- Это от холода.

Вы когда-нибудь думали, как это — падать вниз, в пучину, с крыши дома. Просто потому что интересно. Неизученная часть мироздания требует внимания к себе. Сидишь себе в квартирке высоко над городом, всё в твоей жизни замечательно, но интерес всё же гложет. Сидишь на кухне с кружкой зелёного чая, и не можешь понять, какого оказаться прямо сейчас по ту сторону стекла на этой же высоте. А там ужасно холодно. Мокрый снегодождь пробирал бы до костей, несомненно. Есть же разные способы умереть. От старости по мнению Тигнари — самый скучный. Вот если прострелить себе сердце… или висок… а что больнее? Неразрешимая загадка. Сравнить никак не получится, количество удачных попыток умереть не просто ограничено, а равно такой строгой и во всех аспектах несговорчивой единице. Тигнари откинул голову назад, неприятно стукнувшись ею о стену. Вечер опустился поразительно быстро, на стене больше не лежало солнечных лучей — только отражения уличных фонарей и светофоров. Зимой всегда так? Снегодождь затарабанил в окно, будто подтверждая мысль школьника. Из дома вылезать совсем не хотелось — вне кокона одеял всё тело окутывал холод, изнутри пробивалась мелкая дрожь. Старшая школа выела из головы все мысли. Тигнари вспомнил себя в девятом — позитивный ребёнок с кучей планов и целей, которому всё подряд интересно. Тогда во всём находились позитивные стороны. И сейчас находятся, только признавать их сил нет. Жизнь загнулась в некое подобие кольца — от воскресенья до воскресенья — один семичасовой сон в неделю, а потом всё по новой. Сложно думать, сложно сосредоточиться, сложно-сложно-сложно всё ещё чего-то хотеть. В состоянии сомнамбулы существовать неприятно, а вылезти из него — разрушить, разбить на осколки, как надоевшую до блевотины фарфоровую вазу — руки не доходят. Висят как сосиски вдоль тела, бестолковые. Так уж ли они нужны? А вот отрезать руку — больно? Живут без рук люди, значит не смертельно. И желание попробовать усиливается. А вот — Тигнари читал — есть люди, которые режут руки, чтобы убить себя. Но их спасают, если успевают. Тигнари хочет попробовать и глядит на нож, лежащий на плите в диагональном от него направлении. Вставать пока что лень, потом как-нибудь. Да и времени сейчас нет. Тигнари глядит на часы — он опаздывает. Черт бы побрал всё это. Тигнари продолжает ходить в этот чёртов кружок робототехники только чтобы что-то из себя представлять. Ему не интересно. Никто не любит людей, которые ничего из себя не представляют. Они одноразовые. Тигнари тоже одноразовый. Тигнари вроде о чём-то и думает, но внутри совершенно пуст. Возможно похожая проблема у всех отличников, возможно это он такой особенный. В любом случае, опаздывать в третий раз подряд невежливо. Люди же не виноваты в том, что у Тигнари мозги в кашу превратились, а тело — в желе. Он вскакивает с кресла чересчур бодро — в глазах темнеет, но это уже часть рутины, ничего удивительного. Даже ждать, пока это пройдёт, не хочется, и первые шаги к комнате Тигнари делает вслепую. Добирается до шкафа, натягивает толстовку болотно-зелёного цвета, нисколько не заботясь о том, как сильно растрепалась причёска — а выглядит она так, будто в Тигнари ударила молния. Заворачивается в пальто, шарф — погода и правда мерзкая — закрывает своим ключом двери. Лифт гудит и громыхает, спуская подростка с небес на землю самым что ни на есть адекватным способом. Вроде-снежные-хлопья оказываются жестоким обманом — и Тигнари кажется, будто кто-то смеётся гортанно — касаясь земли обращаются серой слякотью. Ботинки по холодным лужам хлюпают, носки в них уже насквозь мокрые. Но как же плевать. Тигнари заваливается в здание дома творчества — да, он здесь с восьми лет, хотя сейчас ему почти восемнадцать, и последнее время это занятие — ничего полезного не дающие полтора часа, которые он тратит на накручивание себя по пустякам — или не пустякам, кто же их разберёт. Аккуратно вешает пальто на крючок, меняет обувь на сменную — не потому, что он такой весь из себя правильный, просто уважает чужой труд и не хочет получить нагоняй. Два в одном. Комбо. Взбегает по лестнице вверх, перешагивая через ступеньки, и останавливается у белой двери с номером 301. Но постучать сразу не решается. Закрывает глаза, выдыхает спокойно через нос, улыбается. Не так. Не так, не так, слишком фальшиво! Кусает себя за щёку, считает до трёх и пробует снова. Тигнари никогда не был силён в актёрском мастерстве. Две его эмоции — кислая мина по умолчанию, называемая «нейтральное лицо», и неловкий смех, когда сказать больше нечего. Разумеется, так не всегда было, но на данный момент это все доступные опции. Улыбка никогда не получается похожей на правду, но вряд ли кто-то за белой дверью знает, как правда должна выглядеть. Поэтому с произнесённым полушёпотом «да похуй» Тигнари стучится и заходит. Старичок за учительским столом не обращает внимания — так даже лучше. Тигнари занимает своё место и кладёт руку под щёку. Как же спать хочется. Тигнари часто мечтает о тепле. Просто чтобы кто-то обнял со спины и согрел. Иногда так одиноко, что хоть на стенку лезь. Утонуть в чьих-то объятиях — наверное здорово. Этим вечером они встречаются с Сайно — внезапно, так же как и расстались — в холле дома творчества. Тот отводит на занятия племянницу. Присаживается перед девочкой на корточки, что-то говорит — та ласково отвечает, забираясь пальчиками в его серебряные волосы. Тигнари тоже хочет. Глупо завидовать ребёнку, но сердце унять не получается — там колышется нечто ревностиподобное. Этого не должно быть, Сайно ему не принадлежит, Сайно даже не друг — просто знакомый. Но влюбиться много времени не надо. Тигнари хочет почувствовать его тёплые руки вокруг своей талии и ничего не может с этим сделать. Только через пару долгих минут, когда девочка убегает на занятие, а Сайно разворачивается и начинает приближаться по кратчайшей траектории, Тигнари осознаёт, что всё это время пялился. — У тебя щёки покраснели, — уведомляет Сайно, и Тигнари тут же выпаливает: — Это от холода. Почему всё так сложно?