Лесник

Дряхлая уже дверь поддалась легко, легла с первого же удара ноги и Герман, светя в темноту желтизной глаз, держа ствол карабина перед собой, влетел в оскверненное помещение. Замер на пороге, закрыв лицо ладонью. Для него вонь, что витала в бывшей часовне была просто невыносимой. Михаил залетел следом, но тут же вскочил назад, согнулся пополам. Его вырвало. Лесник осмотрелся по сторонам, приглушенно рыча. В воздухе витал тяжелый смрад разложения. Весь пол капища был выстлан останками, как гнилыми, так и, относительно свежими, и костями разной степени давности. Каких только животных тут только не было. Сотни черепов оленей, лосей, кабанов, волков были сложены вдоль стен, вместо плинтусов. Над головами с потолка свисали высушенные уже тушки разнообразных птиц, летучих мышей, змей. На стенах чадили черным, вонючим животным жиром лампадки. Но не это было самое страшное во всей композиции. На месте алтаря за разрушенными частично царскими вратами на аккуратно сложенном из костей постаменте стоял почерневший от времени идол. Чернобог. Вот только дизайн сего идола был какой-то слегка не славянский. Слишком детально высечен был этот идол. На выделяющимся в дереве шлеме поблескивали самые настоящие бычьи рога. Огромные, черные. А на детальных до мелочей ладонях лежал самый настоящий череп. На плечи идола была натянута совсем еще свежая медвежья шкура, а над головой... а вот над головой у него вниз головой свисало освежеванное человеческое тело. И остатки крови все еще капали прямо на голову идола. — Копать-приседать! — выдохнул Герман, делая пару коротких шагов вперед. — Вот тебе и парнишка. Не спасли, блин! — Царствие небесное отроку безымянному! — осенил убитого крестным знамением Михаил и вдруг с удивлением уставился на Германа, которого от его жеста уронило на землю, будто кирпичом огрело. — Твою мать, Миша, просил же тебя не крестить в спину! — он с трудом поднялся и отряхнул одежду. — Я же тоже нечисть в каком-то смысле! Прямо в поясницу блин. В следующий раз это может стоит жизни нам обоим. — То есть тебе не жаль погибшего человека, по виду это же пацан еще! — Жаль, очень жаль, но ты открыл спину себе, мне и тому ребенку, который тут плакал. А нам его еще искать среди этого всего! — он обвел вокруг себя руками, а священник со вздохом скинул с плеча СВДшку. — А еще тут в округе где-то толпа оборотней бродит недружественных. А еще хуже, сильных, контролирующих не только обороты, но иногда и волю других людей. Не забывай это. — Смотри! — указал куда-то мимо него Михаил. Лесник обернулся, прищурился и заметил, как где-то за спиной идола шкура зашевелилась. Он жестами показал другу прикрывать спину и осторожно, мелкими шажками приблизился к истукану. Рывком дернул воняющую зверем и мертвечиной шкуру и отскочил на шаг. Он коротко дышал, глаза от ужаса были огромными. Под шкурой лежал мертвый человек, свернувшийся в позе эмбриона. Старик. Егоров. Тимофей. Умер, казалось, совершенно недавно, будто уснул. А рядом среди костей и гнили, на куске какой-то светлой ткани, копошился чумазый, совсем маленький ребенок. Глаза ее были мокрыми от слез. Увидев человека, ребенок сначала дернулся, а после глухо зарокотал, словно маленький, но очень грозный медвежонок. Лесник блеснул глазами, нагнулся и поднял младенца на руки. Тот замер, тараща испуганные глазенки на своего спасителя. Герман же вдруг осознал, на чем именно сидел ребенок и тошнота подступила к его горлу. Кожа человеческая. Понимая, что на ближайшие месяцы его чаша мерзости переполнена и уже переливается, лесник подошел к священнику. — Ребенка повезешь, только аккуратнее, это оборотень мелкий из деревни лесных хранителей. Натяни одежду повыше, а-то, неровен час, тяпнет еще. Зубы у нее уже прорезались. — Очень мило, а ты? — спросил тот напряженно. — А мне сейчас предстоит слегка подраться, пока ты будешь убегать, — выдохнул лесник, протянул священнику ребенка, стягивал с себя куртку и гольф. Сунул другу и одежду. Глаза его были устремлены к выходу. Михаил вздрогнул, проследил за тем, куда смотрел друг. На пороге, скрытый сумраком стоял невысокий силуэт. От него исходила такая явная угроза, что, казалось, даже воздух сгустился. — Уходите, немедленно! — свистящим старческим голосом прошипел силуэт. — Злая птица уже сообщила им о том, что вы осквернили его святилище. Скорее! — Степан? — Миша прижал ребенка к себе покрепче и сделал шаг навстречу, но тот отпрянул назад. — Не подходи, не хочу, чтоб он увидел вас моими глазами, иначе возьмет меня под свой контроль, уходите! Скорее! — Почему мы должны тебе верить?! — Герман ушел в тень и шел теперь скрытый тьмой. Только желтые глаза поблескивали янтарем. — Без одного шага покойнику сложно верить. Все равно уйду следом за Тимохой. — Кто его так? — указал Михаил на мертвеца. — Сам помер, когда увидел, что Всеволод с его внуком сделал, — старик указал на ошкуренное тело. — В смысле? Какой внук? — Ивашка Рогов из райцентра. Тот самый, который в интернате живет. — Который с задержкой развития что ли? — Тот самый. Тимоха его сам привел. Всеволод пообещал исправить внука. Сделать истинным адептом. А тут из леса этого, хромого привели. А чтоб длаку зарядить, так сказать, нужен был парень молодой да невинный. Нехристь. Пришлый такими качествами не обладал, да и умный оказался, быстро в друзья набился. Да, к тому же берлаки* ему более близки, чем волкулаки. Вот старый хрыч Ивашку-то и подвесил. Тимофей, как увидел все это, так и помер. Бойся хромого! Уходите! Девчонку только оставьте, он над ней колдовал. — Нет уж, — Миша крепче прижал ребенка к себе, — дете не отдам! — Уходите! Хромой рядом! Не дай бог, двоедушница придет. Герман глухо зарычал, глядя куда-то поверх него. Степан тоже попытался обернуться, когда кто-то со страшной силой ухватил его за горло, дернул вырывая старику все, что в этом горле было. Медведь, точнее наполовину человек, наполовину медведь, отбросил тело в сторону и, сильно хромая вошел в часовню. — Беги! — рыкнул Герман Михаилу, расстегивая молнию на брюках. Берлак взревел и в этот же момент бурый волк сбил его с ног, вгрызаясь острыми, словно шила, клыками в плечо. Священник колебался всего несколько секунд, после подбежал к идолу, с силой ударил, опрокидывая, ухватил медвежью шкуру и опрометью кинулся прочь, на ходу заворачивая ребенка в куртку Германа. Едва ли не на ходу вскочил на своего коня, взял за повод бурого и подхлестнул их и уже через несколько минут летел прочь из леса, сопровождаемый ревом дерущихся, в оскверненной часовне, зверей.