Британские ученые ошибаются

Кавех знает, что, фактически, виноват во всём сам. Нехотя признает, что гениальным умам свойственно ошибаться, но не считает своей ошибкой переезд к аль-Хайтаму, скорее то, что он на слово верит британским учёным, которые, если цитировать, говорят «любви с первого взгляда не бывает». Верить кому-то в интернете — нужно быть полным идиотом, но архитектора можно понять. У него начинается первая стадия — отрицание. Чтобы картина мира не падала, как Лондонский мост, Кавех говорит себе, что ничего не случилось, а если и случилось — он тут не причём. Аль-Хайтам маячит перед глазами слишком часто, они вместе ходят в магазин за продуктами, выбирают общий вкус чая — один на двоих, ругаются по пустякам. Короче, ведут себя как воплощение мема «моя хорошая, я в браке 8 лет», и складывается ощущение, что всех это устраивает. — Подвинься, — говорит аль-Хайтам, подходя к дивану в гостиной, на котором Кавех разваливается в позе Айседоры Дункан. — На полу посидишь, — отвечает тот, не отрывая взгляда от какой-то передачи про мистику. И аль-Хайтаму бы взять, столкнуть его, подвинуть в сторону, но он реально усаживается на пол и разваливается руками на коленях Кавеха, специально больнее зажимая тому ступню. Парень отнекивается, утверждает, что его ничего не волнует, но передача теряется на фоне чужой расслабленной спины, так что… Так что Кавех убеждается в том, что все-таки вляпался. Собрал все штампы совместной жизни из возможных, и самый тупой, самый главный — влюблённость. То есть гнев. Или влюблённость с гневом. Просто вишенка на торте, зашибись. Кавех начинает злиться и вместе с тем злить аль-Хайтама, что, вообще-то, с его характером сделать весьма просто. Они заводятся по кругу, колкие ежедневные замечания только подливают бензина в огонь, так что архитектор начинает чувствовать, что он горит. И аль-Хайтам горит, они оба пылают, встречаются с утра, ссорятся, разбредаются вечером после работы по комнатам и молчат там в одиночестве. Вся остальная часть пространства становится демилитаризованной зоной, Кавех отвоёвывает себе ванную, аль-Хайтам — кухню. Очень верно подмечает Сайно, забежавший как-то в гости: — Учитывая, что это его квартира, я очень удивлён, как он тебя вообще не выгнал. Я бы просто выкинул твои вещи через окно при первой же предъяве. Интересно, на каких успокоительных сидит этот придурок? Внутренний ребёнок Кавеха бесится, орёт, бьётся о любовь, как о стенку, кидается на неё и ругается. Снаружи Кавех работает сверх нормы, а потому сил на выяснение отношений не остаётся, он просто отключается в любом месте, куда садится на время дольше пяти минут, и однажды просыпается ночью на всё том же пресловутом диване, укрытый тёплым пледом. Плед едва ощутимо пахнет ладаном и лавандой, Кавех просто зарывается в него носом и его попускает. Злость не проходит до конца, но возвращается на то дно, откуда вылезла, повсеместно объявлено перемирие, вместо белого флага — новая пачка молочного улуна. Торг наступает плавно. Кавех начинает думать «а что если…», и это самые безопасные из его мыслей, потому что жизнь не меняется на 180 градусов, не переворачивается с ног на задницу. Архитектор пытается выискивать минусы в соседе, но проблема в том, что он и так прекрасно знает о каждом из них, принимает, как что-то простое и обыденное, как что-то, что остаётся между ними. Реабилитироваться в собственных глазах не получается. Кавех ходит на пару проповедей, потому что знакомая знакомого друга Итера говорит, что это поможет, что нужно искать ответы в вере. Но Кавех не религиозен, единственное, за что парень уважает церкви — так это за причастное вино. Ничего не получается, «ну и пусть», думает он. В конце концов, этот этап проходит довольно быстро. И депрессия, подкрадывающаяся со спины, пинает больно и точно, вываливая на него ушат давно забытых или тщательно скрываемых комплексов. Какого бы мнения он ни был об аль-Хайтаме, тот действительно невероятный. Он может поддержать любую беседу, он не старается, но всё равно выглядит просто невероятно, а ещё он талантлив. Невольно сравнивая его с собой, архитектор зарывается в молчаливость, в горле ком встаёт каждый раз, когда сосед спрашивает о совершенно обыденных вещах, интересуется (пусть и не искренне, как думает Кавех) его делами, и перестаёт поддразнивать, когда видит, что парню просто нечем крыть. Кавех глядит в зеркало и невольно вспоминает, каким балластом был для матери. Как ненавидел слушать, что он бездарность, как терпел издевательства над собственной внешностью и ему хочется плакать. Он начинает мало спать, всё свободное время ощущая разъедающую пустоту внутри, потому что не может ничего поделать. Он винит себя за безответные чувства, за то, что влюбился не в того человека. Или просто за то, что влюбился в принципе. Думает, что будет, если аль-Хайтам узнает, Кавех ведь всегда был таким очевидным для него, как раскрытая книга. У него нет денег на переезд, но выносить этот пространственный вакуум, эту недосказанность между ними больше не хватает сил. Дэхья говорит, что он временно может остановиться у неё, пока не найдёт место получше или не заселится куда-нибудь, Кавех искренне и от всей души её благодарит. Начинает складывать вещи заранее, не знает, как выразить всеобъемлющее спасибо аль-Хайтаму, как сказать, что всё, хватит. Что он больше не будет его доставать, не будет бесить своими появлениями, просто не будет. Пока думает, из кухни пропадает любимая кружка, с вешалки в коридоре — осеннее пальто и шарф, он медленно собирает все вещи по коробкам и думает, как бы запихнуть себя в один из чемоданов, сложиться чертежным листом. Аль-Хайтам замечает всё, но молчит, наблюдая со стороны, наверное, потому что ему нечего сказать. Кавех и так жил с ним слишком долго, хотя знал, насколько парень ценит личное пространство. Вот они — подходящие слова. Их и говорит. — Ждал, что ты начнёшь первым, — отвечает учёный, вытаскивая из нагромождения вещей одинокий зеленый стакан, — Ты и есть моё личное пространство. Вечно сходишь с ума по пустякам, разбирай весь хлам и иди готовить ужин, сегодня твоя очередь. Кавех опускает взгляд, у него глаза на мокром месте. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Хочется возразить, может быть, расстроить аль-Хайтама или разозлить, но как-то не выходит сказать и пары предложений. Тот, погодя, поднимает его голову за подбородок и аккуратно касается губами щеки, нежно совсем, будто дымкой сна. Делает это так обыденно, так по-домашнему, словно привык целовать Кавеха каждый день, каждый час. Архитектор замирает и давится собственными слезами, хотя, вообще-то, запретил себе плакать. — Отлично, больной скорее жив, чем мёртв, — добавляет аль-Хайтам, а потом выходит из комнаты, оставляя парню время, чтобы справиться с собственными эмоциями. Смирение, вообще-то, наступает не у Кавеха, а у аль-Хайтама, потому что теперь он вынужден терпеть постоянный физический контакт — прикосновения везде, куда могут добраться руки, дурацкие подколы от Тигнари, Сайно и прочей части компании, а также тупые вопросы от своего парня. «Если бы я был гусеницей, ты бы всё равно любил меня?» «А если бы пауком?» «А когда ты вообще полюбил меня?» — Когда ты упал с лестницы на Сайно, а потом сказал, что не обязан извиняться, — спокойно отвечает учёный, потому что если продолжить молчать, Кавех намеренно будет доставать его, чтобы растормошить. — Классно… Погоди, но это была наша первая встреча!.. Британские учёные как всегда ошибаются. Нахер их, этих британских учёных.