Грильяж

      Немец дрожаще выдохнул, почти инстинктивно схватившись за бортики ванны. — Холодно? — Тепло.       Роман протянул руку неосторожно, в своей манере по-медвежьи, и старательно убрал прилипшую от пота челку с чужого лба, чтобы хотя бы в глаза варвару посмотреть. Взгляд у Рейха затуманенный, сонный и вполне счастливый. Как минимум не тревожный и не затравленный как оно обычно бывает, но пальцами он аж до побеления костяшек цеплялся за края ванны. Тело подкидывало на самую поверхность глубокой ванны, однако что-то в самом центре, словно странная тревога приобрела материальную форму, тянуло вниз, на дно. Воды пока было не так уж и много, но Веймару казалось, что он тонет.       «Во какие вещи течка творит», — удивленно подумалось Союзу, пока он заполнял ванную. У него была привычка скидывать перемены в поведении супруга на течки и «гормональные циклы». Арийцу вообще не думается, и он протягивает ветхую руку к крану, настраивая воду на кипяток. — Ты ж обожжешься! — возмутился Роман. Рейх на это качнул головой, слишком лениво и вяло, чтобы объяснять, что всегда в такой воде купается. Только так и можно согреть промерзшие кости.       Союз все равно сделал по-своему: включил вместо кипятка теплую воду и сам вместо воды согрел руками не менее горячими. Сам испачкал, сам теперь и оттирает пусть от грязи. Веймар вообще не вмешивался, позволяя делать, что тому хочется. Почему-то вспомнилось, как его готовили к приходу русского года три назад, словно пытаясь кожу с него содрать человеческими, женскими и хрупкими на вид руками. И на контрасте с этим как приятно и по-человечески с ним обходился Советский. А это, наверное, требует особых усилий с его-то лапищами. Он смешно пыхтел наподобие паровоза, и пыхтение это становилось ещё громче всякий раз, когда пальцы его проходились между бледных, но окрашенных в красно-розовый, бедер. Рейх без стеснения раздвинул перед ним ноги, все равно предательски покрываясь румянцем. Роман тоже, как и следует второй половине и родственной душе, чуть ли не телепатически понимающей настроение второго, покрылся красными пятнами смущения. Хотя, вроде, чего стесняться? Как будто не Дитрих минут пятнадцать назад в соседней комнате мужу так же раскрывался.       «Кто такой Дитрих?» — спросил бы сам Дитрих полгода назад. Но сейчас все было как никогда в жизни понятно. И огромную роль в этом — Рейху неохотно пришлось это признать — сыграл Союз. Ушел из его жизни на года два и вернулся обратно, дал имя, стал и мужем, и сыну отцом, и сожителем, и поваром, и грелкой, и много-много всего! Веймар, конечно, сначала испугался. Очень-очень сильно испугался. Он помнит отчетливо, как почти буквально сердце пропустило удар, когда за дверью спустя два года оказался Роман. Повзрослевший и ставший ещё устрашающе притягательнее. Также, словно это было вчера, Рейх помнит дрожь всего тела как в руках Союза, так и под ним самим, все еще испуганный этими всеми переменами и чувствами. И вроде бы, со временем немец привык, даже удивляясь, как быстро заново привязался и не мог спать без теплого мужа рядом. Они встречались раз в неделю или две, обычно на выходных. Чаще всего натрахивались вдоволь и остальное время бездельничали, гуляли вместе, но уже в компании Германа. И сейчас тоже был один из этих дней. Провели семейно время на воздухе, уложили младшего немца спать, занялись любовью (!) и теперь уже приводят себя в порядок. Почти как настоящая семья. — А может переедешь ко мне?       Почти настоящая. Они не жили вместе. Эта маленькая квартирка все еще была Рейхова, и чтобы ступить на эту территорию, Союз всегда спрашивал разрешения. Ощущение было, что живут они слишком отдельными жизнями, чтобы быть супругами, и Дитрих подсознательно, а может и сознательно перенял на себя, скорее, нишу любовника. Это ведь не брак, если бы не та официальная бумажка? Интрижка. Просто интрижка. Роман устает от работы и просто изливает всю свою усталость во влажное и податливое тело. И в этом нет ничего плохого — старался себя убедить немец. Им же обоим так по душе, верно? — Дит?       Рейх мгновенно нахмурился, пока его обтирали полотенцем и уже одевали в Союзову ночную рубашку. — Мы говорили об этом, — неохотно вполголоса прошептал Дитрих. Когда русский губами впечатался в шею, явно стараясь предрасположить к себе, он показушно раздраженно закатил глаза. Совет на это внимания не обратил: Рейх всегда так делает. Сначала недовольно закатывает глаза, но завтра утром будет делать то же самое под ним, зажатый между матрасом и напряжённым и тяжелым телом сверху, но уже не от раздражения, а от удовольствия. — Прелесть, поговорим ещё раз, — настойчиво протянул русский. — Люблю слушать твой голос.       Немцу все еще непривычно от того, что его так трогают. От того, что кому-то, а тем более Роману, захочется его так тронуть. Поэтому у него перехватывает дыхание, а щеки его горят пламенем почти юношеского смущения. — Я долго выбивал себе это местечко, Роман, ты знаешь, — все ещё полушепотом напомнил Рейх. — Ты привязался к квартире? — Да. — Милый сантимент. Это единственная причина? — Да, — нет. Конечно, не единственная. Они не могут съехаться. Им просто нельзя. Союз его хочет, а еще он влюблен. Но почему? Веймар не знает точного ответа, полагаясь на свое трогательное, романтическое и до неприличия омежье сердце. А Рейх знает: потому что встречи с ним нечастые. Потому что это афера, интрижка! Несмотря на то, что они мужья, видятся они не так уж и часто, и уж тем более не каждый день. Все ссоры утопают в поцелуях, а на недостатки закрываются глаза, потому что невтерпеж раздеть друг друга или сказать что-то приятное, нежели негативное на прощание. «Вопрос времени», — уверен Рейх. Веймар тоже. Только Дитрих не терял надежды, что они смогут продлиться чуть дольше. Но он также прекрасно понимал, что живи они вместе, шансы продлить «реальность» их брака будут уменьшаться в геометрической прогрессии с каждой проведенной вместе секундой. Если русский будет засыпать с ним ночью, то заметит, что тазовые косточки как-то слишком выпирают, а если ещё и просыпаться с ним каждое утро, то наверняка уже в коем-то веке заметит, как надоедливо немец прижимается холодными мелкими пятками к теплым ногам мужа. — Но, Дит, ты не можешь вечно оставаться здесь! Тут даже для тебя с Германом места недостаточно! А он ещё и расти будет, к твоему сведению. — Я так наши отношения спасаю! — хотелось крикнуть немцу. Но вместо этого он вздохнул как-то слишком тяжело даже для себя, укутываясь в одеяло и отворачиваясь. — Я знаю, что не имею права о таком просить, — всегда задорный русский звучал не менее утомленно. — Мы были с тобой женихами с самого нашего подросткового возраста и… — Это был не я. Я… Я не просил никого нас с тобой обручать, — почти хныкнул немец. Совет успокаивающе прижал его обратно, лицом к своей груди. — Я знаю, я знаю, — он кивнул, пропуская пальцы сквозь темные влажные пряди. — Я не об этом. Я о том, что может мы и обручены давно, но по-настоящему мы вместе совсем недавно, так что я не имею особого права торопить с переездом, — продолжил Роман, приподнимая немного острый подбородок немца наверх, чтобы тот смотрел на него. Рейх повертел головой, стараясь лечь обратно, чтобы скрыть позорно мокрые глаза и смотрящие в разные стороны влажные стрелочки ресниц. Роман обмяк от трогательности своей пары. — Тебе наскучит, — совсем жалобно протянул он. Голос его звучал задавленно и придушенно, будто горло еле позволяло прохрипеть каждое слово. — Глупый варвар, — до русского наконец дошло, почему тот так медлит, так держится за свое безопасное пространство. — Как ты можешь мне наскучить? Мне так тебя не хватает, Дит. Так осточертело проситься к тебе, просить разрешения. Я хочу быть рядом, — почти задохнулся он, обнимая Дитриха примерно так же, как большая ложка сгибается вокруг маленькой, и целуя около дрожащих век. — Рядом… — согласно выдохнул тот, сжимаясь в объятиях, сокращаясь до микроскопической отчаянной молекулы, голодно нуждающейся в тепле и прикосновениях. — Да. Чтобы мы были в общем доме. Твоем, моем, Германа, — перечислил Роман. — Чтобы, когда меня не было, ты все равно чувствовал мое присутствие в квартире. В расположении пульта с правой стороны или наличии третьего полотенца в душевой. Или газеты какой-нибудь, прямиком из Москвы, чтобы знал, что я уже приехал. — Тоже так хочу. — Тогда почему нет? — недоуменно спросил русский. Не было ничего, что могло бы им помешать. Даже Герман, в силу своего возраста, совсем быстро привык, словно Советский был с ними с самого-самого начала. — Страшно, — совсем как ребенок поделился немец. Звучало это так же, как «я хочу домой». Союз молчал, все еще ласково приглаживая тревожную макушку. — Ничего страшного в этом нет. Я уверяю тебя: ни тебе, ни мне не надоест, — подал голос он. — Я люблю тебя, ты же знаешь? — Ты не говорил, — шмыгнул немец, лихорадочно краснея и бледнея. Признание было вполне последовательным: Роман звал на свидания, дарил подарки, целовал, и каждое его прикосновение на коже распускалось чем-то любовным и трепетным. И, вообще, они уже мужья. Но все равно немцу нужно было это услышать. — Я не думал, что тебе нужно словесное подтверждение. Ты знаешь, я же… Медведь как будто, — в ответ ему заплаканно посмеялись, кивнув. — Немного неотёсанный, неловкий. Особенно, когда дело доходит до любви. Непривычно, оттого и не говорю. — Конечно, нужно. Мне всегда кажется, что я сам надумываю. Как будто! Будто я настолько отчаялся, что во всем ищу знаки внимания. Не хочу, чтобы…чтобы как тогда, — совсем тихо добавил немец. И из серых, всегда стеклянных, готовых расплакаться глаз на Союза капнуло несколько удивительно больших слезинок. — Тогда? — он стер большим шершавым пальцем влагу с мягкой щеки. — Я ведь думал, что мы были на свидании, а вот оно как обернулось. Потом еще себя как на блюдечке предложил! — Веймар уложил ладони поверх лап Советского на своем лице и прикрыл глаза, стараясь подавить стыд. — Дит… — поцелуй в лоб. — Дит, извини, я тогда совсем сглупил. Прости ошибку молодости. — Молодости! — Рейх пустил хриплый смешок. — Ты и сейчас молод, — прохладными пальцами он погладил немного колючую щеку русского, внутренне подтаивая от вида чужой щетины. Рейх взрослел. И Союз вместе с ним. Из крупного, неловкого в своем теле подростка тот превратился в привлекательного взрослого. Немец мог целыми днями любоваться русыми, местами золотистыми кудрями, широкими надежными плечами и каждым уверенным движением рук. — Но мозги-то хотя бы появились. После войны, революции странно было бы, если бы я остался таким же балбесом, — как-то слишком по-взрослому отозвался Советский. Веймар закусил губу, тупя взгляд куда-то в пустоту. Он и правда был очень неопытным во всем по сравнению с коммунистом. Веймар не участвовал в революции, а тем более её не возглавлял, не ходил на собрания стран, мышью работая из своей квартиры и заботясь о сыне. Союз же повидал всякое. — Построить государство, разрушая фундамент прежнего очень сложно. Приходится прибегать к оружию, насилию и запугиванию, — крупная ладонь противоречиво мягко лежала на бледной щеке, а вторая несильно стискивала Рейхову талию, спускаясь вниз и верх. Теплыми пальцами русский погладил плоский, немного впалый живот и провел по ребрам как будто по клавишам фортепиано. — Я забываю, что ты убийца, — случайно слетело с губ. — Со временем это становится такой естественной процедурой. Ты не поверишь, как быстро можно привыкнуть к виду крови, — Советы хмыкнул, замечая заинтересованность арийца. Тот боялся дышать, чтобы не перебить. Маленький, скованный варвар тоже был таким же как и Союз: подсознательно тянуло к бойне. И это совсем неудивительно, учитывая, что его отцом был Германская Империя. — Умирающие и даже убийцы делились желаниями. Одни предсмертными, другие не особо. И всякий раз, когда мне казалось, что я был в одном миге от смерти, хоть это и невозможно по сути своей, я думал о тебе, мой варвар. — Обо мне? — глухо отозвался ариец. Советы кивнул и поцеловал коротко в нижнюю более пухлую губу. — Да, о тебе. Моим «предсмертным» желанием всегда было увидеть тебя. Я был бы не против даже умереть от твоих рук, — Дитрих спрятал свои руки, услышав эти слова. — Конечно, при условии, что ты поцелуешь меня. — Боже, — испуганно выдохнул он. — Не говори глупостей. — Я серьезно. — Не буду я тебя убивать. — Поцелуешь хотя бы? — Советский оккупировал его за несколько секунд, прикрыв все пути побега. Рейх горделиво вздернул нос, отведя взгляд в сторону. Он никогда не целует первым. — Инициируй, — капризно потребовал он, не сопротивляясь близости. — Давай ты в этот раз, — прямо в губы прошептал русский, спустившись ладонями к голым бедрам. Слава Господу, Союз приехал только на последний день его течки, так что сексуальный аппетит немца был не так велик. Иначе он сгорел бы со стыда, если бы между бедрами было слишком мокро. — Хотя бы разок.       Рейх издал сиплый вздох, вдыхая как будто раскаленный воздух между ними, от чего кружилась голова. Веймар пошел на уступок, робко прижавшись губами к краю рта русского, а потом мазнул по его губам. — Робкая прелесть, — тронуто и ехидно протянул Союз. — Полчаса назад было иначе. — Течка, — оправдался он, пряча лицо в шее мужа. — Жаль, я не приехал пораньше, — Союз перевернулся на бок буквально с немцем на себе. Как итог они теперь лежали лицом к лицу. (лицом к шее) — Совсем наоборот, — с облегчением возразил немец и за считанные секунды задремал, окутанный теплом.       Холодно. Веймар дрожал, и было ему так холодно, как будто на улице был российский январский мороз. Весь мир казался ему непосильно колючим и враждебным, от чего он совсем испуганным зверьком сжался и скрутился. Хотелось занимать как можно меньше места, чтобы меньше кожи соприкасалось с морозом. Хотелось не занимать никакого места вообще. Веймара раскачивало на месте, каждый сантиметр кожи мало-помалу поглощался прохладными простынями, словно ледяной водой. Он словно тонул и чувствовал себя таким ничтожным, что мог бы утонуть в грязной луже. Он мог бы себе эту лужу просто наплакать.       Рейх открыл глаза резко, чувствуя, что дрожь не дает заснуть. В отличие от прежней квартиры, в этой в спальной пространства побольше, и было слишком светло. Как будто номер в отеле, а не дом. (Это подкрепляло редкие мимолётные сомнения о том, что немец просто любовник) У немца слезились глаза от яркости и белизны потолка, и он неловко завалился на другой край большой кровати. Без Союза на ней он чувствовал себя еще более крохотным. От собственного бессилия тошнило, и Рейху казалось, что привязанность и любовь к Роману делают его совсем беспомощным.       Эти мысли часто лезли в голову. Союз оставался на две недели, потом на две недели уходил, и так по кругу. Вместе с русским как будто часть души от него отрывали, оставляя одного с Германом в квартире. Герман ситуацию не улучшал. Если Веймару было уже двадцать — почти двадцать один! — он был уже взрослый парень, и мог сдерживать все свои порывы, то Герман был еще совсем малыш и по Роману, которого считал по детской глупости отцом, он скучал более явно, капризничая и требуя «Papa» обратно. Рейх мотнул головой, выкидывая эти мысли из головы, от чего в сознании не осталось ни одной мысли, и зазвенела тишина. Не зная, что делать с этими тревогами, в которых он тонул на этой большой кровати с прохладными покрывалами, Веймар прибегнул к тому, что делал всегда: решил сбежать от них.       Немец сел на краю кровати, немного помятый и уставший после вчерашней ночи. Он опустился на пол, поежившись от непривычного чувства. Ступни не обжигал холодом ледяной пол. Под ними был ковер. В новой квартире было много безвкусных, ярких ковров. Союз оказался любителем, хотя откуда такое пристрастие? В резиденции-дворце, где он жил с Российской Империей такого не было, а тут и на полу, и на стенах. Чуть ли не потолок облепил! Но в каком-то смысле за этот нелепый кусок яркой ткани, перекрывающий белое пространство, простить можно было, потому что было тепло и даже как-то… уютно. Просто иногда ужасно кружилась голова от их вида. Особенно в те дни, когда ариец голодал слишком долго.       У Дитриха заурчал живот. Веймар немного зарумянился, а после Рейх закатил глаза. Из кухни вкусно пахло, кажется, помидорами, и Рейха выворачивало от собственного голода и отвращения. Он уже не спал, но его все еще раскачивало, и мысли все крутились вокруг одного единственного импульса, трусливого наваждения найти Романа с Германом и спасения у него. Это продлилось всего несколько миллисекунд, и мысль эта была самой честной, которую Дитрих когда-либо запечатлел в своей голове, но через секунду Рейх слишком стыдился своей несамостоятельности, чтобы признаться.       Роман стоял деловито за кухонным столом, управляясь и с готовкой, и с требовательным Германом у себя на руках. Будучи не только высоким, но и широким, он напоминал медведя в белом фартуке с нашивкой. Менее домашним от этого он не становился. Дитрих вмиг успокоился, звон в голове унялся. Спасение, настоящий спасательный круг. Серыми глазами он скользнул по довольному, озорному лицу сына, что навело на тревожную мысль: Союз спасение только для одного человека. И что бы немцу ни угрожало, между своей жизнью и жизнью Германа, он всегда выберет жизнь своего сына. Из мыслей его вывел детский хохот. Союз по старой привычке кусал младшего немца за предплечье. Медведь. «Обыкновенный медведь», — подумалось арийцу.       Герман Союза, вообще, не боялся. Несмотря на то, что он многим был похож на Дитриха, младший немец был очень активным и даже немного шаловливым малым. Такие же почти пустые серые детские глазища всегда горели любопытством. Но светлые, блондинистые волосы были унаследованы от второго родителя. Веймар почти забыл свой первый раз. После всех занятий любовью с Романом и семейных сцен вместе втроем, Артур как-то совсем позабылся. Ариец побаивался, что увидь он биологического отца своего сына где-то поблизости, то улегшиеся куда-то на дно неприятные воспоминания и привязанности вновь вспыхнут в памяти, но… такого не было. Рейх не дрогнул. Веймара в последнее время чаще стали вызывать в Рейхстаг и пытались включить хотя бы как-нибудь в более серьезные политически окрашенные проекты, из-за чего встречи с Артуром стали неизбежны. Он сначала просто даже не заметил светлой головы и знакомой руки в перчатке. А когда заметил, то почувствовал ничего более, чем несильный укол сожаления о том, что лучше бы он тогда выбрал Советского и провел свой первый раз с ним. Ему бы себя такого уязвимого доверить можно было. — Доброе утро, — Рейха вернули в реальность. Если остальные это делали резко, почти насильно, критикуя излишнюю сонливость и «человечность» его поведения, то голос Романа весь этот переход из одного измерения в другое проводил плавно, бережно приземляя немца на Землю. — Guten утро! — повторил Герман. Немного картаво. Рейх чуть прищурил нос, услышав дефект в речи своего ребенка, хоть и сам тоже не мог нормально выговорить «р». Дитрих повел плечом, отмахиваясь от собственных претензий. Герман еще маленький, это еще можно вылечить! — Morgen, — кратко поздоровался ариец. — Не мешайте два языка. Герман, либо «Доброе утро», либо же «Guten Morgen».       Рейху не нравилось, что Союз говорил с его сыном по-русски. Он догадывался, что коммуняга уже «приобщил» Германа до такой степени, что Рейх сам забыл, что сын не от него. Немец был только «за». Герману нужен был второй родитель, как бы Рейх не убеждал себя, что может «за двоих», да и родительские обязанности сближали их еще сильнее, и все это было так естественно, так нормально, что не требовало лишней мысли о правильности. В любом случае, Рейху не хотелось, чтобы Герман был как он сам и говорил непонятно, запинаясь, путаясь в языках и картавя. А взросление в билингвальной семье могло к этой путанице легко привести. — Плохо спалось? — ни с того ни с сего спросил русский, еле управляясь с трехлетним малышом на руках, который норовил вылезти и упасть из его хватки, чтобы потом попроситься обратно. Рейх зыркнул немного раздраженно в их сторону: — Немного. — Тебе стоит хорошо выспаться перед завтрашним саммитом, — посоветовал русский привычным спокойным и рутинным голосом. Рейх кивнул, ни разу не вникнув в содержание сказанного, потому что если это сказал Роман, то ничего неприятного и страшного подразумеваться не может. Но моментом позже, уже после того, как немец спокойно перенял Германа на руки, чтобы помочь мужу, осознание окатило его ледяной водой. — Точно.       Это должен был быть его первый саммит, если не учитывать суд, на котором он подписывал Версальский договор. Да и был он тогда еще совсем мальчишкой, лет семнадцати, не понимающим, что от него требуется, и почему его никак не оставят с сыном в покое. Звучит нелепо, учитывая, что Веймарская Республика официально существовала на политической арене раньше, чем Советский Союз, но при этом Союз участвовал самостоятельно уже в нескольких конференциях, хоть и с большой неохотой. Веймара не пускали. Он буквально просто вышел замуж по договору, который был подписан даже не им самим, родил ребенка и сидел дома, работая оттуда. Рейха мысленно выворачивало от своей стереотипно «омежьей» рутины. Теперь же был шанс все изменить, который он упускать не собирался. Но каким-то образом он забыл, что этот день так близко. Буквально завтра вечером. — Неужто забыл? — удивился Роман, выключая конфорку плиты. Немец все три недели с установленной точной даты конференции был весь на иголках, репетировал, что скажет, как покажет себя. Советский беспокойно за этим наблюдал. Он знал очень точно, что его мужа там примут… недружелюбно. Веймарская Республика, очевидно, не была и не в состоянии вовремя выплачивать контрибуции, то ли репарации, то ли все вместе. Всем воплощениям очень хотелось снова встретиться лицом к лицу с неуспешным, погрязшим в долгах Веймар, потому что столько лет не участвовать в собраниях и даже не появляться, будучи одной из часто обсуждаемых тем, было очень неэтично. К тому же, Веймар всегда был заменён человеком, который был делегатом, что воплощениям ещё больше не нравилось. Никому не нравилось контактировать с людьми и что-то этим странным созданиям объяснять. Короче говоря, претензии у всех к Республике есть, и никто сдерживаться не станет, потому что в этом нет нужды, когда твой собеседник побежденный и такой юный, совсем нестабильный на политической арене. Единственное, что спасет Веймара от полного уничтожения — брак с Союзом. Как бы Советского там не любили, его определенно остерегались и старались… не «расстраивать». — Нет-нет, я помню… — он мотнул головой, отряхивая конфуз. — Помню. Я договорился с Гансом, он присмотрит за Германом завтра вечером.       Герман издал заскучавший вздох: Ганс был слишком старомодной скучной нянькой. Да и зачем ему няньки?! Ему уже целых три года! Рейх вздохнул следом, прижимая по-детски мягкого и пухлого сына поближе. — Что это мы вздыхаем? — спросил русский, прикрывая крышку сковородки. Оба немца не особо оптимистично смотрели на предстоящие события: одному совсем не хотелось скучать без родителей в компании старого дворецкого, а второму было тревожно начинать новый этап в жизни, как почти полноправное воплощение! — Что-то вы оба совсем не в духе с утра пораньше, — теплая ладонь как можно осторожнее погладила острый Рейхов подбородок в попытке обратить его взгляд на себя. Этот жест немцу всегда казался отчего-то слишком интимным, несмотря на то, что смотреть снизу-вверх на русского ему было не в первой. — Наверное, голодные, — после ладонь скользнула и ласково взъерошила светлую макушку Германа. — Да! Очень! — с особым энтузиазмом откликнулся младший, пока Рейх недовольно поправлял ему прическу. Ему не терпелось позавтракать тем, что он сам с помощью Papa приготовил. — Это я приготовил! — Да что ты? — Спасибо, что пришел вовремя, — Веймар слабо и нервно улыбнулся, застегивая пуговицы пальто. Раз, два, три, четвертая пуговица всегда давалась с трудом! — Всегда к Вашим услугам, — Ганс слегка кивнул, слишком послушно и автоматически, словно Веймар все ещё был наследником Империи, когда никакой Империи уже не было и в помине. Также дворецкий несколько настороженно поглядывая на Советского. Ему все еще было непривычно, что Дитрих и Роман ведут себя как настоящая пара в браке. Хотя это было самым естественным занятием на свете. — Варвар, не торопись, — прошептал над самым ухом Союз, сжимая мелкую взмокшую ладонь в своей. Времени до саммита было предостаточно, но Рейх ужасно спешил. Все эти нервы, дрожащие ледяные руки и запинающийся голос ничего хорошего не предвещали. — Нам нужно быть там раньше всех, мне сделать еще один повтор и проверить организацию, а на это уйдет как минимум час! — стараясь сохранить ясность ума и спокойствие, возразил немец. — Только не нервничай так сильно, — хватка на руке усилилась. Советский постоянно так делал. Трогал, теребил, поглаживал, даже когда не пытался ни на что намекнуть. Как будто это нормально! Так и должно быть! Веймара это ужасно смущало, потому что все эти жесты казались ему слишком интимными, чтобы практиковаться вне их общей спальной. — Я спокоен, — почти истерически прошептал он. Не нужно было даже поднимать взгляда с собственных начищенных туфель, чтобы ощутить на себе недоверчивый взгляд как Союза, так и дворецкого. Из кухни донеслось шуршание конфетной обертки, а следом в коридоре оказался Герман с этой же конфетой во рту. — Правда, — спокойно добавил Рейх, немного выдерживая расстояние, и почти равнодушно пригладил светлые волосы сына. Перед Гансом и другими взрослыми, которые имели власть над ним или определенный допуск к его прошлому, Веймар робел. Не мог приласкать собственное чадо, все зажимаясь и стыдясь своих «человеческих» замашек. У них, воплощений, родительская любовь непривычна. — Пойду разогрею ужин, — коротко сообщил дворецкий. — В холодильнике есть, — кратко добавил Дитрих и как только тот зашел на кухню, то сразу же подхватил Германа на руки. Было немного тяжело, мальчишка рос — совсем не тот пищаще-ревущий комочек, который можно было поместить в руках без задней мысли. — Мы будем через три часа, не скучай сильно, — Роман закрепил обещание поцелуем в маленький лоб сына. — Только не сиди весь вечер у часов, отсчитывая время, пожалуйста. Хорошо, мышонок?       Герман в ответ пробулькал что-то неразборчивое и уткнулся папе в шею, вдыхая знакомый, родной запах. Рейх поставил мальчишку обратно на ноги, стараясь не переборщить с лаской. — Мы пойдем уже, — Союз помахал и открыл дверь, откуда в квартиру сразу забежал летний легкий ветерок. Веймар с каким-то самому же себе непонятным сожалением оглядел квартиру. Словно больше в неё не вернётся.       Рейх был в своей стихии. Знакомый Союзу робкий мальчишка с бала был удивительно хорош, хоть и очевидно неопытен в организации, проверках и во всем, что не требовало голоса. Кивнуть, покачать головой, записать, показать. Советам показалось странным, что немцу доверили такое ответственное дело, учитывая, что раньше даже не пускали из императорской резиденции. Ощущение было, что в стране что-то не то, и верхушка плачевно пытается с этим справиться, привлекая на свою сторону наконец-то понадобившееся соединяющее власть и народ звено — воплощение. Веймар так не считал. Республика был слишком наивен на этот счет, полагая, что его потенциал просто раскрыли. «Неудивительно», — думалось Союзу. Учитывая, что в окружении арийца всегда было два, то ли три человека, конечно, ему хотелось хотя бы обмануть себя, убедив в том, что эти люди желали ему добра. Не как «Родине», не как императорскому сыну, а просто по-человечески, хоть он и сам не человек.       Республика почти рухнул обратно на стул. Ему до сих пор не верилось, что он среди остальных воплощений и только что представил себя. Несколько месяцев назад он и мечтать об этом не мог. Сидел в своей норе, забитой бумажками и детскими бутылками. Сейчас он официально представляет свою же страну! Ой, то есть самого себя! Почти так же, как и любое другое нормальное воплощение. — Все хорошо? — осведомился Союз. Рука его нерешительно замерла между столом и коленом мужа. Веймар весь дрожал. Представился он хорошо, не запинался и несмотря на картавость, говорил четко, словно и не волновался вовсе. Только сидящему слева русскому было видно, как тряслись худенькие ноги. — Все хорошо, — тихий, облегченный, дрожащий вздох дошел до Союзова слуха. Веймар стеснительно сжал широкую ладонь на своем остром колене. Оставалось только лично поговорить с Великобританией и Францией, да и всеми остальными, кому он задолжал репарации. Это ведь не страшно? — Подождешь меня в коридоре, пожалуйста? Всего полчаса после собрания. — Без проблем, варвар, не оставлять же тебя тут. Еще в нервный обморок тут мне упадешь, — хмыкнул русский, пригладив местечко чуть ближе к мягковатым бёдрам в успокаивающей манере. Рейх хотел возмутиться. Веймар одумался и решил про себя, что ему очень нравится то, как просачивается через ткань черных брюк Союзово тепло.       Советский выдохнул небольшую клубу дыма, вполне спокойно ожидая момента, когда можно будет покинуть Рейхстаг, который ему отчего-то все время не нравился. Было что-то странное и лживое в пародии на античные колонны. А может, не тот оттенок белого подобрали.       Не успел Союз вдаться в подробности нюансов построения Рейхстага, как почувствовал очень сильную волну стыда. Как будто его обдало сухим жаром отопительной батареи. Воплощения сильные вспышки эмоций рядом чувствовали. Точнее, могли чувствовать в теории. «В теории», потому что большинство воплощений с детства были натренированы, обучены и приучены к состоянию безразличия или же как минимум, к сумасшедшему самоконтролю. Ну, конечно же, Веймар в число этих воплощений не входил! Союз глубоко затянулся, прикрывая глаза. Чего ж такого они ему там говорят, что ему так стыдно и неудобно? Чем больше русский мозолил эту тему, тем назойливее становилось желание это их общение прекратить. Ужасно чесались руки — хотелось без стука и предупреждения зайти, забрать немца и уйти. Но русский отчётливо понимал: Веймару обязательно пройти этот этап в одиночку. Либо сейчас он примет и поймет свою дальнейшую участь, присущую любому новичку в политическом мире, либо же навсегда останется домашней мышью. И Роман совсем не против того, чтобы Дитрих был этой самой домашней мышью, но тут было две проблемы. Во-первых, Рейх был категорически против, резко вспомнив свой вреднючий, не идущий на компромисс подростковый нрав (а ведь ему тогда очень хотелось править в одиночку), а во-вторых… Советский тоже считал, что ему самое место там, где он сейчас. Каким бы тихим, безобидным ариец ни был, Союз знал с самого начала: есть в нём что-то убийственно тёмное, может, даже коварное. Неспроста у него перехватывает дыхание, когда Союз рассказывает ему про государственные перевороты и убийства. Рано или поздно — русский уверен, что совсем скоро — терпение его закончится. И Рейх провернет один из этих самых переворотов.       Резкий скрип. Советский обернулся, заранее стараясь утешительно улыбнуться. Веймар был весь красный. Щеки пылали, тело дрожало, а в блестящих глазах плясали черты. Он с поразительной учтивостью аккуратно и спокойно закрыл за собой дверь, вздернув нос. Непонятно, то ли от уязвленной гордости, то ли в попытке заставить слезы течь обратно. Ариец прошагал, если не пробежал, расстояние от дверей к повороту коридора, где стоял Союз. Движения его были скованные, как будто эмоции физически его связывали по рукам и ногам. Советский раскрыл руки в принимающем и все понимающем жесте, и тот без раздумий бессильно принял эту поддержку. — В следующий раз будет лучше. — Все хуже, чем я думал. Мне соврали. Понимаешь? Мои же! — он сорвался, откашлявшись. Слова застревали поперек горла, царапали и раздражали изнутри. Слова были, очевидно, лишними. Союз и так все понимал. — Мои же люди наврали! Не хотели отчитываться сами и-!       Ладонь Союза немного бестактно прикрыла ему рот. Шершавая теплая напротив горячих губ, готовых нашептать пару ядовитых словечек. Рейх нахмурился, готовый укусить. — Тебе следует успокоиться. Они все слышат. — Мои слова? — он аккуратно уточнил, мыкнув в руку русского. — Твои эмоции.       Немец прикрыл глаза, еле совладав с потоком брани, готовой вырваться. Успокоиться. Нужно успокоиться, чтобы ни Британии, ни Франции, ни кому-то другому не было в удовольствие слушать и смеяться с его чувств, с его мыслей и состояния. — Умница, — Роман освободил супруга, слабо улыбаясь. — Ты знал про все это, — холодно спросил, то ли утвердил ариец. Еще как знал. Союз в этом деле уже сколько лет варится. С самой первой встречи и с Германской Империей, и с «надзирателем» немца все было понятно. — Про состояние твоей страны? Про долги? Про то, какую роль ты занимаешь в своей же стране? Или про что? — Про все. — Знал. — И не сказал. — А ты бы поверил? — Советский любопытно наклонил голову в бок. Рейх капризно поджал губы. — Вот именно. Теперь ты знаешь, что делать.       Варвар смотрел на русского совсем испуганно. Глаза расширены, руки инстинктивно хватаются за его шинель. Да, прежний Веймар все еще присутствует. Но в этот момент Дитрих и Роман разделили общий, пока что, секрет: дни Веймарской Республики были сочтены.