Образы грядущего

Салиму одиннадцать, когда Сентябрьское восстание вспыхивает с новой силой. Салиму одиннадцать, когда во сне он встречает незнакомого солдата незнакомой ему страны. На улице март 1974 года. Война, начавшаяся еще до его рождения, казалось бы, закончившаяся мирным договором, разражается с доселе невиданной ожесточенностью и яростью. Эта вспышка несравнима с вновь возобновляющимися боевыми действиями ни в шестьдесят шестом, чего он попросту не мог помнить, ни в шестьдесят девятом, о чем помнится лишь что-то смутное и тревожное. Закон об автономии, за которой так рьяно боролся Курдистан, принимается Багдадом в одностороннем порядке, урезая наполовину территорию, игнорируя требование отдать конкретный город в качестве столицы, навязывая жесткий контроль этой самой автономии в управлении. Проходит буквально несколько месяцев, как боевые действия принимают характер регулярной фронтовой войны. Все это Салим едва ли понимает. То, что он действительно понимает, так это то, что его отец, военный, отправляется туда, на передовую. То, что он знает, так это то, что лозунг курдов звучит как «Курдистан или смерть!» Ему одиннадцать, и он не может сделать с происходящим ровно ничего. Только быть храбрым, чтобы отец его не стыдился перед другими и не волновался по лишнему поводу, уходя; чтобы мать не беспокоилась еще и за него. Ему всего одиннадцать, и ему страшно. За отца, за себя, за маму. Он может только притворяться храбрым, делать вид, что испытывает больше восторга, чем опасливости, когда разглядывает поставленное в углу оружие под улыбку отца, а на деле вечером, когда в доме остается он один и мать, прячется под одеяло и зажмуривает с силой глаза, с пылом детской веры читая молитву, прося Аллаха приглядеть за отцом, сохранить его жизнь, хотя прекрасно, несвойственно ребенку понимает, что защитить всех, за кого просят в эти дни, Бог не сможет.

«…или смерть!»

Многие умрут, и как он может быть уверен, что Аллах прикроет ладонью, отведет пулю именно от его родителя?

«…смерть!»

Салим долго ворочается и засыпает беспокойно, мыслями касаясь все одного и того же, под ребрами храня страх.

✧

Солнце припекает лицо, даже за закрытыми веками оставляет на глазах красные пятна, а щек касается пришедший откуда-то порыв ветра с поднятой пылью и песком. Салим моргает и озирается напряженно по сторонам. Место кажется лишь немного знакомым — дома, внутренние дворики со стенами как сотни других, но он знает, что где-то там возвышаются гораздо более высокие здания. Он отчего-то знает, что это Багдад, хотя бывал здесь всего раз, когда они навещали родственников, да и город большой — не мог он видеть всех переплетений улиц. Вокруг пусто, но это почему-то совсем не смущает. Салим идет вперед, потому что знает откуда-то, что нужно, сворачивает в переулок и выглядывает из-за угла. Делает еще несколько шагов вперед, а потом замирает как вкопанный. Его обступает невнятный шум, представить который он до конца не может. Хотя нет. Он ведь… был здесь и до этого, но почему-то Салим его не слышал. Утихший было страх вновь наступает, дыхание тяжелеет и становится прерывистым. Даже не зная, что это за звуки, смешавшиеся эхом на улицах, Салим инстинктивно боится. Кажется, что это что-то близкое, даже если и не знакомое. Пока что незнакомое. Вдруг совсем рядом появляется человек. Его накрывает звуками, как облаком следующими за незнакомцем, за секунду до того, как рука хватает за плечо и грубо дергает вниз и толкает вперед себя, закрывая со спины чужим телом. Салим ничего не успевает понять, оглушенный резко ставшим четким грохотом стрельбы, призывных криков, звуком близкого взрыва, свистящих осколков. Кажется, что на пустынной до этого улице возникают призраки людей — бегущих от стены к стене, кричащих своим и чужим, бьющихся и истекающих невидимой кровью. Бесплотные тени, в отличие от мужчины, оказавшегося рядом. Его буквально впихивают во внутренний двор какого-то дома, кидают на землю у самой стены. Человек падает на колени следом, и Салим почти видит, как в угол стены влетают одна за другой пули, выхватывая из той каменное крошево. Мужчина, затащивший его сюда, поднимает до этого склоненную к земле и прикрытую инстинктивно рукой от мелких осколков голову и смотрит на него, остро сверкая гневным взглядом. — Какого ты творишь?! Жизнь не дорога?! Слышишь — стреляют, голову пригнул — и за ближайший камень! Сам должен о себе заботиться! Салим вздрагивает от неожиданности, но страха перед странно одетым, со странным оружием, непохожим на отцовский автомат, и взрослым мужчиной не испытывает. Скорее любопытство. Этот солдат, хоть и взрослый, не похож ни на отца, ни на его же друзей. Говорит как-то странно, будто и не на их языке, хотя Салим его почему-то понимает. Мужчина цыкает, качает головой, бормоча что-то вроде: «Все равно ничерта не понимает», и оглядывается за спину, придвигаясь ближе к углу, собираясь выглянуть. Салим вдруг пугается за мужчину и хватает руками за широкое предплечье с рисунком птицы. Там ведь стреляют — курды или незримые призраки — не важно, — там ведь пули, там смерть! Вдруг он… умрет? Вот-так просто. Салим хочет его удержать, ищет лихорадочно в своей голове весомый предлог, зная, что, чтобы взрослый тебя послушал, нужно говорить верные вещи. Быстро выдает очевидное для себя, пускай и не до конца уверенно: — Но… там ведь никого нет? Солдат резко оборачивается, хмурясь и вглядываясь цепко ему в глаза. Салиму кажется, что его сейчас отругают, потому что он точно чего-то не понимает и сказал что-то не так, но он решает стоять на своем до конца, поэтому упрямо поджимает губы, щурясь. Ждет, что мужчина выдернет руку и молча уйдет. Но тот застывает неожиданно на какое-то время, смотря только на Салима. Затем выпускает автомат из рук и щиплет себя за руку сразу несколько раз. Поднимает взгляд обратно на мальчишку и сосредоточенно вглядывается в лицо напротив, словно ища что-то знакомое, совершенно позабыв обо всем прочем, о чем волновался буквально вот-вот. Моргает и смотрит как-то потерянно, приоткрыв рот. — Салим?.. Видно прекрасно, что хочет сказать что-то еще, много чего еще: раскрывает рот, подается порывисто вперед, но не успевает, — время разделяет их обратно.

✧

Салим просыпается под душным и жарким одеялом в своей комнате. Сначала он не понимает, что произошло и что он видел, но как только мысли перестают путаться после сонливого оцепенения, вдруг приходит осознание. Nisf ruh, его половина души. Он резко вскакивает, скидывая с себя одеяло и садясь на кровати. Жмурится, пытаясь вспомнить как можно больше, но к собственному разочарованию не может, натыкаясь мысленно лишь на отдельные яркие детали — чужое лицо никак не хочет вставать перед глазами цельной картиной, все расплывается невнятно, хотя сам он помнит, что там видел все так четко и ясно… Со вздохом он открывает глаза, понимая, что не достигнет желаемого, как бы сильно того не хотел. Даже так это — сон, пускай и самый особенный в его жизни. А сны мало что оставляют после себя кроме очертаний, ощущений и образов. Он знает, что это такое. У каждого человека есть его nisf ruh, как Салиму в самом детстве еще рассказывала мама. Кому-то из мужчин Аллах дает встретить во снах будущую жену, кому-то из женщин — будущего мужа, а бывает редко, что кто-то встречает брата или сестру. В любом случае ты, еще до вашей встречи наяву, можешь увидеть связанного с тобой с самого рождения, самого близкого тебе человека, пускай просто друга, а не любимого. И даже если сама ваша встреча должна произойти через долгие годы, вы все это время можете быть рядом и поддерживать друг друга. Салим, конечно, первым делом утром, забывая обо всем остальном на время — и о набирающих ход боевых действиях, и о своем страхе, делится новостью с матерью, что где-то там, когда-то есть мужчина, который станет ему братом, и какой он храбрый, и как готов был помочь. Загорается идеей, что найдет его, и тогда… На вопрос матери, помнит ли сын, как выглядит его душа, Салим обидчиво и недовольно вздыхает, а она улыбается и говорит, что они непременно узнают друг друга, как это произошло у них с его отцом, но искать самому не стоит. Аллах сам сведет их пути. Что их страна не такая большая, как ему кажется, что война закончится, и они обязательно встретятся. И Салим кивает, почему-то умалчивая о непривычно светлых, а не темных карих глазах, о светлых волосах на бритом затылке, о языке, о форме, об автомате… Это ведь не имеет значения, раз Аллах связал их, так? Они все равно встретятся. Мама все еще улыбается, но между делом спрашивает, выдавая себя обеспокоенным взглядом, что беспокоит Салима, раз его душа пришла к нему во сне. Ведь эти встречи вне времени и вне расстояний не состоятся по радостному поводу, увы. Салим поджимает губы. Он должен быть храбрым ради родителей. Но мама уже волнуется за него, заглядывая ему в глаза, и он в конце концов признается, что ему было страшно, из-за чего вчера ночью не мог долго уснуть. Но все уже в порядке, заверяет ее Салим, для верности кивая головой. Она тоже кивает в ответ, возвращая на свое лицо улыбку, хоть и винит себя запоздало и бессловесно, что сама не разглядела страха сына. Успокаивается после произнесенных слов. Конечно, с ним в порядке, — разве этот пока безымянный мужчина мог не поддержать? Салим и правда больше не боится, по крайней мере, не так, потому что не чувствует себя настолько одиноким, потому что где-то и когда-то есть он. Все еще просит Бога приглядывать за отцом, но и отцу тоже пишет, хотя и считает это, может, совсем немного глупым. Вряд ли отец прислушается к его совету — он же еще мальчишка в его глазах — и без него, наверное, все знает. Не может не знать, он ведь военный, такой же, как… Салим не может просить отца в конце общего их с матерью письма, как тот услышит выстрелы, «прятаться за ближайший камень», зато может просить «заботиться о себе самому». Почему-то эти слова запоминаются ему не в пример остальному до крайности отчетливо. Запоминаются на многие годы вперед.

|

- 🌒 -

|

Джейсону двенадцать, когда его отец впервые срывается. Он запирается в своей комнате, укрываясь от бури на условно своей территории в этом старом доме. Не прячется, нет. Просто разумно пережидает. Но даже произнося это про себя, кривится от так фальшиво звучащих слов. Он ведь «нихера не может», прав отец. Дохлый двенадцатилетка, уступающий всем и во всем. «Ни мозгов, ни мышц, ни характера». Но, по крайней мере, ему хватает ума не оставаться в эпицентре взрыва — в зоне видимости старшего Колчека — и выставить между собой и им какую-то преграду. Это страшно, когда человек, едва ли не вдвое больший, замахивается на тебя. Страшно, когда от него не сбежишь, как от незнакомца на улице, страшно, потому что это вроде как твой близкий человек. Отец стучит по двери, она трясется, но не поддается, а ломать свое имущество тот не собирается, не сейчас, так что отступает, уходя к своей батарее бутылок. Джейсон наконец выдыхает и стекает по противоположной от входа в комнату стене, когда слышит удаляющиеся шаги. Внутри клокочет злоба, едва ли покрывая, маскируя страх, а на глазах выступают злые слезы. Джейсон не верит, что это пройдет и забудется как кошмарный сон. Что это был единственный раз — первый и последний, что этого не повторится. Отец срывается впервые, да. Но идет к этому долго и планомерно, не без множества причин со стороны, не без десятка предпосылок, а значит, не прекратит, не свернет. Затаится, притворяясь прежним собой, — не таким, конечно, каким был лет пять назад, таким уже никогда не станет, — но чем-то более… безобидным. Затаится, но уже не изменится. Это Джейсону тоже хватает ума понять. Он встает с пола, просидев неподвижно несколько минут, но так и не услышав решившего бы возвратиться отца. Доходит до кровати и падает сверху, заворачивается в валяющийся поверх мятый плед и напряженно прислушивается к шагам с первого этажа, к шуму, звукам работающего телевизора, ловя любой намек на то, что снова скрипнет лестница или половица в коридоре между ванной и пустующей комнатой старшей сестры.

✧

Присутствие другого человека в своей комнате он замечает не сразу. Просто краем глаза вдруг видит чужой силуэт и подрывается с кровати, локтем чуть не прикладываясь о стену. Парень, наверное, возраста его сестры, до этого оглядывающий комнату, поворачивает голову в сторону дернувшегося мальчишки. — Ты еще кто? — напряженно сверлит его взглядом Джейсон, вцепляясь крепче в плед и гадая, откуда тот мог взяться и как попасть в комнату. Сестра вернулась, приведя «приятеля», а он не заметил? Да нет. Не смогли бы они проскочить мимо отца, не в его состоянии уж точно. Хотя, если тот уже напился до беспамятства… — Не бойся. Я не причиню тебе вреда, — поднимает руки перед собой незнакомец, замечая его взвинченное состояние, и Джейсон морщит нос от какой-то двоякости чужого голоса. Может, отец все же ударил, и теперь ему слышится что-то не то? Парень тем временем делает медленные шаги вперед, не опуская рук, будто к дикому зверенышу подкрадывается. Джейсон также медленно отодвигается в угол кровати — мало ли. Парень, заметив это, вздыхает и останавливается на середине комнаты. — Что у тебя случилось? — спокойно и серьезно спрашивает он, но не раздраженно, как стоило бы ожидать, а с неожиданным сочувствием в голосе и на открытом лице. — С чего это ты взял, что у меня что-то случилось? И с чего это должно касаться тебя? — фыркает Джейсон, настороженно не отводя взгляд. — Но я же здесь, — говорит парень как само собой очевидное, приподнимая брови. — И кого, как не меня, после тебя самого, должно это касаться? Джейсон упрямо хмурится. А потом понимает запоздало и пораженно моргает, округляя глаза в удивлении и приоткрывая рот. Факты из незнамо как попавшего в его комнату человека, странной речи, связи двух незнакомых людей и возможной причины складываются в одно целое. Парень, видя его выражение лица, слегка улыбается. Делает осторожно оставшиеся несколько шагов до кровати и опускается на самый край. — Ты странно звучишь, — первое, что произносит Джейсон из сотни фраз, доступных после сделанного удивительного вывода, разглядывая гостя во все глаза. — Знаю. Это из-за разного языка, — кивает, не теряя улыбки, парень. — Но я могу говорить на твоем, — произносит последнее уже по-английски. — Лучше не надо, — Джейсон лишь отчасти наигранно морщится. И после существующих в мире таких людей, как его соулмейт, говорят, что это у него акцент ужасный? — Что это вообще за акцент? Ты что, мексиканец? — подозрительно щурится Колчек. Кожа смугловатая, волосы, глаза темные… Парень поднимает брови, а затем тихо смеется, щуря глаза. — Нет, не мексиканец. Уж извини за язык. У меня не так много практики, как хотелось бы, хоть и учу я его основательно. — Зачем? — не может не спросить Джейсон. Сам он вряд ли может понять такой энтузиазм в изучении чего бы то ни было. — Чтобы мы могли говорить на одном языке, когда встретимся, — мягко улыбается ему парень. Джейсон чувствует, как у него предательски краснеют кончики ушей, и тянется рукой к челке, чтобы начать смущенно ее теребить, пока в голове носятся без остановки мысли о том, что он все-таки не один. Не из числа тех несчастных, кому не снятся особенные сны или которые слишком счастливы наяву, чтобы искать убежища и спасения во сне. А потом в голове возникает закономерный вопрос. — Погоди, а откуда ты знал, что я говорю на английском? — Я уже встречал тебя. Джейсон сосредоточенно хмурится. Но, получается, если он этого не помнит… — Ты встречал взрослого меня? — буквально загорается Колчек, блестя глазами. — Какой он? То есть, я? — возбужденно пододвигается ближе, чуть не тесня гостя на занятом краю кровати. — Я не могу сказать многое, ты знаешь, — качает головой парень, прикрывая глаза. Джейсон сокрушенно вздыхает, обидчиво поджимая губы. — Неужели ты веришь в эту чепуху про несчастья до конца жизни, если скажешь другому что-нибудь, что он «не должен знать»? — Я верю, что судьба наша связана и то, встретимся ли мы, зависит от пройденного назначенного пути. Скажи я что-то о будущем тебе, ты можешь изменить все, даже не осознавая. Я не боюсь несчастий до конца жизни. Я боюсь до конца ее не встретить тебя, — он ловит чужой взгляд, пытаясь донести свою мысль. Джейсон отводит глаза. О таком он не то чтобы думал. Но раз на кону их встреча… можно и унять любопытство. Он совсем не против — и это слабо сказано — встретиться в реальности с… Он хмурится, понимая, что все еще не знает чужого имени. — Салим. — Что? — озадаченно моргает Джейсон. — Мое имя, — поясняет Салим. Будто угадал мысли сидящего рядом Колчека. — А я Джейсон. Не знаю, говорил ли тебе будущий я… — пожимает он плечами. — Приятно познакомиться, Джейсон, — улыбается снова Салим, а Джейсон смотрит в его хоть и темные, но теплые глаза. — Ты храбрый, — вдруг произносит он, — решительный… Ты готов был помочь даже незнакомому мальчишке. Ты будущий — хороший человек, Джейсон. Сам Джейсон вслушивается в эти слова, в то, как их произносит Салим. И верит, что он-будущий и правда хороший человек, испытывая где-то внутри себя затаенную гордость от не принадлежащей ему похвалы, по крайней мере, пока что, в полной мере. Не может же отзываться так о неприятном человеке другой. Салим переводит взгляд на одну из стен, вздыхает и принимает серьезный вид, хоть и не теряет этой своей мягкости. — И все же. Что у тебя случилось, Джейсон? Могу я как-нибудь помочь? Джейсон сразу упрямо сжимает губы. Не хочется загружать другого человека своими проблемами. Тем более, если этот человек — Салим. Ведь прийти он не сможет, не сейчас, как и сделать что-то с его отцом. Не хочется, чтобы Салим вообще пересекался с отцом, пускай и на словах. Да и вообще говорить об этом… не хочется. Он ведь впервые видит своего соулмейта и не хочет отпугнуть его, не хочет, чтобы их и без того строго вымеренное время отбирал отец. — Ты можешь… — неуверенно начинает Джейсон. Хочет попросить, чтобы Салим его обнял, но не слишком ли? Он взрослый уже, чтобы напрашиваться на такое. Так что он говорит не совсем то, что собирался: — Можешь просто посидеть так рядом? Салим придвигается чуть ближе. — Не поделишься пледом? Джейсон стягивает с себя и так уже сползший почти край пледа и протягивает парню. Салим забирает его и неловко немного укрывает свои плечи, а потом другой рукой притягивая к себе Колчека так, что он и пискнуть недовольно не успевает, как оказывается под чужим боком, а кольцо из рук замыкается, и он обнаруживает себя бережно прижатым в объятиях. Через пару секунд он сам утыкается носом в чужое плечо. — Просто знай, Джейсон, что я буду рядом, несмотря ни на что. Везде и всегда, — звучит обещанием над самым его ухом.

✧

Проснувшись, Джейсон пялится в потолок с робкой, несмотря на вчерашнее, улыбкой на лице. Он мало знает о будущем себе, которому придется встретиться с Салимом наяву, но он может быть храбрым. Он будет. И пусть отец катится куда подальше, если желает окончательно спиться, если желает стать чужим человеком для собственного сына, детей, семьи. У Джейсона есть человек, который не оставит его несмотря ни на что. Пусть его соулмейт — парень. Если раньше сам факт существования таких пар, когда он о подобном слышал краем уха, вызывал у него только непонимание, сейчас он довольно быстро — даже слишком быстро, наверное, — с этим смиряется, имея как пример самого себя и Салима. Потому что вот точно не кажется, что какая-то девчонка смогла бы серьезно выслушать без лишних «почему» да «отчего» и обнять достаточно крепко, когда Джейсону это было нужно. И, пусть он не может вспомнить точно его лицо, он будет помнить теплые глаза и два обещания, данные ему Салимом и им самому себе.

— 🌒 —

Джейсону семнадцать. Жизнь у него не то чтобы идет по ровной прямой, но ничего особо ужасного не происходит, о чем он совсем немного, но в последнее время слишком уж часто сожалеет. Он уже лет пять не видел Салима — целых пять лет — и… он скучает. Прошла будто целая жизнь уже, столько всего произошло, но он, несмотря на это, не забывает тот единственный сон и того человека. Ему, черт возьми, уже семнадцать. Отец медленно катится по наклонной, мать все пытается тянуть их «семью», хотя от той уже ничего по сути и не осталось. Сестра сменила несколько хахалей и год назад съехала к очередному, по сути попросту сбежав из дома. Джейсон ее понимает, только последовать ее примеру не может, как бы ни хотел, еще как минимум несколько лет. Ему уже семнадцать, и столько всего изменилось, а он до сих пор не встретил во сне его моложе того парня, которым Салим впервые появился перед ним. Сны ведь прекращаются после того, как предназначенные встречаются. Насколько же старше он был тогда, когда Салим впервые его увидел? Сколько еще придется ждать, прежде чем они смогут встретиться наяву? Но Джейсон ждет. И будет ждать, никуда не денется. Просто хочет увидеть его еще раз, хотя бы во сне. В этот день он как обычно возвращается ближе к вечеру. Привычно уже проскакивает мимо отца, в это время занимающего гостиную, пробираясь по той части пола, что ближе к стене, где нет ненадежных половиц, заглядывает быстро на кухню, чтобы оставить в холодильнике то, что просила захватить на обратном пути в магазине мать, стараясь не задеть ничего стеклянного-звенящего, подхватывает взамен затолканную в дальний угол холодильника тарелку со своим ужином и идет к себе наверх, игнорируя микроволновку — слишком шумную микроволновку. Пустая тарелка остается в его комнате до утра — выбираться ради нее из комнаты Джейсон не собирается. Просто щелкает светом и сворачивается на своей кровати, натягивая по подбородок плед и отмечая краем сознания, что с первого этажа не доносится никаких резких звуков. Если ему не приснится Салим, он надеется просто закрыть глаза, чтобы провалиться в черную пустоту и уже через несколько секунд открыть их завтра, начав новый день.

✧

Глаза он открывает в темноте, но видит не черноту серых утренних сумерек, а такую темноту, которая западает в самых углах, рассеиваясь под уютным электрическим светом. Он с любопытством осматривает никогда до этого не виденную комнату, как когда-то делали с его, а потом приподнимается на двухместной кровати, на которой оказался, и осторожно придвигается на другую часть, где сидит спиной к нему чужая склонившаяся фигура, все-таки намного более интересная Колчеку. В голове даже мыслей других не возникает — Джейсон совершенно точно уверен, кто перед ним. Он улыбается себе под нос и осторожно обхватывает другого человека со спины, укладывая на широкое плечо свой подбородок. Теперь может уместить его в своих руках — они почти уже одного роста, — а не утыкаться в чужое плечо. Это так… странно. Салим распрямляется, убирая руки от своего лица, совсем немного поворачивает голову, но останавливает себя на пол пути. — Джейсон? — спрашивает он одновременно с читающейся в голосе уверенностью в своем предположении и все-таки не до конца отступившим сомнением. — Привет, — откликается Колчек. И с внутренним трепетом и восторгом ощущает, как напряженное до этого тело в руках расслабляется, а сам Салим с усталым вздохом откидывается чуть назад, опираясь на него, затылком устраиваясь на плече, будто так и надо, будто не во второй раз в жизни его видит. Хотя… уж точно не во второй — как минимум, в третий, опережая в этом Колчека, и кто знает, пересекался ли за прошедшее время с Джейсоном со своей стороны. Руки, сведенные на чужом животе, невольно сжимаются крепче, но их почти сразу накрывают ладони Салима, и у Джейсона все внутри заходится заполошным комом из маловнятных чувств. — Я рад тебе, Джейсон, — говорит он на английском — гораздо лучше, чем помнится Джейсону с момента их первой и последней встречи. Акцент уже не так «ужасен», как ему представлялось, а наоборот, звучит даже по-своему красиво. Из того, что видит краем глаза, Джейсон может сказать, что Салим снова старше — и его самого, и самого себя из прошлого сна. Ненамного, года на два или три, но все же. И теперь, во сне, он снова может рассмотреть его лицо. Салим… красивый. По-своему. Или по каким-то джейсоновским стандартам. Жаль, он не сможет вынести это воспоминание с собой, когда проснется. Но зато точно будет помнить эту свою мысль, отмечает с улыбкой про себя Колчек. Салиму, кажется, достаточно и одного его присутствия. Джейсону прерывать эти доверительные объятия и терять ощущение чужого тела в своих руках не хочется совершенно, но и не спросить он не может. Ведь у него со своей стороны все в порядке, насколько только может быть, а значит, они встретились из-за Салима. Из-за того, что у него произошло. И это игнорировать Джейсон не может. — Салим, — зовет он, привлекая внимание, — у тебя что-то случилось? — Ничего плохого, правда, — качает тот слегка головой и чуть поспешно отстраняется, будто опомнившись, на тихое неудовольствие Джейсона, нежелательно размыкающего руки. — Я даже не думал, что из-за этого нам придется встретиться. Просто… я так волнуюсь. Сложно поверить. Джейсон некоторое время задумчиво смотрит на чужой затылок, а затем быстро придвигается на край кровати, чтобы сесть рядом, бок к боку. — Из-за чего так можно волноваться? — фыркает он легко, немного расслабившись после того, как Салим подтвердил, что ничего страшного не произошло. Пытается заглянуть в лицо и поймать ответный взгляд. Ничего, даже если Салим не захочет говорить. Он может просто побыть рядом, совсем как он тогда. Но Салим не собирается замалчивать, хоть и тратит время на то, чтобы подобрать верные слова. — Мои родители, они… — начинает он говорить, но почти сразу замолкает и качает кратко головой. Затем поворачивается к Колчеку и неуверенно улыбается. — Я женюсь, Джейсон. Джейсон только на рефлексе дергает уголком губ в ответ, отражая чужую улыбку, а потом застывает. Салим что-то начинает было тихо говорить о том, что у Адали нет нареченного мужа, как его родители были рады, когда нашли такую девушку и условились с ее родственниками об аль-хитаб, пока Джейсон сидит, словно оглушенный. Сон из-за его состояния начинает смазываться и отдаляться. Конечно, Салим это тут же замечает. Спрашивает, все ли в порядке, и его голос звучит приглушенно, уже не так ясно — приходится старательно вслушиваться и сосредотачиваться, чтобы понять, что тот говорит на своем языке. Салим беспокоится, отставляет в сторону свои «проблемы», свою будущую жену ради Колчека. Но этого ведь мало. Джейсон пять лет… ждал непойми чего. Смирился с тем, что связан с парнем и существование таких пар вроде как у всех и на слуху, но вроде как и осуждается, и придется следить, что и кому болтаешь; с тем, что не сможет иметь ни с кем серьезных отношений в то время, пока его ровесники чуть ли не прыгают друг на друга, — потому что ну просто не сможет — потому что все время держит у себя в голове ощущение крепких объятий и уже фантазию больше, чем воспоминание о тепло смотрящих глазах. Потому что они вроде как условились с Салимом: он пообещал, что, что бы ни случилось, всегда будет рядом, а Джейсон молчаливо подразумевал что-то такое и со своей стороны. Он чувствует себя обманутым в игре, правил которой ему не сказали. Скалит зубы, игнорируя то, что уголки глаз начинает сушить и хочется часто заморгать, пускай он и во сне. Шикает и отбивает чужую руку, осторожно протянутую к его плечу, прожигая взглядом будто в насмешку обеспокоенное лицо Салима. Грудь сдавливает и становится тяжело дышать. Сон быстро распадается, выкидывая Джейсона обратно в его где и когда.

✧

Проснувшийся Джейсон хватает раскрытым ртом воздух, будто вырвался из кошмара, но не дает себе лишнего времени окончательно очнуться. Поднимается, порывисто садясь, сдирает лежавший все эти годы поверх тоненького одеяла плед, плед, которым укрывал его Салим, и комком зашвыривает в дальний конец комнаты. Он чувствует себя обманутым. Оставленным.

— 🌓 —

Джейсону восемнадцать. Ничего особо ужасного все еще не происходит. Он плывет по течению, заученно, на автомате делая то же, что делал все последние годы. Отношений нормальных так ни с кем и не заводит, хотя по перво́й почти кинулся, очертя голову, догонять сверстников-приятелей при первом же намеке на сторонний интерес. Все это не длится дольше нескольких месяцев, и с его стороны в этом больше от поступка «назло», чем действительного желания, так что довольно быстро он на это забивает. От алкоголя он держится подальше, имея перед глазами пример в виде отца. Пробует курить, но табак как-то не идет, больше обостряет, что ли, держит в сознании, а вот легкая, только чтобы чуть расслабиться, дурь наоборот, навевает мягкий дурман, делает все легче и проще. Он все еще чувствует себя обманутым, хотя прямым текстом ему никто не обещал романтических чувств. Да черт, сам-то он когда успел влюбиться, чтобы обижаться? Сам он себе в этом отчета не отдает — само как-то так получилось, на детской восторженности и идеализации, надо полагать. На вере в сказки, на фантазии о человеке, о котором ничерта по сути не знаешь. Только вот осознание этого ничего на деле не меняет. Почти бессознательно краем уха он, остыв уже головой, ловит любую информацию о восточных странах, откуда должен быть родом Салим. Даже не желая, обращает внимание. Понемногу выцепляет для себя слово за словом какое-никакое представление о нетерпимости в тех местах к связи между двумя мужчинами или женщинами, точнее как — «связь душ» там считают благословлением своего бога и стараются следовать его «воле», но в таком случае, как у них с Салимом, принимают за связь почти родственную — как сестра, как брат по оружию. К этому он еще вспоминает, как Салим заикался о своих родителях. Оправдывает его, в общем, в своих же глазах, но, даже понимая это, не может до конца задавить эти мысли, вытравить проглядывающую все еще сквозь это надежду.

✧

Он обнаруживает себя в уже знакомой комнате, прилично изменившейся, но все той же, и благодаря этому понимает, что спит. Окружение нечеткое, будто смазывающееся, вместо каких-то предметов — лишь очертания. Из-за этого Джейсон думает, что это опять выкидыш его подсознания, решившего разыграть сценку для отрубившегося от усталости Колчека, распихав по помещению новые невнятные мелочи на замену старым, выпавшим из памяти. Вот только подсознание проебалось, потому что в центре этой картины для полноценного кошмара не хватает главной детали — одного-единственного человека. Джейсон окидывает все это взглядом и хмыкает, отворачиваясь. Толкает единственную дверь, гадая, куда сон может его завести. Раз уж начали с такого, вне комнаты его может ждать почти что угодно. Даже интересно немного. Но снаружи оказывается самый обычный, хотя и тесноватый коридор с еще двумя закрытыми дверями. Джейсон идет вдоль него, не пытаясь заглянуть в другие комнаты, потому что в конце коридора выглядывает край, кажется, гостиной с разбросанными почему-то по полу подушками, а за углом горит свет. Он движется на этот свет, не придавая значения окрепающим с каждым шагом чертам обстановки. Перед самым поворотом прислоняется боком к стене, медля выглядывать. Сон все больше… сгущается, и это наводит на подозрения. Но его настойчиво тянет вперед, и Колчек делает последний шаг. Гостиная в миг прописывается до мелочей, так детально, будто Джейсон многие годы здесь жил, отпечатав все это намертво в своей памяти. На диване в гостиной сидит Салим, подпирая голову одной рукой, в другой держа рамку с фотографией, а под ногами у него по полу и по ковру разбросаны осколки битого стекла — слишком уж много для одной рамки и слишком уж живописно для реальности. Но Салима, видимо, это не смущает, если он вообще обращает на подобное внимание. Джейсон замирает на месте и щиплет себя за руку, где-то давно услышав, что это может помочь определить, спишь или нет. Боли, сосредоточившись, и правда не чувствует, но уйти из сна это не помогает. Сбежать, как в прошлый раз, он тоже не может. Тогда это получилось из-за накрывших переживаний, — тело от переизбытка эмоций просто стало пробуждаться в реальности как при кошмаре, вытянув за собой, — а сознательно на такое себя Джейсон на ровном месте не накрутит, как ни старайся. Он вздыхает, прикрыв глаза — ты же помнишь, будь храбрым, Колчек — и проходит вперед, опускаясь на диван с другого края от мужчины. Тот поднимает на него взгляд. Джейсон не хочет строить из себя обиженную гордость и тем более не может заставлять себя смотреть в угол, а потому почти сразу пересекается глазами с Салимом. Невольно выдыхает уже от удивления, с совершенно внезапной для гулявших до этого в голове мыслей грустью отмечая его внешний вид. Салим… сколько для него прошло? Глаза четко очерчивают морщины, на лбу с приподнятыми бровями залегла складка, да и в целом… Он выглядит так, будто прошло не меньше десяти лет. А для Джейсона это был всего год. В глазах Салима он, наверное, выглядит сейчас сущим мальчишкой. — Здравствуй, Джейсон, — моргает и улыбается мягко и тепло. Джейсон сглатывает, хотя здесь в горле по определению пересохнуть вряд ли может, и проговаривает, опуская голову и переводя взгляд на сцепленные между собой руки: — С того сна, когда ты рассказывал, что женишься… Салим понимает то, что он хочет спросить, и без продолжения. — Четырнадцать полных лет, Джейсон, — ровно говорит он, а затем поджимает губы. — Наш брак продлился четырнадцать лет. Джейсон, едва осмыслив последнюю фразу, приоткрывает рот. И тут же себя одергивает. Если бы Салим говорил на своем… но он говорит с самого начала на английском — очень хорошо, причем, но — вдруг просто оговорка, ошибка? — Так вы с женой теперь… — осторожно уточняет Колчек. — Адаля ушла. Джейсон, поднявший наконец глаза обратно на Салима, видит, как тот дергано пожимает плечами, продолжая хмуриться, кривит почти незаметно губы, сжимает рамку в руке. Да уж, Джейсон — не самый сообразительный парень, чтобы понять с самого начала, с чего снится Салиму, почему рассыпаны осколки по полу. Он стискивает сильнее руки, пересчитывая пальцами костяшки. — Эй, — выдает неуверенно. И не знает больше, что сказать взрослому по сути человеку, сейчас смотрящему на него с каплей усталости и боли, но с невероятным, незаслуженным вниманием и мягкостью. Джейсон расцепляет наконец руки и опирается ими о диван, придвигаясь ближе. Замирает неловко, не зная, куда можно деться, как… обнять. Салим смотрит на эту его нерешительность с предельной серьезностью, не осуждая за нее ни взглядом, ни тем более словом. Завершает намерение Колчека, подаваясь ближе и укладывая щеку на плечо. Джейсон наконец, осмелев, обхватывает мужчину руками и прижимает еще ближе, чувствуя, как в шею утыкается чужой нос. Салим крепко сжимает его в ответ, устроив ладони на спине, и Джейсон приглушенно охает. Будто и не было никакой размолвки, никакой «истерики» со стороны Колчека. Это немного удивляет, но не настолько, чтобы отстраниться или еще как-то попытаться сбежать от близкого контакта. — Как… почему вы разошлись? — проговаривает наконец он, перебирая пальцами на чужой спине складки сбившейся рубашки. — Из-за половины души Адали, — вздохнув, все же откликается Салим. — Хотя, думаю, моей вины в этом не меньше. Поначалу все было неплохо, правда. Представить на ее месте другую, лучшую женщину я бы не мог. Нам обоим хватало этого брака, но в последние годы… мы сильно отдалились друг от друга. Сны. Что душа Адали, что… что ты, Джейсон, — слегка пошевелившись в объятиях, но не отстранившись, а удобнее прижавшись еще ближе — плотнее — к тихому и робкому удовольствию парня, выдыхает Салим. Джейсон не знает, должен ли ощущать тепло во сне, но, может, потому что обращает на это внимание, на самом деле чувствует, как чужое дыхание обжигает жарко кожу на шее и вызывает легкую дрожь. Да и сами слова обжигают не слабее, причем заставляя чувствовать определенно не вину от того, что своей связью с жизнью Салима он повлиял на его брак. — Наверное, мы стали беспокоится о вас сильнее, чем друг о друге, — как-то горько хмыкает тем временем Салим. Насколько же сильно он должен был беспокоиться, чтобы из-за этого… Джейсон не может знать, что заставило Салима настолько беспокоиться о нем, что должно в таком случае произойти с ним самим в будущем, но сейчас малодушно радуется этому, пускай после это «что-то» принесет ему явную боль. Он мог бы, конечно, спросить, но на этот раз сам понимает: вдруг это действительно изменит его жизнь, он свернет не туда, и наяву с Салимом они так и не пересекутся? Он ведь даже после новости о женитьбе не мог выкинуть эту мысль окончательно из головы, теперь же не сможет и подавно. Да и не факт, что именно Джейсон виноват, всплывает вдруг у него в голове. Инициатором разрыва был ведь не Салим. Сам же сказал, что это жена ушла. — То, что уже было, нельзя изменить, — с проскакивающей болезненностью в голосе негромко выдыхает Салим, говоря скорее самому себе, чем Джейсону. Джейсон не до конца понимает, к чему именно тот это произносит и совпадает ли это с его мыслями. Может, имеет в виду как раз таки уход своей… Адали. — А осколки откуда? Вы ж вроде, по твоим словам, нормально разошлись… Или нет? — тихо бубнит Колчек, окончательно пригревшись и повиснув наполовину на Салиме, одним боком оперевшись на спинку дивана и утянув за собой мужчину. Салим тихо фыркает, а потом затихает ненадолго, прежде чем заговорить с усталостью в голосе: — Это Зейн. Разбил фотографии. — Зейн? — Мой сын. Джейсон деревенеет в крепко держащих до сих пор чужих руках. У Салима есть сын. Этот факт неожиданно сильно его… задевает. И ведь логично предположить, что за четырнадцать лет в браке у него будут дети. Но к Джейсону эта мысль до этого почему-то даже не приходит. Не то чтобы это по сути что-то теперь должно менять — не после того, как Салим разошелся с женой, — но меняет. У Салима есть сын. У его любимого человека есть сын. Он сцепляет зубы и глубоко вздыхает, лицом утыкаясь в чужое плечо, пытаясь отогнать скверное ощущение, которое даже для себя самого не может окончательно объяснить. Чувствует это скорее физически, как неуютно стягивающую пустоту в центре груди. Вжимается сильнее в и без того ближе некуда находящегося человека. Салим ничего на это не говорит, вряд ли понимая, что творится с Джейсоном, только осторожно гладит по спине. Это немного помогает, и Колчек начинает задумываться о том, что это он тут вообще-то должен утешать Салима, а не наоборот. У того жена ушла, брак рухнул, сын истерику закатил, а еще он вдобавок на голову свалился. — Извини, — начинает было он, собираясь отстраниться, — я… Но Салим держит крепко, не позволяя даже дернуться в сторону. — За что, Джейсон? — Ему слышится короткий смешок над самым ухом. — Это же уже… традиция, как ты говорил. И это действительно помогает. Будто правда рядом. — Я такого не говорил, — осторожно замечает он, пытаясь повернуть удобнее голову, чтобы увидеть край чужого лица, и пытаясь скрыть одновременно легкое смущение. Салим после небольшой паузы глухо хмыкает. — Нет. Не говорил. Наверное, ревновать к самому себе — это тупо, проскакивает быстро в мыслях Колчека. Как и к ушедшей жене, как и к сыну. — Он — Зейн твой — отойдет. Просто дай ему время. И себе, — со вздохом заключает Джейсон, похлопывая слегка по чужому плечу. «Мне тоже не помешает немного времени, чтобы отойти», — признает про себя Колчек, пребывая в смешанных чувствах, не видя наполненного затаенной и застарелой горечью чужого взгляда.

✧

Ему хватает и пары дней, чтобы и в обычных снах начать ощущать крепкую хватку рук, после просыпаться либо с настойчиво не отпускающим жаром, либо с нагнетающей тоской.

— 🌓 —

Джейсону двадцать. У сестры давно своя жизнь, они не общаются, отца он не видел почти два года. Не пересекался бы и дольше, но приходится на похоронах матери. Опустошает даже не сама новость о смерти, а день похорон, после которых отец, прилично сдавший, кидает безразличное: «Можешь переночевать в доме». Джейсон и рад отказать, но от кладбища добираться обратно, до своей квартиры в соседнем городе по долгой ночной дороге нет ни желания, ни сил. Его бывшая комната почти такая же, как была, когда он оставлял ее в последний раз — наполовину пустая, с распиханными по коробкам вещами. Только куча пыли как бонус. Осознание того, что он постепенно остается один, накрывает такой же слоящейся пластами пылью. Сестра даже не пришла, чтобы попрощаться с матерью, отец, может, тоже скоро отправится вслед, в соседнюю могилу. И что будет дальше? Он ведь и так уже жил, считай, без близких связей последнее время. Семья давно распалась, а мать, остававшаяся последней ниточкой между ними троими — отцом и детьми, — названивая то сыну, то дочери, настойчиво и безуспешно зазывая в гости, умерла. У Колчека ни отношений, ни друзей нормальных. Только старый, не самый лучший даже в свое время плед, который страшно уже брать в руки, чтобы не рассыпался на отдельные нитки.

✧

Кладбище точно такое, каким было еще с пару часов назад, — спасибо, Колчек запомнил. Хотя и не обращал толком внимания на то, какое дерево где торчало или сколько могил было в ряду. Спасибо подсознанию за четкую картину. Отличается только небо — темно-серое, вплотную затянутое тучами, отчего все остальное кажется таким же серым. Будто вот-вот дождь пойдет, — что за слезливое клише прямиком из кино. Его обступают тихо переговаривающиеся люди. Все те немногие, кто был на похоронах, а может, и не те. Лиц не видно — взгляд просто проскакивает мимо, и Джейсон быстро перестает уделять им хоть какое-нибудь внимание. Он был бы рад видеть сейчас только одного человека. Салим появляется со спины. Джейсон его даже не сразу замечает, засмотревшись на мелькающий между силуэтами людей темный бок простенького гроба, оставленного на краю вытянутой ямы. Наяву он уже покоится там, на дне, под землей… Салим касается плеча, привлекая внимание, порывисто заглядывает в лицо. — Джейсон? Аллах, с тобой все в порядке, спасибо, — быстро тараторит он под непонимающим взглядом Колчека, сжимая его плечи. Салим выглядит чуть моложе того себя, каким видел его Джейсон пару лет назад. Он не может не гадать произвольно, сколько ему лет. Не может не думать, не рухнет ли и его семья скоро. Салим в это время притягивает его к себе и обнимает. — Традиция, да? — хмыкает Джейсон после того, как они отпускают друг от друга несколько секунд спустя. Салим смотрит непонимающе. — Ну, мы при каждой встрече, считай, обнимаемся, — пожимает плечами Джейсон, дергая уголком губ. Мужчина улыбается в ответ, и, может, кажется, но немного печально. Он вздыхает, обводя глазами кладбище, и возвращается взглядом к Джейсону с уже застывшим в нем беспокойством и каплей горечи. — Джейсон, что… случилось? — мягко спрашивает он. Джейсон оборачивается, находя до сих пор непогруженный в землю гроб. Задается вопросом — есть ли там сейчас тело, или коробка стоит пустой. Или оно там появится только когда Колчек решит подойти и заглянуть под крышку. — Мама, — одним словом поясняет он. — У нее было осложнение. Была чем-то больна, принимала таблетки, а мне… нам так ничего и не сказала. Не хотела тревожить, — горько хмыкает он, дергая вбок головой и криво улыбаясь уголком рта. — Звала все приехать, навестить. А я думал — ладно, потом. Успею еще… Успел, блять, — жестко шикает, скаля зубы. Салим молча касается ладонью его плеча, а Джейсон мотает кратко головой. — Все это херня полная. Отговорки — «потом», «не могу». Я ее почти год не видел. Даже попрощаться нормально не смог. Блять, Салим, — рвано выдыхает он, Салим же все также, ничего не говоря, привлекает ближе и бережно обнимает. — Уверен, она знала, что ты ее любил, — осторожно произносит мужчина. — Не обязательно долго высказывать сожаления, чтобы быть рядом. Джейсон кратко мыкает — согласен или не согласен, не понятно. Скорее все-таки нет. Ясно ведь, что виноват. — Теперь только после смерти пересечемся, — прибавляет тихо Колчек. Салим отчего-то ощутимо вздрагивает и быстро отстраняется. Заглядывает ему в лицо, ловит взгляд, крепко сжимая плечи. — Джейсон, обещай, что будешь заботиться о себе. Что не будешь себе вредить. Пускай будет тяжело, но не нужно. Я всегда рядом, так что прошу… — утыкается порывисто лбом в плечо. Джейсон смотрит на это не то чтобы понимающе, но послушно кивает и согласно угукает, дублируя, потому что Салим не может видеть головы. Он знает что-то такое, что заставляет его требовать такое обещание. Но с чего бы? Джейсон не настолько дурной, чтобы самостоятельно стремиться лечь под землю. …По крайней мере, пока. Вдруг вспоминается одна фраза, произнесенная еще в прошлом сне, при прошлой встрече. Тогда Джейсон не понял до конца, какой смысл вкладывал в нее Салим, но теперь, в будущем для одного и прошлом для другого это звучало странно к месту. — …Ты понимаешь, что то, что уже было, нельзя изменить, так? — говорит Джейсон, прикрыв глаза. Салим приоткрывает рот, но медлит со словами. Его глаза почему-то бегло переходят на губы Джейсона, он моргает и быстро отводит взгляд. — Я знаю это, Джейсон. — У него на лбу пролегает складка от угрюмо сведенных бровей. — Все со мной нормально будет, — заверяет его Колчек, но по виду другого не так чтобы слишком успешно. — Я хочу верить в это, Джейсон, хочу верить тебе, видит Аллах, как хочу. — Тогда верь, — дергает в кривоватой и самую малость самоуверенной ухмылке уголком губ Джейсон. — Что бы там со мной не случилось, я выберусь, обещаю. Просто немного подожди.

✧

Иногда Джейсону кажется, что он только и делает, что ждет. Иногда ему кажется, что сны эти, пускай и забирают часть твоих проблем, помогая справляться, но оставляют после себя другого рода опустошенность.

— 🌔 —

Джейсону двадцать пять. Он признает, что у него имеются… некоторые проблемы с зависимостью примерно в это время. Не тогда, когда уже не боится подсесть на измену перед соседями или под отходняк приходится выползать до ближайшего магазина, ведь — вот сюрприз — в холодильнике опять нет ни черта, а желудок после окончания прихода ощутимо липнет к позвоночнику, потому что он забывает сожрать хоть что-то второй день подряд. Не тогда, когда решает вдруг, что идея позвонить сестре гениальна, а потом с заплетающимся языком докапываться до сменившегося еще годы назад абонента по старому номеру. Это все мелочи. Признает он это тогда, когда винтовая смесь — он даже не знает точно, чего, — взятая у знакомого-незнакомого «на пробу», чуть не доводит до интоксикации. Его ведь даже не закидывают в местное мед отделение — очухивается сам. И это неожиданно пугает, пока его болезненно скручивает и колотит. То, что если передознется, никто даже не заморочится тем, чтобы хотя бы попытаться откачать. В этот день он действительно пугается, особенно тогда, когда вспоминает о Салиме. На Колчека-то насрать, даже ему самому в какой-то мере — потому это с ним и происходит. Но Салим… А если Джейсон просто пропадет, не придет, когда будет нужен? Единственный раз, когда будет нужен, и никого, кроме него, «рядом» не будет — ни жены уже, ни сына по какой-то причине, ни близких друзей. Джейсон, кажется, впервые за долгое время по-настоящему — не от боли, не от резкого света, не в приходе — плачет. Силы, правда, — или их остаток, точнее, — быстро заканчиваются даже на это.

✧

Салим выглядит, Джейсон готов поклясться, точно как прежде. А еще он готов благодарить кого и что угодно за то, что сон захватывает в окружение его комнату месяцами назад, еще не такую захламленную и не вызывающую откровенную жалость, если задержаться глазами на чем-то конкретном дольше нескольких секунд. Он готов благодарить собственный мозг за то, что ему не хватило ясности, чтобы запомнить все живописные детали, и, что звучит тошнотворно горько, зависимость, которая этому способствовала. Жаль, на самом его виде это никак не отображается. Салим в несколько шагов тут же обеспокоенно подлетает к Колчеку и осторожно берет его руки в свои, устраиваясь совсем рядом. — Джейсон, что с тобой произошло? — Выглядит, наверное, и в самом деле неважно, потому что чужой голос звучит до предела нервно, и выпаливает это Салим на арабском, даже не пытаясь подстроиться. Пальцы мягко оглаживают тыльную сторону рук, а темно-карие глаза глядят так сопереживающие, так открыто и близко. Пять лет ведь его не видел, а тут… Джейсон смотрит на Салима. Высвобождает из хватки руки, не отрывая взгляд и не позволяя отвести его Салиму, протягивает их к чужому лицу и, обхватив ладонями, прижимается крепко к губам. Сердце бьется как при спровоцированной аритмии, готовое через горло выскочить наружу и обжечь чужой рот. Джейсон словно впервые вообще целуется или оказывается с кем-то в кровати, настолько его колотит от нервов и скорее эмоционального даже, чем физического возбуждения. А ведь это всего лишь самый простой поцелуй. Салим под его прикосновениями шевелится, сжимает запоздало губы, пытается накрыть его ладони на щеках своими, чтобы отцепить, не иначе. Джейсон крупно вздрагивает и первее отстраняется, поспешно отталкивая от себя мужчину, почти заставляя слететь с края кровати. Салим выглядит потерянно. Потерянно, может, даже испуганно в какой-то мере, но жутко смущенно с проступающим устойчиво темным румянцем на щеках. Уж точно не так реагируют, когда тебе противно от поцелуя с мужчиной. Джейсону от этого открытия тут же бьет с силой в голову опьяняющая болезненной надеждой смелость. Салим приоткрывает несколько раз рот, растерянно скача взглядом по лицу Колчека то к глазам, то к губам, то норовя уйти поверх чужого плеча, но снова упрямо возвращаясь. — Что… — пытается найти мысль Салим, кое-как успокаиваясь, заставляя себя. — Почему, Джейсон? Зачем… — Ты мне скажи. Почему люди целуют других людей? — нервно хмыкает тот, но не собирается дожидаться какого-то ответа. — Черт, Салим! Мы повязаны! Годы уже как. Ты приходишь ко мне во сне, обнимаешь так, будто и правда рядом, будто не чужой. — Но мы не можем… — он сводит вместе брови. — Это же… Шайтан. Даже если так, — мотает головой, прикрыв глаза, — у тебя же должен был быть кто-то. Не только я. За все эти годы… у тебя ведь должна была быть девушка? — с какой-то долей отчаяния смотрит на него мужчина. — Другие близкие люди, любимый человек. Джейсон кратко хмыкает до сих пор не исчезнувшей, хоть и дребезжащей от натуги наивности Салима, уверенного наверняка, что только что произошедшее было какой-нибудь ошибкой, или пытающегося убедить в этом самого себя. — У меня была девушка. Симпатичная, заботливая. Чудо терпеливая к моим закидонам, — насмешливо тянет Джейсон. — И что тогда произошло? — Бросила меня, когда я назвал ее в постели чужим именем. Салим с секунду молчит, но после хмурится, собираясь по виду что-то возразить. — Я назвал ее твоим. Твоим именем, Салим, — нетерпеливо и настойчиво проговаривает Джейсон уже без малейшего намека на улыбку. От такой прямолинейности Салим снова теряется, отводя взгляд и краснея. Джейсон наблюдает за этим с нескрываемым довольством. — У меня есть жена, Джейсон. У меня есть сын. Джейсон фыркает и прячет кривую улыбку вместе с остальным лицом у себя в ладонях. Его откровенно начинает трясти от какого-то ненормально истерического смеха. Даже не смотря, он может сказать, что Салим не понимает его состояния, не понимает, почему он отнюдь не весело смеется, может, это его даже пугает. Но он не застывает на краю кровати, а придвигается ближе, чтобы коснуться пальцами согнутых плеч. — Джейсон. Что с тобой происходит? — предельно мягко спрашивает мужчина. — Скажи, пожалуйста. Я хочу понять. — Ничего. Ничего, блять, со мной не происходит, — неожиданно зло бросает Джейсон, вскидываясь. — От семьи нихера не осталось, из друзей — барыги только да такие же, как я. Единственный человек, с кем повязан и которого я люблю, — женатый мусульманин! Чуть не траванулся паленой наркотой! Вся моя жизнь катится под откос! Салим перехватывает его руки, которыми он норовит под конец своей тирады взмахнуть, и прижимает его крепко — грубо — к себе. Джейсон дергается, пытаясь в порыве высвободиться, но ничего не выходит, и он утыкается в чужое плечо. Его трясет, и кажется, тело, к которому он насильно прижат, тоже вздрагивает. Он не может видеть, но Салим также беззвучно плачет, с болью стискивая зубы. Молча обнимая, потому что не знает, что может и должен сказать, чем помочь. — Дождись меня, пожалуйста, — тихо роняет Салим. — Дождись, Джейсон.

✧

Джейсон обещает себе же, что будет следить за собой, за тем, что примешивает к своей крови. Обещает, что бросит травиться, бросит принимать. Если бы еще Салим был прямо здесь, прямо сейчас. Рядом. Также крепко, почти до боли обнял, дал зацепиться за действительность, не дал забыть. Если бы… Без него воли, желания не хватает. Не проходит и полного года, как он идет с самим собой на уступки и скатывается в своем состоянии обратно, начиная балансировать на прежней грани.

— 🌔 —

Джейсону едва исполнилось тридцать. Когда рухнули башни, он не видел Салима. Когда рухнули башни, он вообще не в состоянии был увидеть и воспринять адекватно хоть что-либо, узнав обо всем только через неделю. Как под дых прозвучали начинающие набирать силу в ярости и гневе слова о виновности иракского народа. И до этого можно было услышать по этому поводу многое, конечно. Говорили все и обо всем, тем более, что с Персидской в девяносто первом прошло совсем немного времени, и некоторые уже косились на президента Ирака с нескрываемым недовольством. Но все это было словно фоновым шумом среди множества прочих голосов. Теперь же чуть ли не каждый казался обозлен трагедией сентября. Кто-то уже обвинял Ирак в связях с Аль-Каидой, хотя до этого они находились по разные стороны. А ведь Джейсон даже не знал, откуда конкретно родом Салим. Ни страны, ни фамилии до сих пор не знал. Громкие слова говорящих о неизбежном конфликте и собственный испуг заставили встрепенуться. Салим мог быть там, на том конце, и, если были правы те, кто требовал ответить на террористический акт соответствующе, если бы их посчитали правыми остальные… Это могло стать реальной угрозой. И, возможно, это был единственный его шанс. Что это было — проруб уже не под кайфом, а с отрезвляющим отходняком, просто вдолбившаяся в голову идея или еще что, но Джейсон, до этого в который раз сорвавшийся при попытке завязать, решил, что должен отправиться туда, куда указывали сейчас многие, в этот раз точно открестившись от наркоты, во что бы то ни стало. Ведь возможно, там был Салим. Возможно, с тем могло произойти что угодно, сотворенное руками ли рехнувшегося Саддама или руками тех, кто придет, чтоб покарать. Что бы мог с этим сделать сам Джейсон — тот еще вопрос. Но оставаться на месте и не делать ничего он не мог точно. Для добровольца оказалось достаточно быть хотя бы поверхностно чистым. С гуляющими настроениями желающих вписаться по контракту брали охотно. Для попадания в корпус морпехов было достаточно не совсем сдохшей формы, отсутствия приводов по чему-то тяжелому и одухотворенного лица, обеспокоенного в первую очередь, на деле, совсем не безопасностью своей родины. Переработать пришедших кто откуда все равно должны были тщательно, подогнав под более-менее общий стандарт, а наркотики тогда были проблемой чуть ли не поголовной. В марте 2003 все пришло к закономерному. Их должны были перебросить прямиком в Кувейт, и уже оттуда начать наземную операцию по освобождению, причем без длительной воздушной компании, прошедшей бы впереди. Сегодня было восемнадцатое число, и, хоть ультиматум об оставлении должности, выдвинутый Саддаму Хусейну, истекал лишь через два дня, мало кто верил в такое окончание. Колчек мог только пялиться в темный потолок, не в силах отрубиться от волнения. В голове бегали десятки мыслей, не дающих ухватиться осознанно за что-то одно, исчезая так же быстро, как и появляясь. Задумываться о чем-то другом, о ком-то другом было откровенно страшно. Что будет, окажись Салим и правда здесь? Что будет, если встретятся они в этой стране, но совсем не так как ожидали — по разные стороны, с оружием, направленным друг на друга и обозленными взглядами? Что, если Салим окажется в числе отстаивающих режим Саддама? В груди сворачивается тошнотворное чувство, холодящее выступающим потом бритые виски. Верить в это не хочется. Нет, Салим не может быть среди тех. Это же… Салим. Кто угодно, но не он. Он не может поддерживать весь этот откровенный кошмар в своей, если все же придется, стране, во всем оставшемся мире, происходящий с подачи здешнего… правителя. Кажется, он все-таки накручивает себя, переходя с одного на другое.

✧

Во сне его забрасывает далеко от узкой койки и тесных помещений. Рыжий закат неподвижно стоящего в дымке у горизонта солнца немного слепит. Какой-то пейзаж горной гряды, которой в глаза не видел, сбивает немного с толку. Но невысокие песчаные горы и уходящая вниз среди камней пыльная дорога с редкой порослью упорно цепляющихся за сухую землю кустов выглядит так по-местному, что сомнений в том, что находится именно в Ираке, не возникает. Не слишком верится, что сам он может представить себе такое. Хотя… снятся же кому-то места, где они до этого ни разу не бывали. Колчек садится на землю почти у края пологого спуска с небольшой естественной площадки, подбирая под себя ноги и горбя спину. Раздающийся спустя какое-то время шорох шагов за спиной заставляет обернуться. Салим выглядит еще старше, но по-прежнему хорошо. Вот только… Он с каждой секундой все больше нарастающей болью и отчаянием глядит на него. И дело не в зеленой иракской форме и закинутых на плечи, не сгибающиеся уже под этим весом от непривычки, ремнях разгрузки. Джейсон бы мог с этим смириться. Мог. Если бы не сжатый в чужой руке ремешок бежевой каски блядской Республиканской гвардии, издевательски щеголяющей ярко-красным треугольником, в лучах заходящего солнца выглядящим кровавой отметиной. Салим, ловя его взгляд, поджимает жестко губы и останавливается, не дойдя до Джейсона пары метров. Сам Колчек, пускай и без снаряжения, одет в прекрасно говорящие сами за себя штаны в пятнах хаки, крепко, хоть и небрежно шнурованные берцы, а на шее висят на цепочке жетоны с прописанной на тех в несколько строк жизнью. …Значит, они встретятся так, проскакивает в головах у обоих. Джейсон кривится и отворачивается быстрее, чем Салим успевает разглядеть и разобрать у него на лице отдельные эмоции. — Республиканская армия, блять, Салим, — подрагивающим то ли от злости, то ли от отчаянного разочарования, глухо, но разборчиво выдает Колчек. Не ставит даже в вину, просто констатирует факт, сжимая сильнее зубы. — У меня… не было выбора. — В голосе Салима звучит напряжение. — А как же «выбор есть всегда»?! — со злым смешком издевательски тянет морпех, резко оборачиваясь и сталкиваясь горящими глазами с иракцем. Во взгляде — ни капли насмешки, только твердый вопрос — правда ли, блять, это происходит. — Я жил на войне всю свою жизнь, Джейсон, — прикрывает глаза мужчина, — детство, юность, взрослые годы. Мой отец был военным. Что я должен был делать теперь, когда пришли вы? Я мог оспорить приказ. И получить пулю в голову. У меня сын, Джейсон. И я делаю для него все, чтобы он не жил моей жизнью, чтобы вытащить из этой страны, в которой ничего не меняется, в которой всегда идет новая война. А для этого я должен быть хотя бы жив. — Вы могли бы уйти, просто уйти! — отчаянно сводит брови Джейсон. — Пересечь границу, бежать. — И стать беженцами. Где? В Иране, Сирии после Ирана, Кувейте — в какой из ведших с нами войны стран? — жестко отсекает Салим. — В какой из стран на этой кровавой земле, где на каждое поколение приходятся по десяток войн? Я не мог отправить Зейна так. Зато сейчас я могу быть уверен, что он окажется так далеко, как возможно. — Вязкая пауза повисает между ними, прежде чем Салим смягчается лицом и взглядом, пытаясь сделать шаг ближе. — Джейсон, прошу… Джейсон сразу делает такой же шаг назад, поворачиваясь боком и с силой растирая лицо. Во что верить, он не знает. Не знает, может ли оправдать перед собой Салима, может ли позволить его словам быть осмысленными и принятыми. Не знает даже, что чувствует за громкой сейчас злобой и обидой. Салима это отступление заставляет остановиться и опустить протянутую было вперед руку. Он смотрит молча на мужчину — уже мужчину — перед собой, того самого почти, каким встретил впервые долгие тридцать лет назад, с той же уже птицей на предплечье, но в этот раз понятными прекрасно словами, и переводит взгляд на далекий горизонт, поджимая губы и щуря жестко глаза от яркого света. — Я рад, что ты в порядке, Джейсон. Береги себя. И Джейсон позволяет ему уйти так, не говоря ничего и не требуя больше слов.

— 🌕 —

Джейсону все еще тридцать. Проходит апрель, Багдад взят практически без боя. Тикрит. Всего полтора месяца, - на деле двадцать три дня, - за которые они будто бы ураганом проходятся по дорогам и городам. У Америки и ее союзников погибшими значатся 172 человека. Среди иракских военнослужащих потери пока неизвестны. Но в один день Колчек дергается, слыша, как кто-то из парней шутит про тысячи. Может так быть, что среди этих погибших — Салим. Ему не смешно. Как только стихают активные военные действия, как только исчезает все то, что до этого его отвлекало, ему становится по-настоящему страшно. Он уже давно ни в чем не обвиняет Салима. Не тогда, когда увидел достаточно из творящегося вокруг. Что иракцы, что они, американцы. Смерти — случайные, нет; грязь, боль, отчаяние — испытанные и принесенные… Не ему обвинять кого бы то ни было со своей стороны. Он не обвиняет даже самого себя за то, что не ответил тогда на чужую просьбу теми же словами. Словно переломился бы, сказав всего два слова: «береги себя»… Сейчас же, когда уже поздно, все мысли зацикливаются только на том, что он может больше не встретить Салима никогда — ни наяву, ни во снах. Даже не узнать никогда, что тот уже мертв. Как сильно ни загадывает, сколько он ни ждет, те сны не приходят. Того, что происходит вокруг, не хватает, сколько он ни рвется в числе первых вперед. Всего недостаточно. Но все же, когда он лажает на КП в зеленой зоне, когда только понимает это, он не думает о Салиме. Он думает только об оказавшихся в сумке продуктах, о мертвой женщине — еще одном трупе на этой войне — и Нике с застывшей на лице маской болезненного неверия.

✧

Сначала ему кажется, что он снова оказывается в Багдаде, в одной из последовавших вместе с волной мародерства уже после взятия города перестрелке то ли с боевиками, то ли с местными вовсе. Не придает даже этому значения, сразу вливаясь в происходящее. Когда стреляют по тебе, думаешь только о том, где укрыться и как выстрелить в ответ. Высунувшегося безрассудно откуда-то на шум мальчишку он замечает с упавшим тяжело сердцем. Неужели еще одного сейчас… Дергается вперед, пока свои прикрывают, думая только и исключительно о том, как самому не попасть под пули, куда пихнуть ребенка, залететь, укрыться самому. Вталкивает в раскрытые ворота одного из дворов, сам падая следом за углом стены. Не чувствуя в себе ни одной новой дырки, вскидывает голову, быстро глазами проверяя ошарашенного пацана — цел, — и сводит вместе брови, глубоко вдыхая. — Какого ты творишь?! Жизнь не дорога?! Слышишь — стреляют, голову пригнул — и за ближайший камень! Сам должен о себе заботиться! Мелкий вздрагивает испуганно от громкого окрика, но не тушуется, продолжая разглядывать взрослого во все глаза, не догоняя. Джейсон шикает, враз умеряя злость. — Все равно ничерта не понимает, — бормочет он раздраженно сам себе под нос. Сейчас есть дела и поважнее, чем втолковывать арабчонку, что бежать со всех ног надо не туда, где слышится стрельба, а оттуда. Он придвигается ближе к углу, собираясь выглянуть наружу, чтобы оценить расположение людей. Только прежде, чем успевает, за руку его хватают обеими ладошками, настойчиво тяня назад. Джейсон собирается тут же дернуть руку и гаркнуть что-нибудь на пацана, чтобы отцепился, но тот вдруг выдает неуверенно: — Но… там ведь никого нет? Колчек резко оборачивается, натыкаясь на глаза мальчишки. Тот плотно, упрямо поджимает губы, щурясь на мужчину так знакомо, что Джейсона резко простреливает осознанием вдогонку к прозвучавшим двойственно словам. Не может, блять, быть… Он тянется порывисто к руке, ногтями зажимая кожу сразу в нескольких местах, но не чувствует этого так, как положено в реальности. Лицо мальчишки, когда он действительно всматривается, выглядит все более похоже на намертво отложенное в памяти, пускай и только во снах. Он моргает, сводя вместе, будто прося о чем-то, брови. — Салим?.. Сколько ему вообще? Десять?.. Боже. Джейсон хочет податься вперед, прижать к себе осторожно, чтобы обнять. Извиниться за то, что был таким мудаком, пускай и на годы вперед. Попросить беречь себя. Попросить дождаться. Но не успевает вообще ничего.

✧

Единственное, что он понимает, чему может хотя бы немного радоваться, проснувшись, — это тому, что Салим все еще жив. Потому что о мертвых сны не снятся. Война уже закончена, и если так, если Салим хотя бы жив, этого достаточно. Пускай исчезнут вместе с сыном, и чем дальше отсюда, тем будет лучше.

|

— 🌕 —

|

Джейсону тридцать, когда их под командованием прибывшего полковника забрасывают в горы Загрос на поиски химоружия. Невысокая горная гряда вызывает несущие затертый горький привкус воспоминания о сне, виденном месяцы назад. Они упорно перерывают пастушьи хижины, стоящие рядом друг к другу, снуя между ними и повязанными пастухами-бандитами, пытаясь докопаться у них, почему вдруг у них под ногами оборудование засекло подземные пустоты и укрытое там что-то явно не природного происхождения, пока с этой самой гряды по ним не открывают огонь. Мысль о том, что тут может нечего и не быть, а полковник ошибся, быстро истаивает. Все проносится сумасшедшим хороводом, где фон остается размытой краской, а восприятие сосредотачивается на происходящем и необходимых ответных действиях. Колчека не выкидывает из этого состояния даже когда приходится решать, сцепя зубы, придержать фосфорные заряды, пускай даже окажется после, что ценой своей же шкуры. Даже когда наступает на несколько мгновений передышка перед тем, как он выглядывает за угол стены. Вырывает его только необходимость принять новое решение. И Джейсон решает не стрелять в спину убегающему, несмотря на не двусмысленно полученный ультиматум, пастуху. Он устало выдыхает, на долю секунды прикрывая глаза. За спиной слышится отчетливо звук передернутого затвора, заставляющий оцепенеть. Вот и конец, похоже. Даже обидно. Обидно до боли. Он на автомате косит глазами в сторону, хотя и знает, что таким образом не увидит стоящего позади. — Не промахнись, — бросает он, дергая головой и невесело усмехаясь. — Хватит смертей, — доносится ему в ответ. Джейсон, не веря самому себе, оборачивается медленно, хотя и хочется дернуться сдуру резко. Чужое лицо наконец до рези четкое. На каске все также краснеет, пусть и затертый, красный треугольник. Темно-карие глаза смотрят одновременно и с тихой осознанной радостью, и с сильной усталостью. Джейсон успевает только вглядеться, судорожно вздохнуть и приоткрыть рот, как у ног пробегает трещина.