Иссиня-черное с золотом звезд

Оставив драгоценную птичку в клетке – Ванечку, прильнувшим к прутьям и грустно смотрящим ему вслед, Кощей, до дрожи оглушительно громыхая в тиши подземелья острыми каблуками, почти дошел до лестницы, ведущей наверх, а потом внезапно развернулся обратно. Внезапно для них обоих. Изящно взмахнув узкой, точеной кистью, не поднимая высоко руки, жестом досадливым, как если бы отгонял забодавшего комара, хозяин замка отпер и распахнул заклинанием дверь. Ванечка, уж приготовившийся коротать в одиночестве, голоде и холоде долгие дни, с еще более долгими ночами, горделиво и упрямо вздернул хорошенький подбородок, готовясь к не заставившим себя долго ждать новым мукам. Не натешился, стал быть, с ним на сегодня Кощей. Дюже обиделся на его последнюю непокорность. Ну щас он ему еще не такое скажет! Пропадать, так с песней задорною. - Проваливай. – кратко бросил Кощей, специально не смотря в огнем жгущие его васильковые очи. - Куда? – непонимающе сморгнул Ваня, такого никак не ожидавший. - На конюшню. – злодейски ощерился красавец-Кощей, которому пусть самую капельку, но получшело от Ивановой униженной бледности. Премиленький носик юноши мигом героически задрался выше, потому бес не отказал себе в удовольствии еще малость покуражиться над глупеньким смертным. – Лошадиные яблоки убирать, а не за тем, о чем ты подумал. Ванины щеки вспыхнули ярко-алым так же, как бесовскими золотистыми искорками зажглись Кощеевы бездонно-черные глаза. - Пф, пороть тебя не хватало, возмечтать, небось, успел о том, чтоб я сделал это с тобой собственноручно? – оскалился прекрасный, как бог, бессмертный мужчина, шире, однако улыбка его быстро погасла, губы сжались в суровую нить. Остальное он договаривал на ходу, более не оборачиваясь. – На кудыкину гору, куда душе угодно, на все четыре стороны и попутного ветра. Видеть тебя больше не желаю. Надоел ты мне. - Но как же… - пролепетал Иванушка, до последнего ожидающий, прибито стоя на месте, что вот сейчас Кощей вернется. Что лишь поманил тот его свободою, чтоб несвобода стократно горше для него затем стала. В следующее мгновение Ваня озирался на окраине захолустного хуторка, а Кощей Бессмертный, прямо крепкими белыми зубами, выдирал пробку из бутылки вина, стремительно подлетевшей к нему по воздуху. Чертов Ванечка… Всю душу ему перекувырнул! А, да, точно, у него ж нету души. И сердца нет тоже, хорошо, что вспомнил. А то одно «Сильно милому не быть» в голове стучит. Или в груди, больно так, что впору усомниться в собственном бессердечии. Он хотел отомстить, так же гнусно и подло, как поступили с ним, нет, еще гаже и подлее, бес он или где?! Нет, не хотел, он – не насильник, это – не был он. Он любви хотел… захотел… да поздно уж было. Пить боржомские целительные воды, когда печень отвалилась. Зато вина накатить самое времечко. Запить по-черному Кощею помешал зубодробительно-душераздирающий звон, с которым обрушилось защитное заклинание, исправно защищающее его милый, злодейский, готичный замок от нежелательных гостей на версты вокруг. Как такое оказалось возможным, думать было некогда, а куда нестись яростным вихрем стало ясно сразу, сколь бы немыслимым было и это. - Какого лешего?! – в лютом бешенстве проорал Кощей, собственноручно на сей раз распахивая аккуратно притворенную дверцу темницы, с такой силой, что наполовину сорвал с исправно кованных петель. - Я хз, силой любви, видать. В противовес царящей тут ненависти. – чарующе улыбнулся Иванушка малость трясущимися губами. Забился подальше в свой уголок, обхватив коленки руками, но упрямо глядеть из-под рассыпавшихся по лбу тугих завитков золотых кудрей не перестал. – Я тебе слово дал, за сестру отслужить, коли отпустишь. В постели так в постели, на конюшне, значит на конюшне, как скажешь, хозяин – барин. Пока долг не верну, обратно не вернусь. - Да пошел ты! – окончательно вызверился Кощей, одновременно испытывая желание рассмеяться, чего он не делал уже очень давно. Так расхохотаться, чтоб весело и от души, которой давным-давно нет. Только обнять Ванечку-дурачка еще больше захотелось, крепко-крепко, да поцеловать в уста фиалково-нежные, сладко-сладко и долго-долго. - Да вот фиг тебе, никуда я не пойду! Размечтался! - Да бля… - Кощею оставалось лишь руками всплеснуть в сердцах. После чего Ваня оказался по пояс в болоте, с прыснувшими в разные стороны, возмущенно загалдевшими квакушками, а сам он позволил себе засмеяться. После чего заплакать. Пьяный он уже в дугарину, так что можно. Он и песни теперь петь будет. Заунывные, длинные и тоскливые. Попеть Кощею не дали так же, как выпить. Как и дать наконец-то волю слезам, после того, как он, отчаянно не желая того, все равно ждал нового Ванечкиного возвращения почитай до самого утра, неким неподвластным ему и вовсе неведомым колдовством, да так и не дождался. - Помяни нечистого. – обрадовано процедил сквозь зубы Кощей, бегом устремляясь на вой сирен, типа как древне-греческих, со злорадством предвкушая лицезрение маленького строптивца с ног до головы не в конском дерьме, так в тине болотной. Зато сразу стало понятно, чего златовласый паршивец так задержался – отмывался-отстирывался где-то в студеной речке, позеленел весь от холода, поджимал пальцы на ногах лишившихся в топи княжеских сапожек, головушку однако ж помыть успел со всем тщанием. Он с ним что, заигрывает так или просто издевается?! – Ты заигрываешь или издеваешься, а, Вань? Кощей не сразу понял, что озвучил вслух тайное, к тому ж столь жалобно-убитым голосом, что впору стреляться из лука, если бы это помогло. - Сам не знаю. – честно заглянули ему в лицо лазоревые, простодушные Иванушкины глаза. Против воли наполнившиеся вдруг до краев слезами горючей обиды. Кощей так его добивался, так сулил ему все, чего душа пожелает и… И просто выкинул за ворота надоевшей игрушкой, которую стало не интересно даже ломать! Такой красивый и такой злой, вот как так, почему, за что ему это?! Отпустивший ведь его, стоило ему о том попросить, не ставший брать его дальше силой… Да и бухой он тогда был в баварскую сосиску, не ведал, что творил, окаянный. - Простынешь таким тут стоять. – пробормотал Кощей, опуская взгляд. Чтобы спрятать радость в нем неимоверную, а тепло тем более. – Пошли, княжич. Чай пить. - К-какой чай? – не то запнулся от неожиданности, не то простучал зубами от холода Ванечка. - Черный. С печатными пряниками. На кнут даже не надейся. – теряясь все больше, ответил старательно ухмыляющийся и пытающийся в острословную колкость Кощей, подхватывая дрожащего пленника на руки и унося к себе в опочивальню. Где с треском сорвал с него ледяную мокрую тряпку – чтобы завернуть в теплое, невесомо-легкое одеяло лебединого пуха, прежде чем усадить к себе на колени, в ожидании, пока настоится ароматный Кощеев фирменный чай с пикантной перчинкой да цветами душистой гвоздики. Он, честно, усадил Ванечку на себя, чтоб у того не мерзли босые пятки, исключительно для этого. Или нет… И как же радостно запело в Кощеевой груди, где была пустота, а оказалось живое любящее сердце, когда не ощутил он ни малейшего напряжения в Иванушкином страстно желаемом теле, нисколько не стремящемся теперь от него отстраниться! Более того, вскоре прильнувшем к нему, робко, чуточку, неуверенно, но поближе. Тогда уж и Кощей осмелел, он-то, когда кого боявшийся - до того, как чинить Иванушке боль и быть ему отвратительным, как тот ему, вне себя сверкая сапфировыми глазищами, сказал. Обнял властно ласковой рукою юношу за стан по-девичьи грациозный, привлек вплотную к себе, другою рукою с нежностью щеки, вновь зарумянившейся, легонько коснувшись, самыми кончиками чутких, длинных перстов. Чаю Иван с Кощеем Бессмертным напились нескоро. Но это уже другая история. После которой Иванушку из Кощеева замка заповедного оказалось бы тем паче не выгнать, пожелай того хозяин всесильный опять, чего тому отныне и впредь краем в голову прийти не могло, сколько бы и чего тот в Ванечкиной любезной сердцу компании не выпил.