Зелёный чай с молоком

      Сакура входит в его жизнь уверенной походкой, отбивая каблуком порог круглосуточного магазина. Из-за стойки ему не видны её перепачканные дождевой грязью туфли и замызганные джинсы. Он видит озлобленное выражение лица, хмурый взгляд и обветренные щёки. Однако сыграет свою роль её появление многим позже, когда зимний ветер уже не бьёт в лицо и приходит весна. В этом Какаши видит тошнотворный символизм, но ему глубоко плевать. Ему становится плевать почти на всё: она смотрит на него прямо своим умным взглядом, говорит с ним уверенно. Только иногда шумно вздыхает. Они начинают видеться чаще, и к тому моменту, как она приглашает к себе, уже целуются. Стоя под зонтом, пока его кеды благополучно заливает вода. Какаши помнит, как всё в тот хмурый день кричало о надвигающемся дожде, однако вопреки всему он не стал нагружать себя. Прогуливаясь по окрестностям, они добираются до фонтанной площади, когда их нагоняют тучи. Сакура на мгновение замолкает, расправляет зонт с пресловутым принтом Эйфелевой башни, передаёт его Какаши и берёт парня под руку. И снова продолжает говорить. Стук капель над головой смешивается с шумом фонтанов и заканчивается там, где начинаются её слова. Какаши выдерживает долгий изучающий взгляд и склоняется к женским губам, а когда целует, думает, что должен был взять этот дурацкий зонт. В её присутствии он вообще много чего думает. Не приученный к словам Какаши пытается восполнить её разговоры мыслями. Мыслями и касаниями. Он сжимает её лицо в ладонях и трётся согнутыми коленями о бёдра. До этого Какаши целовался разве что с Обито в пьяном угаре и уже точно не помнит, каково было, но уверен — ни разу не так приятно. Незнакомый подъезд встречает теми же глупыми мыслями: ему неуютно от осознания, что пригласить её к себе у него нет возможности. Не в ту конуру, которую он делит с Обито на двоих. Он неуклюже вытирает подошвы о коврик, когда дверь отворяется и чужие руки утягивают за собой. Лица касаются горячие ладони, ладони касаются всего. Они прогоняют смущение и мысли. Теперь ему кажется, стоит обстоятельствам припереть, он с радостью переселится на тот коврик у её двери, может, гавкнет для пущей правдоподобности, в надежде, что хозяйка смилостивится и пустит в прихожую. Думается, Сакура совершила бы этот акт милосердия с тем же утешающим лицом, с каким она поворачивается к нему сейчас и просит расстегнуть платье. Она обвивает его всего, остаётся на языке привкусом терпкого зелёного чая. Какаши не любит чай, особенно — зелёный, так же как не любит избыток белого в интерьере. Запах порошка от свежих простыней кажется ему слишком навязчивым, подушки — слишком низкими. Одна только Сакура кажется идеальной: наполняет всё это скучное белое пространство, светится зеленью сощуренных глаз. Такая идеальная совместимость с окружением, думает Какаши, стоила ей долгих экспериментов или, может, она всегда с точностью определяет, чего хочет и что дополняет её прекрасный образ. Значит ли это, что сейчас она хочет его, что он, обнажённый, в её постели в этой до неприличного идеально чистой комнате уместен? Он не мог знать, как выглядел со стороны, но чувствовал себя не значительнее фикуса в углу. Его серая, тусклая фигура не могла привлекать к себе внимание этих блестящих глаз. Только вот Сакура смотрит, смотрит жадно, испытующе, смотрит и не даёт отвернуться в ответ. Глаза — окна в мир, к которому он никогда не стремился и частью которого ему никогда не стать. Жизнь, в которой хватает денег на приличную квартиру, постоянная работа обеспечивает уверенностью в завтрашнем дне, а завести роман с малознакомым парнем не стоит большого труда. В такой жизни место надёжным партнёрам с дальнейшей перспективой развития отношений, и абсолютно точно не место несостоявшимся в жизни оборванцам, которым не прыгнуть выше магазинного прилавка. А если уж говорить о высотах, то Какаши светит разве что крыша, да скорая встреча с асфальтом. Безрадостные мысли впервые за последний месяц их знакомства подначивают закурить. И чтобы привнести в раздумья толику определённости, он спрашивает первое, пришедшее на ум: — Сколько тебе лет? Сакура откладывает телефон и поворачивается к нему, абсолютно не стесняясь своей наготы. За окном глубокая ночь, а они не в тех отношениях, чтобы он мог интересоваться, кто же звонит ей в столь поздний час. — Тридцать девять, — улыбается. — А сколько ты думал? — Я не думал, — если Какаши и врёт, то самую малость. — Ты очень милый… Какаши в ответ накрывает ладонью пальцы, выводящие круги на его груди. Ему впервые приятно принимать подобные комплименты. Сакура смеётся и склоняет голову. — А тебе сколько? — Двадцать пять, — отвечает и наблюдает. — Значит, я затащила в постель ребёнка? — Именно, — улавливает он игривое настроение, отвечая на поцелуй, — и тебя обязательно за это повяжут. Она поднимает его ладони и подносит к губам, целуя каждый палец. От неожиданной нежности Какаши перетряхивает — как жаль, что пальцев только десять. Поцелуи не прекращаются, поднимаются к предплечьям, плечам, шее, щекам… Если у этой женщины в планах выбросить его, вдоволь наигравшись, то ведёт она себя ужасно жестоко. Он млеет от каждого касания, будто бездомная псина, впервые ощутившая почёсывание за ухом. Глаза невольно прикрываются в удовольствии, и когда в ушах чувствуется дыхание и ласковый шёпот, Какаши не сразу соображает, что плачет. Он спешит прижаться к чужим губам в попытке перекрыть соль во рту. Зелёный чай касается его языка, а от нежной кожи так и веет молочными нотками… Чай с молоком — извращение особого вида, признается он уже за завтраком. Сакура засмеётся и сварит ему кофе.