому расскажу сразу обоим. Это смешно, вообще-то. Ну, тебе, наверное, скорее понравится, Тьелпе. Может быть. В каком-то смысле. – Угу, – сказал его сын. Он как будто весь светился, и всё смотрел на Куруфина и смотрел. – Угу. Да ты начни с чего угодно. Никто не требует выверенной речи. Можешь и вовсе не рассказывать, если не хочется. – Да нет уж, разреши мне! Где там твой лимонад, Нельо. Нет, вы меня все… За кружку Куруфин схватился, будто бы полдня работал, или весь день куда-то шёл по раскалённой земле. Мда. А ведь должен был возмутиться – лимонад, мол, не из чашек пьют, а из стаканов!.. А он пил и пил. Ну, ладно. – Вы, может, думаете, – я там торчал потому, что душа долго срастается? Да если бы. Так, да не так. Я просто был уверен почему-то… Как бы ему сказать, чтоб не боялся. А интересно, Маглор знает? Или мама? А Куруфин продолжал говорить: вполголоса, медленно. Как будто успокаивал кого-то. Майтимо и не помнил, что он может так. – Я, видите ли, кое-что всё-таки невольно поменял местами. Напутал в рассуждениях, в исходной связке. Решил, что если кто-нибудь из нас признает, как мы ошибались, выйдет, что мы вообще ни в чём не были правы и ничего достойного не совершали никогда. Как будто… о, нет, не могу. Такая ерунда. Как будто все они, что валар, что майар, да неважно кто, все, кто не мы – как будто они все только и ждали, чтобы сказать: «Ну вот, а мы говорили». Как будто бы признать, что ошибался, было бы поводом к злорадству и ничем больше. Как будто дело не в том, что думаю я сам, а в том, что думают все остальные. И не хотелось давать повод к торжеству. Как-то мы очень этим увлеклись, я бы сказал. – Увлеклись, – повторил Тьелпе и погладил Куруфина по руке. Отца по руке. Ему-то он отец. Они так и сидели: Тьелпе на полу, прислонившись к коленям Куруфина, и руку его держал своими двумя. – А на самом-то деле – никто не ждал, пока вы все сдадитесь, да? – Да, – отозвался Куруфин. – Никакого торжества, одно сочувствие, как нарочно. Будто бы о нём просили. И вот однажды я подумал: я-то сам как всё это вижу? Плевать, кто там ещё, кем нас считают и кем будут считать: я-то, я-то здесь где? По нраву мне то, как всё обернулось? То, что мы сделали? Что, мне это так уж нравится, чтобы держаться за это ещё сотню лет, и ещё сотню? Мне самому что, себя не в чем упрекнуть? Я сам не в состоянии разобраться, ошиблись мы или нет? Безо всяких валар и прочих. – И ты решил… – Да хватит мне подсказывать! И я решил, что сути моей это не противоречит. Что, вообще-то, можно было по-другому. И что, в конце концов, я этому не рад! Что, уже самому себя судить нельзя, только оглядываться, как другие… а, да ладно. – И всё было так просто. – Представили размах, да? Всё это время! И я зачем-то спорил – все мы спорили! – там, где и предмета-то для спора не существовало! – И второй стороны. – И её тоже. Я не… гхм. Как бы сказать. Боюсь, что всех нас может кто-то ждать, – мы тоже не думали. Тут этот Тьелпе так сверкнул глазами, что сразу стало ясно, чей он сын. Что-то, наверное, мысленно сказал очень сердитое, но Куруфин только покачал головой и улыбнулся. – Не думали, – передразнил Тьелпе и встал. Интересно, а кто из них теперь старше – сын или отец? Как это вообще считается, когда вот так выходят? – И ты извини, – сказал Куруфин тихо и посмотрел на Майтимо. – Мы же не знали… я лично не знал, что ты тут из книг фигурки вырезаешь. Мы же не знали, что ты так. Ну да! – А мама? Она тебе уже сказала, что всё это глупости, и что она всегда ждала? И в доме убирала, и кровати... – Сказала, – отозвался Куруфин, – не злись ты так. Сказала тысячу раз уже. Это даже обидно, как всё оказалось просто. *** Оно и дальше будет так оказываться. Про плен Майтимо вспомнил утром, в ливень: проснулся от шума воды и долго пытался понять, что изменилось. Что именно сдвинулось. Иногда память так легко встаёт на место, что и не распознать: вот ведь, вчера же ещё был туман, и вдруг теперь всё ясно. – Вот почему, – сказал Майтимо сразу всему: дождю за окном, мокрым розам в саду, мокрой земле, книгам в кровати, братьям, наверняка ещё спящим, матери, которая сейчас в мастерской стояла перед статуей отца – «искала ракурс», – вот почему я всё это так люблю. И старого себя, на которого так сперва сердился и которого так боялся, которому готовился уступить место и пропасть навеки – и себя старого он тоже вспомнил разом, и – ничего особенного. Помнил то и это сразу. Кто вообще сказал, что нужно выбирать? – Как это вышло, – спросил Маглор тем же вечером, – нет, ты скажи, скажи уж мне, как вышло, что ты ребёнком всякие ужасы смотрел! Да и не ужасы. Как вообще вышло, что ты начал вспоминать? Тебя помучиться отправляли или исцелиться? – Ну, видишь ли, – ответил Майтимо. И улыбнулся. Теперь понятно, почему Куруфин тогда так колебался, объясняя ту мысль о мнимом унижении. То, что в Чертогах кажется единственным выходом, самым логичным объяснением и способом, под солнцем начинает звучать странно. Тем более когда старший брат, – пусть теперь Маглор в их истории будет старшим, – тем более когда старший брат так и стучит ножом по доске. – Ты режешь лук или уже отбиваешь ритм? Ну ладно, ладно. Видишь ли, я хотел… я думал, что это, может быть, вышло бы мне хорошим наказанием. Барахтаться в неведении и всё же иногда что-то подсматривать. Не знать, в чём дело. Мне предлагали забыть до конца, я сам не согласился. Так и сказал: «Без жути не пойду». Если бы я не всматривался, ничего не смог бы видеть. Достаточно отвернуться. Но, как ты помнишь, я не отворачивался. – Действительно, – фыркнул Маглор, – зачем же, когда… Стой. Ты серьёзно сейчас говоришь, что это всё не недосмотр, не задумка, не единственное условие твоего же выхода, а всё ты сам себе придумал и исполнил? – Ну почему, как раз единственное. Это я его поставил. Или так, или смысла нет о чём-то говорить. Кто знал, что ты и мама уделите тому мне столько времени? Да и не только вы, конечно. – Сам поставил! – Маглор без видимых усилий вогнал нож в доску чуть не на пол-лезвия и повернулся, возмущённый. Всплеснул руками. – Сам поставил! Вы посмотрите на него! – Я тоже очень скучал. – А я вот уже не уверен! Сам поставил. И ладно над собой, но ты, по сути, издевался над ребёнком! – Которым сам до этого решил стать. Не путай меня теперь: и то, и то всё равно я. Хотя, конечно, вам-то с мамой, и остальным тоже, пришлось нелегко. Но я и правда подумать не мог, что вы все станете так со мной возиться. – Угу. Никто из вас не мог подумать. Но чтобы самому себе… Ну знаешь, Нельо. Вот с Финдекано объясняться будешь сам. *** Почему-то вместе со старой памятью возвращалась и память новая, о самых первых днях во второй жизни: как мама уговаривала шёпотом, и как Маглор потом подхватывал, забалтывал, и сам его голос был как утешение: ну же, не бойся, ну же, посмотри, видишь, сколько тут славного? Ты только выгляни, а дальше уж мы вместе. Ну давай, что ты спрятался. Ты же уже пришёл.