Кровавые осколки

      Рафаэль сбегает. Позорно, трусливо, не поднимая головы, не видя дороги, вылетает из квартиры, перепрыгивает лестничные ступени и, задев плечом подъездную дверь, вываливается на улицу. Он не садится — падает на стоящую рядом скамью, закрывает горящее от стыда и отвращения к себе лицо руками и, словно сумасшедший, кричит:       — Блять! Блять! Блять!       Слова эхом разносятся по округе: будят заснувших на подоконниках голубей, пугают шуршащих в мусорных пакетах крыс, раздражают наглых дворовых кошек и приводят в бешенство блохастых псов. Через секунду весь двор погружается в рык, лай, скулёж и выкрики разбуженных собачьим концертом жильцов.       Но Рафаэль не слышит ничего, кроме стука в висках, колотящего грудь сердца и навязчивых мыслей, говорящих его голосом.       Над ним смеются. Откровенно издеваются, задавая раз за разом один и тот же вопрос — «зачем»? И, не получив ответа, надменно тянут оскорбления в той уебанской манере, в которой кое-какой выродок из кое-какого преступного клана любит говорить. Эта насмешка, будто тыкает Рафа носом в лужу мочи. Заставляет как следует почувствовать этот солоноватый вкус в ноздрях и на губах. Запомнить его и вспоминать каждый чёртов раз, когда прокуренный мозг будет забывать одну простую истину:       Рафаэль сам во всём виноват.       Эту правду тяжело оспорить — слишком хорошо она ложится на происходящее. Как бы Раф не хотел себя отбелить, пожалеть и успокоить, реальность чересчур сильно бьёт под дых. Он не жертва. Ни разу, ни в каком, блять, месте. Рафаэль тот, кто виноват во всех своих бедах целиком и полностью, и никакие гондоны из Пурпурных драконов или ублюдки из клана Фут не причём в том говне, в котором он сейчас находится.       Ему не раз и не два говорили вести себя ровнее. Предупреждали, что борзые долго не живут. Но Раф баран, козёл, олень — упрямый кретин, который на словах не понимает. И не поймёт, пока дел не наделает.       Разве не из-за этого Хан сбагрил его к азиатам? Так сказать, чтобы отомстить за все потраченные нервы, на которых Рафаэль долгие годы играл, словно на барабанах, выводя из себя здоровяка всё больше и больше. А что? Выгодно отдать одного хорошего, но крайнее неудобного, члена банды в обмен на… Раф даже не знает, что за него предложили! Хотя, даже если бы сука Карай кинула на стол использованный гондон в качестве оплаты, Хан всё равно бы согласился на сделку. Уёбок.       Но можно ли винить эту безмозглую гориллу? Вообще-то, да. Раф с удовольствием обхуесосит главу Пурпурных драконов и при возможности набьёт ему ебало, но, отвечая честно… нет. Рафаэля справедливо выкинули в японскую мясорубку, так что сидеть и реветь, из-за того, что за дурное поведение пришлось платить, — решение крайне жалкое. Он же не баба какая-нибудь, чтобы из-за такого слёзы лить.       Но… из-за этого ли?..       Раф шмыгает сопливым носом и до крови закусывает не так давно зажившие от ранок губы. По телу проходит крупная дрожь, но вызвана она отнюдь не болью или ночным холодом, особенно сильным после прошедшей грозы. Одна только догадка о правильном ответе на вопрос заставляет Рафаэля на мгновение перестать дышать.       Он с силой бьёт себя по голове и тянет за волосы, в надежде отвлечься и не развивать неприятную мысль, но всё больше и больше раскручивает этот запутанный клубок. Пытаясь не думать, Раф, сам того не понимая, возвращается к воспоминаниям, которые так старательно прятал за беспробудной пьянкой.       Удивительно, но там — на кухне Кейси — он говорил, не думая. Механически, немного пьяно и чуть-чуть бессвязно произносил слова, не привязывая их ни к каким образам. Словно читал учебник по квантовой механике, где понятны были только союзы и предлоги, а всё остальное — расплывчатое нечто, не имеющее ни лица, ни тела, ни очертания.       Сейчас Раф не говорит, но зато отчётливо видит быстро сменяющиеся цветные картинки в голове — от мутных и малопонятных до ярких, резких и слишком чётких. Кадры маячат перед глазами и заставляют вспоминать, когда тот или иной “снимок” сломанный фотоаппарат под названием «МОЗГ» зафиксировал.       Раф хмурит брови и долгим, задумчивым взглядом палится на заросший куст пионов напротив него, но в итоге решает забить огромный жирный хуй и откидывает голову назад, утыкаясь затылком в спинку скамьи. Он разминает затёкшие плечи и тут же болезненно шипит, почувствовав неприятный спазм.       Ноющая после недавнего столкновения с дверью рука ненавязчиво напоминает о причине, по которой Рафаэль за весь свой рассказ ни разу не посмотрел другу в глаза. Взгляд бегал по всей кухне: по грязному липкому полу, по пожелтевшему потолку, по забитой посудой раковине, по сломанным часам и даже по пробегающему мимо таракану, но ни разу — ни разу! — он не остановился на лице Кейси. Раф упрямо избегал смотреть в сторону Джонса, потому что…       Боялся. Действительно боялся увидеть в чужих глазах то, что окончательно бы сломало его — презрение.       Волнение, которое Рафаэль пытался скрыть за нервным постукиванием пальцев по столу, за несдержанной тряской ногой и за постоянным облизыванием пересохших губ, особенно сильно ударило по пьяной голове тогда, когда все слова были сказаны. Именно в момент наступившей тишины, Раф подумал, насколько же жалко и мерзко он теперь выглядит в глазах друга. Настолько, что тот даже сказать ничего не может или не хочет, потому что сидеть за одним столом с пидором — отвратительно.       И Раф сбежал: вскочил со своего места, с грохотом повалив старый табурет; сбил рукой пустые пивные банки и пепельницу; понёсся с кухни, зацепившись о торчащий из дверного косяка гвоздь и разорвав дыру на коленке ещё больше; хлопнул держащейся на одних соплях входной дверью; и чуть не покатился пьяным кубарем по стёртым бетонным ступеням. В общем, выскочил в такой панике, что позабыл и про джинсовку и про кроссовки, — ну не дурак ли?..       Раф медленно убирает руки от головы и опускает покрасневшие — от давления на них, а не от слёз — глаза на почти босые ноги. Только сейчас он начинает ощущать сырость.       Взгляд скользит по мокрому асфальту до подъездной двери и замечает небольшую, совсем неприметную лужицу, в которую Рафаэль, видимо, ранее и наступил.       Носки мерзко липнут к большим пальцам и ступням, поэтому Раф, не задумываясь, стягивает мокрую ткань и бросает её на землю. Ноги он поднимает на сиденье, подтягивает их к животу и укладывает на колени голову. Обнимая руками голени, Рафаэль вновь шмыгает носом и, наконец, сглатывает ком в горле, что всё это время мешал дышать нормально.       Ощущение фантомных рук, сжимающих кадык и подбородок, слабеет. Корень языка всё ещё неприятно сводит, но теперь Раф точно уверен, что его не вырвет — не выблевал всю еду в момент нервного срыва, значит, не выблюет и сейчас. Хотя, на самом деле, хочется.       Было бы неплохо почувствовать, вместо болезненной тяжести, расслабляющую легкость. И речь не только про переполненный снеками и бухлом желудок, но и про забитый херней мозг.       Но Рафаэль слишком удобно устроился на старой скамье, чтобы слезать с неё и уходить куда-то в кусты блевать. Он знает, что как только разомкнёт руки, морозный воздух заберётся под широкую футболку; как только босые стопы коснутся сырого асфальта, ноги пронзят миллионы ледяных игл; как только встанет, градус ударит по настрадавшейся голове, и Раф грохнется пьяной мордой в ту самую небольшую, совсем неприметную лужицу.       Поэтому он сидит, не двигаясь, и устало прикрывает глаза, втягивая забитым носом свежесть ночного воздуха.       Пахнет мокрой травой и сырой древесиной. Терпкий аромат ощущается настолько сильно, что кажется, будто Раф находится посреди лесной чащи, а не на окраине одного из самых загрязненных городов Америки. На самом деле, Рафаэлю очень хочется верить в то, что он окружён огромными деревьями и широкими кустарниками, а не каменными, однообразными и совершенно убогими пятиэтажками.       Хочется свободы.       Раф шмыгает и чешет нос о голую коленку, согревая замёрзшую кожу тёплым дыханием.       Только сейчас, помимо свежести, он начинает чувствовать ночной мороз, болезненно щипающий за пальцы ног и рук, за кончики ушей, за покрасневший от соплей нос и за приоткрытую спину. Холод нагло забирается под одежду и мнёт ледяными руками горячую кожу, создавая отвратительный контраст. Рафаэль вздрагивает.       Тем не менее, он упрямо продолжает сидеть на месте, не думая возвращаться в квартиру, в которой его, должно быть, уже не ждут. Конечно, можно было бы отправиться домой прям так — босиком! Всё равно Раф не из тех, кто беспокоится о своём здоровье, но…       Вместо этого, он по-ребячески прячет лицо, утыкаясь лбом в бёдра, прижимает к груди подбородок и часто-часто дышит ртом, чтобы горячим воздухом согреть замёрзший живот.       Уходить не хочется. Кажется, что, встав, Раф потеряет то спокойствие, которое совершенно случайно нашёл на этой старой, никому не нужной скамье. Уж лучше он промёрзнет до костей, чем вновь вернётся в эту херовую реальность и к этим хуевым мыслям! Потом Рафаэль, конечно же, пожалеет о своём глупом решении, когда будет валяться с сорокоградусной температурой и подыхать, но это будет потом, так что насрать.       Неожиданно на плечи падает что-то тяжёлое и большое, полностью закрывающее Рафа.       — Замёрз? — хрипит знакомый голос спереди.       Рафаэль поднимает голову, убирая с неё край полосатого пледа.       — Нет… — безразлично отвечает он.       Кейси тяжело вздыхает и, потерев друг о друга ладони, прячет замерзшие руки в карманы чёрной олимпийки. Потоптавшись на месте и почесав пятками по очереди лодыжки — сначала левую, потом правую, — друг шмыгает носом.       — Пиздун, — говорит тот.       В следующий миг, без какого-либо предупреждения, Рафаэлю прилетает сильный щелбан, после которого на лбу остаётся яркое красное пятно и нудящее под кожей раздражение.       — Какого хера, Кейси?! — выкрикивает Раф, не поднимая глаз.       — А такого! — гаркает друг. — Нормально тебе жопу морозить, а? Я тебя спрашиваю, дубина! Чё, все мозги выбили? Обратно вбить? Или сам допрёшь?!       Рафаэль чувствует на себе строгий взгляд синих глаз, которые пытаются просверлить в нём дыру. Или две. А, может, вообще превратить в долбаный сыр Маасдам или решето.       — Ты какого хера вскочил-то?! — продолжает Кейси. — Куда попёрся-то?! Конченный? Воздухом свежим подышать? Нормально!       Сидеть под пулемётной очередью упрёков неприятно. Раф, словно возвращается в далёкое прошлое, когда будучи тупым маленьким дегенератом бегал по улицам босиком, воровал кошельки и бил палкой зеркала машин, после чего получал не только трёх часовые нотации от взрослых, но и болезненные удары ремнём по заднице.       — Завалился мне на хату, навалил, что называется, самого отборного дерьма, и съебался хер пойми куда! Бухой в очкешник и в припадке! Ну красота! А искать тебя где прикажешь? Телефон-то ты на диване моём оставил!       Луиза тогда точно так же ругалась: сначала спокойно заводила диалог о чём-то неважном, после чего давала оплеуху, щелбан или подзатыльник, а потом начинала орать. Кричала она громко и долго, гневно размахивала руками, ходила туда-обратно по комнате и не переставала повторять: «Не стыдно?!» так, что стыдно становилось всем — и виновным, и не виновным.       — Мне знаешь как было стрёмно, а?! Да я на очко подсел! Ещё после той хуйни, что ты рассказал! Думал всё, щас наделаешь дел! Молился, чтобы ты просто легавым попался и в обезьянник загремел, а не… Не… Не знаю! У тебя на выкрутасы мозг подкован, что-нибудь да придумал бы.       К счастью, эти “славные” времена, когда Рафаэля ругали и били ремнём, давно прошли, оставив после себя лишь забавные воспоминания, толику детской обиды и вбитые в голову, точнее в задницу, уроки. Оттого сейчас, сидя перед читающим нотации другом, Раф чувствует не столько стыд и раскаяние, сколько ностальгию и иронию.       — Хорошо, что в окно выглянул, прежде чем пацанам звонить. А то навёл бы суеты из-за тебя, дебилойда, — искали бы всем районом, пока ты с лавкой срастаешься. Стыдно должно быть.       Дети Луизы — точная её копия.       — Дебил, блять, — заканчивает Кейси, махнув рукой.       Какое-то время друг пялится на пустой двор и не говорит ни слова. Лишь недовольно фырчит и цокает языком, отрицательно кивая головой. Раф так и чувствует витающее в воздухе раздражение, но не понимает, чем оно вызвано — его тупым побегом, унизительным рассказом, разочарованием и презрением к нему или чем-то другим?       Наконец Кейси оборачивается к Рафаэлю, внимательно осматривая того. Синие глаза останавливаются на босых ногах, которые Раф тут же, словно ребёнок, прячет под плед. Друг тяжело вздыхает.       — Нет, ну реально, скажи, что за хуйню ты вытворил?..       Рафаэль молчит. Сильнее кутается в плед и жмёт плечами, не зная, что говорить: правда сделает его ещё более жалким, а ложь Кейси раскусит сразу же — почему-то в этом Раф уверен.       За долгие минуты молчания друг успевает потоптаться на месте, попрыгать, походить кругами, поковырять носком кеда асфальт и закурить сигарету. Терпение в Джонсе заканчивается тогда, когда он выкидывает в куст пионов истлевший бычок.       — Ну ты сдох там или что?       — Да отъебись, — наконец выдавливает Раф, а после, проведя ладонью по голове, произносит: — Не знаю. Просто не знаю. Подумал, что… ну… Зря я, короче, обо всём рассказал. Вот. И… ну… кфм…       Рафаэль прочищает горло.       — Я же не… ну… не из этих. А тут… тут вот какая хуйня получилась, и я подумал, что… — Он нервно облизывает губы. — Что ты подумаешь, что я… Да и вообще, давай забудем об этом говне? Ну типа, просто… э… Ничего не случилось, всё нормально.       За домом, по старой, раздолбанной в говнище, дороге проносится тачка с громко орущей из колонок музыкой. Раздирающие уши басы заставляют вздрогнуть не только хлипкие дома, но и всё живое, находящееся в данный момент на улице. Голуби, недовольно курлыча, разлетаются в разные стороны, крысы в страхе бегут с помойки, а собаки лениво начинают рычать.       Кейси и Раф одновременно поворачивают головы в сторону шума и с одинаково недовольными мордами ждут, когда развалюха с безвкусным музлом умчит куда-нибудь подальше.       — Чувак, — произносит Кейси, когда музыка стихает, — ты щас серьёзно предлагаешь просто взять и забыть? Типа, «хей, какой-то китаец насильно подрочил мне, а потом вывернул руку, но ты забей хуй, потому что это неважно»! Так по-твоему? — Джонс шмыгает носом. — За такое на районе по ебалу получают, а то и вовсе по почкам или по яйцам.       Рафаэль вздыхает и устало прикрывает глаза, откидывая голову назад. Затылок упирается в старое дерево, а открывшуюся шею в миг обдаёт холодным ветром, что запускает череду мурашек по телу.       — Не, я знал, что во всяких этих кланах и семьях есть такие приколы, — продолжает Кейси. — Типа, мне Брюс как-то рассказывал про парня, которого поебывает Виолле — не знаю, помнишь ты его или нет, но он из людей Визиосо. Тоже что-то типа верхушки или около того. А чувак, ну, которого ебут, нормальный так-то, ровный. Просто немного не повезло, вот и-       — Хватит, — обрывает Рафаэль. — Я не хочу слушать про эту хуйню.       Он медленно открывает глаза и смотрит на раскинувшееся над ним дерево, с чьих ветвей падают оставшиеся дождевые капли. Тихо шуршит листва. Щёлкает зажигалка.       Перед носом появляется зажжённая сигарета, которая своим едким дымом отгоняет всех мразотных комаров, летающих около уха. На плечо ложится ладонь друга, который этими жестами показывает самое, пожалуй, важное для Рафаэля — поддержку.       Кейси с ним. Друг не собирается брезгливо морщить нос, отворачиваться и плеваться оскорблениями. Вместо этого он тут — рядом, морозит жопу вместе с Рафом и предлагает последнюю сигарету разделить на двоих, потому что они — друзья.       Конечно, ничего из этого не произносится в слух — слишком личное и чересчур сопливое, не для таких крутых мужиков, как они. Однако, в тёплом, братском, взгляде читается чёткое и простое — прорвёмся. Вместе.       Рафаэль впервые за вечер смотрит другу в глаза, нагло хмыкает и принимает сигарету, делая глубокую затяжку.       — Ну давай думать, — решительно произносит Раф. — Только варианты с избиением сразу отметаем, потому что, во-первых, эту падлу изворотливую хуй подцепишь, а, во-вторых, нас и всех наших близких за него потом на суши порубят.       Он собирает слюну и схаркивает на асфальт, передавая сигарету другу. Тот самокрутку принимает, затягивается и смотрит на пятно слюны и соплей. С чего-то хихикнув, Кейси произносит:       — А вообще, реально не могу понять, почему именно ты? Тот чувак, ну подстилка Виолле, хотя бы смазливый, на девку чем-то похож, а ты… — Друг вновь делает затяжку. — Харя страшная и характер говно. Вот ни разу на бабу не похож, даже слепой это увидит, а чё китайцу твоему понравилось — вопрос интересный.       — Да он больной просто, вот и ответ. — Раф жмёт плечами, протягивая руку за сигаретой. — Ты чего?       Он вопросительно хмурит брови, наблюдая за одновременно шокированной и радостной мимикой друга. Рожа у того настолько смешная, что хочется заржать в голос, но ситуация, вроде как серьёзная и непонятная, поэтому Рафаэль себя сдерживает.       Неожиданно Кейси выдыхает сигаретный дым через нос со словами: «Ебать мы дебилы!», после чего начинает громко смеяться. Он пытается что-то рассказать, но из-за животных завываний, вырывающихся из его рта, Рафаэль не понимает ни слова.       — Не догоняешь?! — чуть отдышавшись, произносит Кейси. Раф глупо хлопает глазами, отрицательно качая головой. — Ща поясню. Короче, ну смотри, твой этот, как его там, ну… китаец этот. Как его зовут?       — В душе не ебу, — растерянно отвечает Рафаэль.       Он тупо пялится на друга. Друг тупо пялится на него в ответ. Оба начинают хихикать — Раф нервно, Кейси заливисто.       — Ну ладно, не суть важно, — продолжает Джонс. — Он же пидор, так?       — Так.       — Мужиков любит, так?       — Так.       — Значит, члены ему нравятся, так?       — Кейси, ты заебал, давай нормально!       Друг примирительно выставляет ладони вперёд и серьезно кивает, будто сейчас решается судьба мира, а не жопы Рафаэля.       — Смотри, — говорит Кейси. — у голубых есть правило: кто больше всего похож на бабу, того и ебут. Ты Виолле видел вообще? Вот он бугай, наверное, почти как Хан! А подстилка его? Во! — Он тычет мизинцем в лицо Рафу. — Хилый, мелкий, пучеглазый и бледный. Ну прям как девка. И что? Виолле его ебёт. Потому, что на бабу похож. Все мужики любят баб, просто кому-то нравятся бабы с членом.       Пожалуй, Раф никогда в жизни не выглядел настолько серьёзно, как в этот момент: осознанный взгляд, хмурые брови, рука, подпирающая подбородок, плед на башке, выглядывающие босые пятки и сигарета, зажатая меж указательного и среднего пальцев, — вид почти что философский.       — А теперь сравни себя с китайцем этим и скажи, кто из вас больше баба: ты или он.       Рафаэль кивает, думает секунду, после чего растерянно поднимает на друга глаза.       — А я ебу? Я его морды ни разу не видел, он вечно в этой… как её… в маске короче.       — Ты про эту тварь жужжишь уже недели две и чё, хочешь сказать, что ни имени, ни хари не знаешь?! — ворчит Кейси.       — Да ебать, ниндзя вообще-то личность прячут, ничего так? И мне как-то до пизды было, кто он такой и как его звать. — Раф делает паузу. — И было бы, если бы шары катить не начал.       Слышится громкий вздох Джонса.       — Ну хорошо, хуй-то у кого больше?       — Конечно у меня, — без промедления, уверенно и горделиво произносит Рафаэль.       Правда, в тот злополучный день, когда его, как потаскуху, прижимали к стене и тёрлись о задницу, член ублюдка через все эти многослойные тряпки, в которые ниндзя выряжаются, почти не чувствовался. Да и занят был Раф больше своей вывихнутой рукой, гудящей головой и собственным стояком, чтобы обращать внимание на чужой размер.       Но Рафаэль уверен, что у него больше. Хотя бы потому, что ублюдок японец.       Кейси одобрительно хмыкает и кивает. Он хлопает в ладоши и откашливается, чтобы огласить вердикт.       — Таким образом, мы, уважаемый коллега, приходим к выводу, что этот неуважаемый китаец просто хочет найти себе мужика, который будет его ебать. Вспоминаем правило голубых, подставляем под нашу ситуацию и получаем вполне себе логичный итог — вашей заднице не угрожает никакая азиатская херь.       По двору разносится громкий смех с похрюкиванием.       — Благодарю за такое професси-анальное объяснение, мистер Джонс, — подыгрывает Рафаэль, туша сигарету о скамью и выкидывая бычок в траву. — Вот только лучше от этого не становится. Я не пидор, чтобы мужиков ебать.       — Тогда прими его предложение, — жмёт плечами друг, пока Раф возмущённо хмурит брови.       — Не понял.       — Китаец же тебе работу предложил, — поясняет Кейси. — Прими её.       Рафаэль тяжело вздыхает, не в силах уловить невероятную логическую цепочку. Либо он слишком тупой, либо друг. А, может, оба, просто кретинизм одного перебарывает кретинизм другого.       — Я правильно понимаю, — начинает Раф. — я говорю, что не хочу трахать ублюдка, а ты мне предлагаешь пойти туда, где мне надо будет трахать его? Еблан?       Кейси схаркивает.       — Это ты еблан. Ещё и тупой. — Друг шмыгает носом. — Сейчас ты пушечное мясо, с которым азиаты делают что хотят. Сам рассказал про парня, которого с нихуя зарезали! С таким успехом любой из этих узкоглазых может тебе к глотке приставить че-нить острое и лапать там, где захочется. А если захочется, то к глотке и не острое приставят, а имеющее головку, яйца и лобковые волосы. Китаец же тебя вверх по “карьерной лестнице” протаскивает, считай, что за красивые глазки и за толстый хуй.       С тяжёлым вздох Рафаэль кивает.       — Ну допустим.       — Конечно, лучше бы к тебе лезла какая-нибудь секси гейша, но если выбор стоит между одной задницей главного мудака или сотней членов во рту от его подчинённых, я бы выбрал первое. — Кейси жмёт плечами. — Типа, ну заставишь его в кимоно одеться, мол фетиш такой, мордой к стене отвернёшь и трахай спокойно, как будто бабу какую-нибудь. О! И про кляп не забудь, чтобы басом не орал, и вообще супер-тема!       А он ещё переживал о том, как теперь выглядит в глазах друга, — думает Раф, — вот в этих синих, пересмотревших дешёвой порнухи, глазах.       Рафаэль трёт переносицу и давит большим и указательным пальцами на глазные яблоки, вздыхая. Дебил. Нет, не так. Дебилойд. Знакомьтесь, дебилойд Раф и его лучший друг тире некровный брат еблойд Кейси.       — А может я просто буду завязывать ему глаза, а остальное предоставлю тебе? — с лёгкой улыбкой на губах произносит Рафаэль. — У тебя вон какие бурные фантазии!       Друг громко смеётся.       — Азиатки — моя слабость! Ладно, пошли уже домой, я тебе диван разложу.       Светает.