Совсем немного

– Там ещё за ухом, – подсказал Майтимо, не поднимая головы, – за правым ухом, то есть. Всё повторялось: он снова сидел у Элронда во дворе, на скамье, поджав ноги, и опять рисовал. На этот раз по памяти: как у нового брата волосы закрывают лицо и как он их всё время собирает и отвлекается на что-то, и как мама на это смотрит, стоя на пороге дома. Брат впереди и мама позади. Главное, чтоб сам брат рисунков не увидел. Он так и не звал Майтимо по имени, и Майтимо его тоже не звал. Конечно, и не фыркал особо, и не огрызался – что делать, раз брат тут уже живёт! Это же дом не только Маглора, а общий. Но можно соблюдать простую вежливость – передавать маслёнку, полотенце менять на чистое, а то у этого постоянно руки в саже; а можно называть по именам. И вот пока этот брат не захотел, Майтимо тоже с ним не будет. И картинки как будто выцветали. Очень странно на них смотреть, что в мыслях, что в реальности, когда один вдруг ожил, меряет шагами комнату, куда-то пропадает на целые дни, шепчется с мамой. А то даже и не шепчется, а просто они друг на друга смотрят. И Майтимо ему немного маму уступил, хотя его никто и не просил. А что делать, раз тот только пришёл, а Майтимо уже давно здесь! Конечно, нужно посторониться. Майтимо-то точно знает, что мама всегда простит, а этот будто позабыл. Итак, с братом не ладилось, и потому Майтимо чаще стал бывать у Элронда. С ним удобно – вроде семья, а вроде не совсем. И Элронд вообще не требовал, чтоб Майтимо разговаривал, а просто позволял у себя быть, сколько захочется. Вообще особенно не обращал внимания – ну Майтимо и Майтимо. Иногда хорошо, когда тебя не видят. А за ухом, на шее, всё чесалась дурацкая царапина, и Майтимо даже уголь свой отложил, и повторил: – За правым ухом же. – Угу, – отозвался Элронд, не оглядываясь. На сей-то раз он лечил не кого-то там, а Айвен, которой тут недавно отдали её застёжку и это стало поводом влезть в заросли. Майтимо разве что не очень понял, как оно всё сочетается, в зарослях-то застёжка не нужна, но Айвен только фыркнула. Ну и ладно. – Что угу, – Айвен сама выбрала слишком высокий стул, чтобы сейчас болтать ногами изо всех сил. Элронд её попросил посидеть спокойно, но уж совсем спокойно она, видно, не могла. – Что угу? Я всего-то хотела посмотреть, где там те осы, а их не было уже. Подумаешь! Ну как же за ухом болело и чесалось. Майтимо просто пришлёпнул ладонью, будто комара, и Айвен вскрикнула и вдруг уставилась сердито. – Перестань! Да я не тебе… не вам… Скажите Майтимо! – А что Майтимо? – А зачем же он ворует? Некстати вспомнилось вообще другое, с кораблями. И как они порхали с одними хозяевами, и как скрипели под другими. Ну конечно. И ему бы сейчас все эти корабли показались огромными, а в прошлый раз он сам был… – Не ворую я ничего. – Ну если мне там было больно, а сейчас уже и нет? – Не воруешь, – подтвердил Элронд, мимоходом взлохматив Айвен волосы. Он распрямился и смотрел теперь внимательно-внимательно, как в тот, первый раз, когда сказал, что Майтимо раньше был старше. – Не воруешь. Чужую боль забирать – это по-другому называется. Давно это с тобой? Да что он снова делает не так? – Не знаю! Не считал. Разве оно не у всех? – Чужую боль-то чувствовать как свою? Нет, нет, не у всех, конечно. Я почему и спрашиваю: может, ты как я? А сам совсем по-новому на Майтимо смотрел. Как на колодец, может, неизвестной глубины. Ну да, ну да. Тот-то, Маэдрос, небось чужой-то боли никогда не чувствовал. Может, и этот брат второй только скривится снова, как узнает. – Вспомни, пожалуйста, – попросил Элронд и хорошо хотя бы не на корточки присел, а так, на скамью рядом. Майтимо, правда, все подушки давно на землю спихнул, очень красивые, светлые, просто без них удобнее, – но Элронда нисколько это не смутило. Вот целитель-то целитель, и правил раньше, а как самому в непонятной позе гнуться – это всегда пожалуйста. И не ругался ведь. – Это ведь очень важно. Это нужно развивать, если… Айвен сказала: – Я могу ещё раз поцарапаться. – Исцарапаться, – поправил Майтимо, – всей. Зачем ты так? – Ой, да я просто не заметила. Как будто ты сам только по тропинкам ходишь. Нет уж, туда – где осы, и где второй брат осознал себя и тут же с этими осами поссорился, и ещё ещё такие заросли, а рядом тишина холодней всякого родника – вот уж туда Майтимо не отправился бы никогда в жизни. Это Айвен зачем-то сунулась. И почему ещё ей этот рассказал, откуда он пришёл! – Не надо никому страдать лишний раз, – отказался и Элронд, – но ты же и укусы тогда чувствовал, Майтимо? И укусы. И как у мамы плечи один раз болели. И что у Кано голова болит, когда тот грустный. И что сам Элронд… ну, у него обычно глаза начинает жечь, это не то. Вообще столько всего про всех узнаёшь, если задуматься, просто Майтимо не думал раньше. Все же ведь чувствуют, если другому плохо. Мама с Кано всегда чувствовали. А с Финдекано вообще занятно, получается, если это совсем его, а не от Майтимо, потому что когда вот Майтимо спросил про свою руку, Финдекано так дёрнулся, будто это с его рукой когда-то что-то делали. – Ну видишь, – сказал Элронд, – а ты боялся дела не найти. – Я хотел разговаривать. – Так это ведь одно и то же! Только стороны разные. И во дворе у Элронда светило солнце, но скамья, на которой они двое сидели, сейчас была в тени; и Айвен в кои-то веки сама замерла, и закрыла глаза, и солнцу лицо подставила – это чтобы не слышать, как Майтимо с Элрондом секретничают, хотя это вовсе даже и не был секрет; и всё было так… Ну, вот так Кано иногда показывал какие-то дни, когда всё было в порядке. Как будто и сейчас было в порядке. На Элронда Майтимо даже не смотрел, а всё равно знал, что тот улыбается. – Пойдёшь ко мне учиться? – А ты примешь? Тут Элронд даже отвечать ничего не стал. Вот удивительно. Когда Майтимо вспоминал ту крепость – ну, что мог, как мог, и чтоб ещё огонь по краю не задеть, – когда Майтимо вспоминал ту крепость, ему казалось, что он там просто постоянно ходил и молчал. То на пороге встанет, то ещё где. Ну, может, пару раз на корточки сел. А Элронд будто что-то ну совсем другое помнил. – А вдруг я вырасту и это всё исчезнет? Он же… другой я… ну, тот я, который раньше, он же ведь этого не умел совсем? – А ты научишься. Видишь, как оно сложилось. – Я хочу маму вылечить. Чтоб у неё потом… ни плечи, ничего. – И сердце, да? – догадался Элронд опять совсем как Маглор. – Вот только с сердцем всегда сложно. *** С сердцем и правда было сложно, потому что Майтимо только-только хотел сказать маме и Маглору, что ему будет теперь, чем заняться, к чему руки приложить, и что не у них одних теперь есть дело, у него вот тоже будет, и он попробует ничего не испортить, а наоборот, чтобы потом и о нём можно было говорить хорошее, как вот сейчас говорят о маминых масках, и о маминых барельефах, и о песнях Маглора; он собирался всё это сказать им и, может быть, даже позвать куда-то на реку, вот только дома снова спорили. Жалко, что споры нельзя исцелить до конца. Или прихлопнуть. – …да ты не понимаешь, – шипел Куруфин. – Ты думаешь, ему на самом деле хорошо? – А ты думаешь – когда ты вот так караулишь посреди двора, чтобы я точно мимо не прошёл, и в тысячный раз спрашиваешь одно и то же, ещё и вслух – мне это так уж радостно? – Да Нельо не придёт, он ведь у Элронда. Всегда от него поздно возвращается. Опять же, что ещё за новости – чем плох наш дом! – Наверное, тем, что в нём нынче постоянно кто-нибудь чем-то возмущается. – Как ты не понимаешь! Разве это… – Да продолжайте, – сказал Майтимо, проходя мимо них обоих. Куруфин застыл. – Считайте – я у Элронда. Что ж вы замолкли. – А и продолжу, – вдруг решился второй брат и повернулся к Майтимо, – а и продолжу ведь! Кем надо быть, чтобы с собой такое сделать? У Элронда ведь правда было очень тихо. У Финдекано громко иногда, но зато весело. У мамы тоже громко, даже с музыкой, или ещё все вместе шили иногда, все, кто к ней приходил. У Айвен они сами с Майтимо и шумели вдвоём. А тут… Во внутреннем дворе теперь стояли мамины вазы, и одна – в виде сердца, очень красного, как живого, мама сказала, Майтимо её и вдохновил, только оно было полым, и цветы можно было ставить в несколько трубок-отверстий. И хмель тут свисал, и деревянную арку Маглор для него сделал хорошую, высокую и прочную, и скамьи были, и стулья, и столы для кувшинов с лимонадом. Вот правда, Куруфин за ними читал. Всё ведь тут было хорошо. Но у Элронда хотелось, чтоб всё так и осталось, а тут – нет. – Кем надо быть, – повторил Маглор нараспев, и лицо у него стало такое далёкое, как будто он сам только-только откуда-то вернулся, – кем надо быть, чтоб приставать к ребёнку со всякой ерундой. Майтимо, ты голодный? – С ерундой? Куруфин всё смотрел – на Майтимо, на Маглора… Даже встал как-то по-особенному, как будто собирался устоять, если бы они двое на него сейчас бы кинулись. Но он был без оружия. Почему Майтимо вообще вспомнил про оружие, зачем это? – С ерундой, Кано? По-твоему, это ерунда, когда твой брат себя частью не помнит, частью знать не хочет? – Ну, я бы тоже много чего не хотел бы знать, – ответил Кано спокойно. – Он просто очень испугался, Майтимо. Не суди строго. – Перестань говорить, будто меня тут нет! – А ты в таком случае перестань с порога задавать бестактные, странные, отвратительно глупые вопросы, Атаринкэ. Куруфин вдохнул через нос. У него тоже будто бы что-то болело, только что-то, что телом не почувствуешь. – А мне так нравится, – сказал им обоим Майтимо и только тогда понял, что это правда. – И леса, и на речку, и побегать с кем-нибудь, и небо чтобы чистое, или под ливень, и в нём ещё бывает пыльца… Да что я говорю, ты всё небось забыл! – Я-то забыл? – А почему тогда ты спрашиваешь! Мне нравится, когда целое поле впереди, и когда ни о чём можно не думать, и море тоже нравится, особенно если с мамой, и флейта, и козу доить, и когда на руках кто-то подбрасывал раньше, и венки плести, и картинки смотреть с тобой и остальными, и на лошади, только не сейчас, и иногда мороженое, и чтобы Маглор улыбался, и вообще. И все. А ты как будто хочешь, чтоб я только в снег смотрел. – Да Эру ради, Майтимо, – Куруфин покачал головой. Вот так же было, когда Майтимо принял его за отца – тоже вдруг растерялся. – Когда это я говорил, что тебе нужно смотреть в снег? – Ты потому что думаешь, что я ненастоящий. – Нет, нет же, я… О, хватит, ради Эру. Извини меня. – За что? – А если я скажу неправильно, ты мне не дашь второй попытки, верно понимаю? Ого. Кажется, он умел шутить. И он до этого всё же назвал по имени. *** Новость Майтимо приберёг до ужина. Кано, конечно, понял, что что-то случилось, но спрашивать не стал. Он вообще будто очень разозлился на второго, разозлился до вежливости и даже до рассеянности, его и коснуться было страшно – будто обожжёшься. Хотя он даже не на Майтимо сердился. – А я, – сказал Майтимо, когда второй брат вежливо подложил ему картошки, – а я теперь буду целителем, если получится. – О, – сказал Кано, – то есть я всё верно понял. – Когда это? – Когда у меня болела голова, а ты сказал, что у тебя тоже болит. Что ж, поздравляю. Лучшее из призваний, на мой вкус. – Одно из, – уточнил второй брат сухо. Сам он будто не променял бы свою сажу и стук молотков разного размера ни на что на свете.