системный сбой.

Это самая идиотская идея. Как счесывать едва схватившуюся корку из крови и лимфы по площади раны, сопоставимой в размерах с ладонь. Как стоять у края платформы и гипнотизировать взглядом дребезжащие от скорой встречи с поездом рельсы — нет-нет да и думать, каково было бы прыгнуть. Как строчить пьяные сообщения — изломанные порывом несущейся быстрее пальцев мысли, заполненные заскорузлой тоской по несвершимся и свершившимся чувствам. Кавех знает, что лучше не надо. Потому что бессмысленно — на сердце давно отболело. Чаты-контакты стерты подчистую, пересечения сведены не к нулю — к отрицательному значению. За ребрами не колет при упоминании имени. Было и было — прошло. Фраза «время лечит» больше не идиотское утешение. Оно действительно лечит, просто нужно рассчитать индивидуальную дозу. Учесть стадию любовной болезни и сопутствующие симптомы. А еще — проанализировать прием прочих лекарств, перебрать несколько медикаментозных схем и найти подходящую, где препараты не нивелируют действие друг друга. Доза Кавеха — средняя. На незаметное прощание уходит год. Незаметное, потому что осознание конца накрывает только сейчас. Когда Аль-Хайтам стоит в десятке метров и не вызывает ничего внутри. Просто человек, один из многих пришедших на вечеринку. Незнакомец, с которым Кавеха не связывает ровным счетом ничего. Даже воспоминаний — хороших, плохих, каких-то — в голове не находится. Жесткий диск мозга имеет свои ограничения в гигабайтах нейронных связей. Периодически он вычищается-форматируется. Бесполезные фрагменты-пустоты заполняются новым — другим. Кавех все равно реализует самую идиотскую идею. Подходит к Аль-Хайтаму. Ненавязчиво вклинивается в собравшийся у стола с закусками круг, подхватывает разговор на полуслове и уводит в другую сторону. Забирает все внимание незнакомцев — одного конкретного — на себя. Ловит сомнительный отголосок чего-то, когда цепляет слабо знакомые мелочи. Побелевшие костяшки стиснутых на ножке бокала пальцев, уязвлено поджатые губы, хмурую морщинку между бровей. То ли злость, то ли рассерженность — чужой дискомфорт. Злиться здесь может только Кавех; не он бросил — его бросили. Даже не так — его растоптали. Бросают, когда заканчивают отношения. Они же с Аль-Хайтамом в них даже не состояли. Кавех — может быть, Аль-Хайтам — точно нет. Потому что тешил свои детские и подростковые травмы непризнанного гения. Опутывал порослью нарциссов, забивал легкие душистой пыльцой обожания и преклонения — перед знаниями, коих в его голове покоилось бесконечное множество. Кавех любил его — поломанного, травмированного — такой же поломанной и травмированной любовью. Стоически сносил истерики, разыгранные ровным жестким голосом без повышенных тонов. Собирал свои вещи раз в пару недель и вызывал такси до дома дрожащими от холода пальцами. Игнорировал едкие пассажи в мессенджере о собственной психической нестабильности — и их невозможности быть неким целым. А потом возвращался, чтобы завершить цикл и пройти по нему снова, и снова, и снова. Друзья не говорили, что эти не-отношения его погубят. Они говорили, что эти не-отношения уже его погубили. В тот самый день, когда все началось — официально. Когда Аль-Хайтам написал: «Ты ведь признался мне в любви вчера, да?» Хотя Кавех не признавался. Просто в порыве странной эйфории от внезапного полуночного приглашения — «у меня самолет в восемь утра, хотел бы тебя увидеть сейчас» — бросил ничего не значащую фразу. «Люблю тебя пиздец». И все равно в ответ Кавех написал: «Допустим». Аль-Хайтам попросил повторить и вместо ответного признания скинул вырезку с Ханом Соло, где тот говорил принцессе Лее: «Я знаю». Кавех тогда улыбался до боли в щеках, семеня от кофейни до офиса по осенней промозглой улице. Ему было тепло — и вовсе не думалось, что они не герои «Звездных войн» и смысл у «я знаю» другой. Кавех верил, что поломанное поддавалось починке. Потому что Аль-Хайтам собрал его заново — взял задарма с чужих рук, бережно склеил расколотые кусочки клеем из комплиментов и похвалы, скрепил для верности плотным лаком из частых поцелуев и крышесносящего секса. Кавех думал, что сможет так же — используя другие материалы и инструменты. Безропотное принятие всех внутренних демонов, слепые обожание и восхищение, любовь вопреки. У него не получилось. Да и вряд ли у кого-то получится. Кавех окидывает сочувствующим взглядом рыжую девчонку, жмущуюся к боку Аль-Хайтама и заглядывающую ему в рот искрящимися благоговейным трепетом голубыми глазами. Когда-то давно на ее месте был он. Смотрел точно так же. По-снобски смеялся на каждую пассивно-агрессивную шутку — которых удостаивался каждый первый, — точно так же. Цеплялся пальцами за руки у всех на виду — показывая, что это мое-мое-мое и больше ничье, — точно так же. В горле першит от удушающей сладости нарциссов. Какая наивность. Аль-Хайтам натянуто улыбается окружающим, жмет несколько рук и просит прощения — «уже десять, нам пора уходить». Утаскивает рыжую девчонку в сторону холла с лифтами, пока та непонимающе хлопает длинными ресницами и глупо вопрошает, что вдруг случилось. Кавех хмыкает себе под нос; можно сбегать от других, но от себя — не сбежишь. Оборачивается в сторону выхода и сталкивается с холодной режущей бирюзой — душистая приманка на крючке. Кавех ее игнорирует и вдыхает полной грудью. В воздухе витает только запах игристого.