Перелом

Ржу, глядя на огромное жирное пятно в кровати, пропитавшее и покрывало, и одеяло. Тоха тоже весь в масле, ну и я. Прёмся в душ. Там я аккуратно смываю с Тохи все следы. Меня отчего-то чуток потряхивает. Так странно, будто прикасаться к нему теперь боюсь. Казалось бы, чего уж теперь? Но теперь он не просто мой. Он не наваждение и не сон. Не плод больной фантазии. Он… впустил меня. Везде. Доверился. Настоящий, живой, ранимый Тоха. Он позволил делать с собой такое. И это нифига не то же самое, что тереться пиписьками. И мне капец страшно опять ошибиться. Но оторваться ещё страшнее. Разворачиваю его лицом и замираю. Он улыбается своими краснющими губами на обветренной розовой моське. Я всё-таки ещё добавил в эту картинку сегодня. И он позволил. Он мне доверяется, а я гроблю. А он доверяется снова. Как так? Я этого не заслужил. Так не должно быть. Чуть касаясь губами щеки и кончиками пальцев спины. Чувствую бегущие между нами струйки воды. Всё еще кажется, если надавлю посильнее, руки просто провалятся сквозь него, и я останусь один. Это всё нереально. — То-о-ох. — Ммм? Лыблюсь. Голос всё ещё его. Знакомый, родной. Повторяю снова: — То-о-ох. — Что? — Ничего. Проверка связи. — Целую, веду языком по влажной коже. Сжимаю чуть сильнее руки. Тёплый. Настоящий. Стискиваю со всей силы. Мой. И всё равно поверить не могу. Он подаётся ко мне, льнёт, будто обтекает уже. Совсем расслабленный, мягонький, доверчивый. Вздыхает: — Надо идти. — Угу, — сам ещё крепче сжимаю руки. И становится ещё страшнее. Что не удержу, выскользнет. Испарится. — Игорь. — Угу. Выключаю воду. Осматриваю. Вроде ничего не изменилось. Вроде он. Какой и был. Только теперь с частичкой меня внутри. Тянусь за полотенцем и заворачиваю его. Вытираю волосы. Тоха улыбается, поджимая многострадальные губы и красуясь ямочками на щеках. Вылазим, топаю за ним в комнату, смотрю, как он одевается. Это ведь всё ещё он. Только ощущение, будто… не знаю. От меня кусок оторвали. Будто вместе с моей спермой в этот раз у него внутри что-то ещё осталось. Растворилось в нём. Или, наоборот, из него в меня впиталось. Не могу себе даже представить, что он сейчас уйдёт. И что мир станет прежним. Так не может быть. Не должно. В последний момент прижимаю его к входной двери. Упираюсь лбом, трусь носом, не трогая губы. Он тянется сам, касается моих. Я замираю. Не дышу. Пусть будет ещё минутка, секунда этого болезненно-приятного расставания. Он выдыхает в губы: — Ну, всё. Через два часа увидимся. — Два двадцать. — Зажмуриваю глаза, будто это поможет не слышать его. Не могу его отпустить. Не после того, что было. Не могу. Совсем без него не могу больше. Знаю, что всё равно уйдёт. Сегодня последний день нашего больничного. Врубаюсь лбом в стену над его плечом, перекатываюсь на неё боком, выпуская Тоху. Сам отпускаю. Как я могу? А за ним уже хлопает дверь. Чёрт. Снова трескаюсь головой об стену. Что это? Просто невыносимо. Мало. И слишком много. Слишком много всего. Какой-то несуразный недотрах, просто второй раз спустил в него, а так снесло крышу. Потому что он… такой. Потому что он правда хотел. Я бы всю жизнь валялся, обхватив себя руками и вспоминая сегодняшний день, пытался бы понять, что такого произошло, раз за разом решая – ничего особенного. Просто Тоха нереальный. А я всё ещё немного у него внутри. Меня просто штырит и в животе фейерверки. Всё до невозможности просто, и я хочу, чтобы так было всегда. Не хочу ничего делать, не хочу шевелиться. Боюсь. В четыре подрываюсь к остановке. Жду Тоху, а сердце долбится так тревожно, будто что-то может случиться. Тоха появляется вовремя и даже не выскакивает в этот раз под машину, подходит с улыбкой и останавливается передо мной. Спрашиваю: — Ты как? — Отлично. — Кивает, поджимая губы, смотрит в глаза, и мы тупо стоим, как два дебила, пока не приходит трамвай. На корте стараюсь вести себя адекватно и не слишком лыбиться, пялясь на Тоху, но ощущаю себя будто во сне. Только сон, блин, закончится скоро… Начинаю любить давку в трамвае по вечерам. Последняя возможность чуток подышать Тохой. Завтра он идёт на уроки. У него по субботам физика, которая ему не очень даётся, а он пропустил её в прошлый раз. Мне страшно подумать, что впереди опять школа. Вспоминаю про Кита и снова мандражит. Не хочу ни о чём думать. Хочу обнять Тоху, уткнуться носом и раствориться в космосе. Завтра с утра у меня будет ещё минутка. В субботу просыпаюсь почти в адеквате, но всё равно плющит. А когда вижу Тоху, едва не растекаюсь по лесенкам. Губы у него зажили и теперь я пробую их снова и снова. Мягко, настойчиво, с языком. На девятом этаже, потом на восьмом, на пятом, на первом. Тут Тоха многозначительно вытирает рот и смазывает губы бальзамом. Я сую руки в карманы, чтобы больше ни-ни. Он на прощание шоркается носом о мою щёку и выскакивает на невыносимо яркий свет за дверьми. Я пару минут ещё стою, привалившись к стене и щурюсь. Мимо проскакивают два пацана с третьего, выводя меня из ступора, и я медленно прусь домой к своему покрывальцу, которое пахнет Тохой уже только в моих фантазиях. Я свихнулся и мне офигенно. Днём прусь в стекляшку, где мы договорились встретиться с Тохой, когда он пойдёт из школы. Нарываюсь на Ирку. Она смотрит на меня как на врага народа, но подходит и протягивает пирожок. — Что, Антон на больничном, и покормить тебя бед-нень-кого некому? Держи, а то ходишь тут слюни пускаешь. Спиздишь что-нибудь, ему ещё и передачки придётся носить. Я смотрю на пирожок, на Ирку с надменной рожей, на клушу у неё за плечом и физически ощущаю, как окончательно рассыпается в пыль мой сказочный мирок, где только я и Тоха, и нам хорошо. Здравствуй, реальный мир. Понимаю, как сильно эта тварь может отравить Тохе жизнь. Ревнует что ли? Если бы она знала, что я с ним делал на больничном, наверное, разорвала бы меня крашеными когтями. Фиг знает, может, это обидно, когда тебе дают пирожок в магазине, но мне смешно. И Тоха мой, и пирожок заберу, лыблюсь: — Спасибо, Ир, ты настоящий друг. Эх, Тоха на моём месте смог бы, наверное, и слезу пустить, но во мне актёрский талант дремлет, однако глаз я вытираю. Разворачиваю пирожок, кусаю и, громко чавкая, киваю: — Вкусно. Она фыркает: — Вот ты дебил. — Почему? – стараюсь не ржать. Ирка сваливает, а я доедаю пирожок. Пусть думает, что я чмо, вот не похер. Вспоминаю, сколько пирожков я в своё время стырил из этого магазина, когда тут ещё был обычный продуктовый. У нас с Тохой одно лето это было главным развлечением. Тырил, конечно, я, а Тоха скармливал пирожки бездомной собаке со щенками. Так что на передачки он по-любому попал. Он же старший, блин, чему меня-мелюзгу учил? Он появляется как раз когда Ирка выходит из магазина и они сталкиваются в дверях, однако ему Ирка не говорит ни слова, вздёргивает подбородок и проходит мимо с надменной рожей. А Тоха будто оседает на глазах. Так хочется его окутать, спрятать и никому не показывать. Тихонько цепляю его за мизинец, спрашиваю: — Она нас не сдаст? — Не-а. — Тоха с ироничной улыбкой мотает головой. Уже легче. Доходим вместе до дома, не особо шифруясь. Потом у меня ещё пара минут в подъезде. Едва Тоха оказывается в руках, впиваюсь в него губами и вспоминаю, как откровенно он подставлялся вчера, и опять растекаюсь в зюзю и даже когда он уходит, я ещё лыблюсь. Вообще-то пора бы уже отрезвиться. В понедельник я иду в школу. Прусь к Машковой, как договаривались. У её брата день рождения. Ему подарили железную дорогу – огромную с электрическими поездами. И мы с мелким весь вечер её собираем, а потом поезда запускаем. Тупо, но мне прикольно. Я такую видел только по телевизору. Машкова изредка заглядывает в комнату, закатывает глаза и фыркает, что у меня ещё детство в жопе играет. У меня насчёт жопы теперь совсем другие мысли — вообще не про детство. Вечером Тоха вырывается на час погулять и я несусь к нему, забив на уроки. Сидим в соседней шестнадцатиэтажке на батарее. Точнее на батарее сижу я, а Тоха на мне, упираясь в неё коленками. Губы у него уже краснющие, и я стараюсь их больше не трогать. Тоха реально переживает за брата. Говорит, Лёха за неделю дома превратился в тень. Целыми ночами сидит за учебниками, даже по телефону ни с кем не общается, а предки и рады. Я снова сжимаю зубы, понимая, что должен сделать что-то, чтобы уберечь Тоху, но что я могу? Я ведь бесполезное чмо. Только сосать. Ну или всунуть куда попало — ещё не лучше. И можно поверить, что Тохе только это и надо от меня. Потому что больше я нифига не могу. В воскресение с утра накатывает мандраж. И будто даже не из-за Кита. Или как раз из-за него, хочется вырваться, освободиться, что-то сделать. По дороге к Машковой втыкаю за объявление о работе без опыта. В голове какой-то ворох мыслей… про Тоху, который носит мне булочки и Лёху, который не смог платить за квартиру и вернулся к предкам. Я так не хочу. От нефиг делать звоню по объявлению, но мне говорят, что стоит сперва подрасти. Однако точно помню, Юрка говорил, что он где-то работал летом, когда ещё был в школе. Тащусь в роспечать и покупаю газету с объявлениями. Чуть ли не мечтаю, что смогу снять квартиру и мы будем жить с Тохой. Ну Лёха же жил с другом. Если всё устроить заранее, если Тоха свалит из дома и предки не будут капать ему на мозги, он и поступить сможет куда захочет. Были бы деньги. Мне нужно найти способ. Делать всё равно вечером нефиг. Есть вариант с тем типом, который предлагал подзаработать в школе. Но в жопу, если попадусь на таком, Кит на мне по-настоящему отдохнёт. И Тоха если узнает… Нафиг. Обзваниваю объявлений десять. Не везде спрашивают сколько мне лет, но везде надо или работать с утра или ещё какая фигня. Потом на телефоне заканчиваются деньги — Тохины, блин. Потому что нефиг мечтать. Выбрасываю газету и прусь к Машковой. Торчу там до вечера, пытаясь за раз наверстать всё пропущенное, и как-то погрузиться в реальность. Машкова ведёт себя странно, будто бычит, и всё больше напоминает мне мать. Полночи пялюсь в потолок, вновь представляя себе встречу с Китом. Уже завтра. Радует, что из школы меня пока не отчислили. Есть надежда, что он просто отвянет и всё. Ничего не хочу сильнее. Только Тоху… Тоха теперь моя ахиллесова пята. Ради него я могу сделать любую хрень. Но если подумать… учиться в одной школе теперь не самое главное. Утром у нас несколько торопливых поцелуев, а потом Тоха чуть не катается по полу, глядя как я мажу губы подаренным им бальзамом. Отбирает, пытается намазать мне сам, но я вместо этого смазываю всё с его губ и он наносит по-новой себе.