Гнёздышко

Запах Олега окружает его. Если закрыть глаза, можно даже представить, что Волков тут, что лежит рядом, обнимает. Серёжа прижимает к себе старую футболку ближе, так, чтобы запах в нос ударил. Хорошо, что Олег половину вещей, а то и больше, оставил тут. Плохо, что их запах когда-нибудь выветрится. От боли в животе хочется плакать. А самое противное — как не вовремя всё это началось. На носу дедлайн, а у него это... Подавители ему принимать запретили, а организм, видимо, на радостях решил ответить за всё то время, что Серёжа упорно подавлял течку блокаторами. Живот опять сводит, Серёжа матерится под нос. Где-то на фоне звонит телефон. Серёжа всхлипывает. Гнездо покидать не хочется. Вокруг него сложены все вещи, что Олег оставил, всё, что пахнет им. Он строил гнездо бережно, это заняло много времени, всё лежит так, как должно. Вещи, которые Олег носил редко, такие, которые почти им не пахнут, лежат внизу, и чем выше, тем сильнее запах Волкова. В руках домашняя футболка Олега, от неё пахнет порохом, пряностями, Волковым, а ещё немного маслом — он в ней готовил иногда, но это не важно. Важно, что носил её Олег постоянно. В гнезде лежать приятно, в нём удобно, в нём Сережа защищен. Звонок телефона заставляет выйти из мыслей, живот снова болит, и Разумовский подрывается с кровати, хватает телефон, отвечает не глядя. — Кто? — он практически кричит, злится, живот начинает крутить сильнее, хочется разреветься. — Серёг, я не вовремя? — родной голос. Родной до дрожи, до покалывания в кончиках пальцев. Буквально до боли. До боли в животе. — Мне сбросить? — Нет! Не смей! — Сережа возвращается на своё место, ложится, хватает футболку, подносит к носу. — Олег, я так скучаю... Голос Разумовского срывается, он всхлипывает жалостливо, сжимает сильнее ткань. — Я тоже скучаю. У тебя всё хорошо? Ты в порядке? — Олег звучит обеспокоенно, а Серёжа рукой в штаны лезет, обхватывает свой член сквозь ткань трусов. — Всё прекрасно, Олег, просто замечательно. Прошу, продолжай говорить. Как твой день прошёл? Олег хмыкает, говорит что-то, Серёжа слушает и не слышит. Он наслаждается голосом. Грубый, хрипловатый, такой родной. Такой чарующий. Серёжа накрывает лицо футболкой по нос, срывает с себя штаны с бельем и обхватывает, наконец, член нормально, проводит пару раз, закрывает глаза, вздыхает судорожно. Олег сбивается, прекращает говорить, вздыхает тяжело. — Серёга, что ты там делаешь? — голос недовольный, и Разумовский прямо видит, как Волков напряжённо массирует виски. — Я... У меня течка, Олег. Это невыносимо. Прошу, побудь со мной. Пожалуйста... — он хнычет, кусает губы. И Олег молчит секунду, медлит. — Я... Что мне говорить? — В ответ Волков слышит тяжёлый вздох. — Что угодно, блядь, Олег, просто говори, пожалуйста... — Серёжа ускоряет движения рукой, проводит большим пальцем по головке, проглатывает слюну. От голоса Олега хорошо и плохо. Слезы катятся по щекам из-за переизбытка эмоций. И Олег говорит. Шепчет, вернее. Как он хотел бы обнять Серёжу со спины, прижав к себе крепко, провести руками по его груди, задевая соски, чуть сжать их, войти на полную одним движением, чувствуя, какой Серёженька мокрый, только для него. Как хотел бы зацеловывать его шею, эту бархатную кожу, как он толкался бы быстро. Он бы обязательно укусил Сережу в холку, оставляя новую метку поверх старой. И тогда их запахи смешались бы, тогда Серёже стало бы лучше, проще. Разумовский спускается рукой вниз, перебирает яички, а после давит на вход. Два пальца оказываются внутри, не встречая сопротивления. Серёжа вводит их полностью, но этого недостаточно. Чертовски недостаточно. Хочется чего-то большего, хочется член Олега внутри. Разумовский кончает резко и, кажется, пачкает один из свитеров Олега. Он не стонет, но всхлипывает, подаваясь бёдрами, насаживаясь на свои пальцы. Олег на фоне замолкает. — Серёг, я не знаю уже, что говорить, — в ответ Серёжа посмеивается. Он дышит тяжело, проглатывает слюну, пытается отойти. — Всё нормально, Олеж, я уже кончил. — А. Я пойду тогда, меня зовут там... — Сережа кивает, забыв, что Олег его не видит. Слышатся гудки, и Разумовский печально усмехается.