Самурай для сердца

Еще у подножия горы, по форме напоминающей кривой зуб старой рыбы, Кадзуха примечает вход в пещеру. Беглым взглядом она не особо заметна, только если знать, куда всматриваться, или нарочно внимательно изучать окрестности. Например, в поисках укрытия, чем Кадзуха и занимается, потому что задолго до непогоды предчувствует ее. Тогда Странник скептически относится к прогнозу. — Небо чистое. Что-то не вижу никаких предпосылок для ливня. — Просто положись на мое чутье, хорошо? Нам нужно найти укрытие и как можно скорее. Самурай оказывается прав. Небо, которое всем своим видом демонстрировало кристальную чистоту и целомудренность, не очень честно обмануло путешественников. И часа не проходит, как воздух заряжается стойким ароматом дождя. От сильной влажности на возвышенности спирает в груди, вверх подниматься становится труднее, но — ничего не поделаешь: но того, как разразится ливень нужно забраться повыше. Утро само по себе выдалось необычным. С первых лучей душу Кадзухи переполняли предчувствия разного толка. В каждой мелочи, будь то порвавшаяся сеть и угодившая в нее бутылка с письмом, полной легкомысленных каракуль до внезапного столкновения двух рыб, одновременно выпрыгнувших из озера и по невероятному стечению моментов столкнувшихся в воздухе головами («Поцеловались» — захохочет Странник). Во всем этом кристально сияло великолепие знаков и предвестников. А теперь поэтическая чистота происходящего дополнилась ничем не прикрытым, бархатным и зияющим провалом в гору. Путникам требуется около двадцати минут, чтобы добраться места и вступить во мрак пещеры. Если бы не крутая, рассыпчатая дорога, резко ставшей скользкой от ливня, путники успели бы добраться гораздо более сухими. Они уже почти пришли, как все же попали под дождь. Из щербатого провала тянет чем-то мглистым, душистым, черным. Первым туда ступает самурай, а за ним, отступая на пять-восемь шагов, его спутник в широкополой шляпе. Прежде, чем пройти дальше, Кадзуха останавливается, чтобы обернуться и предупредить Странника на ухо: — Я кого-то слышу, думаю там кто-то есть. Но как Странник ни прислушивается: ничего не различить, кроме дождя, стука воды по шляпе, шелестящей листвы да завывания ветра внизу. И как можно что-либо различить в такой какофонии? Они проходят глубже, скрываясь от потоков воды, которые усиливаются. К удивлению, в внутри горит пламя костра. — Да, мы здесь не одни, — говорит Кадзуха, а затем поворачивает лицо в сторону камней, обращаясь к кому-то, кого Странник еще не видит. — Надеюсь, мы вас не потревожили. Мы прячемся от дождя. — Мы тоже от него прячемся, — отзываются женские голоса. Странник подходит к Кадзухе и теперь тоже видит незнакомцев, удобно устроившихся за выпяченным наслоением горных пород, которые прикрывают от сквозняка. Это три девушки. Судя по одежде не путешественники, а какие-нибудь местные. — Почему ты извиняешься? — спрашивает Странник. — Пещера никому не принадлежит: мы имеем право находиться здесь также, как и они. — Просто они первые ее заняли, — мягко отвечает Кадзуха. Одна из девушек вмешивается: — Подождите, мы не против, чтобы вы тоже переждали дождь. Странник одаривает ее взглядом, говорящим: «Еще бы ты была против!» Он снимает шляпу, и она издает влажный, чуть скрипучий звук, когда скользит в пальцах. Капли дождя капают вниз и жадно впитываются землей, в пещере она серая, угрюмая, только костер беззаботно трещит. Пахнет плодами фиолетовой дыни и свежими травами. — Присаживайтесь к огню, согрейтесь, — предлагает все та же девушка, когда Странник уже сам приближается к пламени. Он бы подошел и без ее приглашения, можно не сомневаться. Кадзуха присаживается рядом с ним, на плоский и маленький валун. Волосы и одежды юношей отчасти успели намокнуть: даже внушительная шляпа Странника не уберегла их. Вот такой сильный ливень да еще и с ветром. — Меня зовут Ири, а это Леса и Ширин, — представляется незнакомка с каштановыми волосами. На вид всем троит от восемнадцати до двадцати трех. — Приятно познакомиться. Меня зовут Кадзуха. А это мой спутник… — Просто Странник. Какая разница, как меня зовут? Непогода пройдет, и больше не увидимся. Кадзуха издает мягкий смех. Этот смех Странник не спутает ни с каким другим. Кадзухе явно неловко за его манеры. — Тогда два странника и три путешественницы. Как просто, легче не бывает, — улыбается Ири. — Скорее три деревенщины, — поправляет Ширин. Ее длинные-предлинные волосы — желтая густая солома, а глаза — доброй рыбы. Ири поясняет: — Мы из деревни в часе ходьбы отсюда… Далеко за ее пределы мы не выходим. А вы? — Мы путешествуем, — отвечает Кадзуха. — Уже довольно давно. Направляемся в столицу Сумеру, чтобы встретиться с нашей общей подругой. — Двумя. Их двое. Если уж взялся трепать языком, — бурчит Странник. — Ох, верно, — улыбается Кадзуха, — я так привык, что они всегда вместе, что теперь они для меня как одно целое. Должно быть, из-за мрачного расположения духа Странника, но девушки больше не задают вопросов. Все сидят молча и греются. Только Кадзуха решает приготовить на огне рыбу, которую они недавно поймали. Украдкой девушки то и дело бросают взгляды на юношу в шляпе. Еще бы: редко можно увидеть кого-то со столь безупречной внешностью. У юноши правильные черты лица, матово-гладкая, белоснежная кожа и большие синие глаза. Кадзуха тихо улыбается про себя: он хорошо понимает девушек. Когда он впервые увидел Странника, то решил, что имеет дело с Архонтами или Алхимией высшего порядка. Разве обычные люди могут обладать настолько безукоризненной внешностью? «Взять его изящные пальцы: какую бы грубую работу ни выполняли, остаются нежными и сияющими. Как будто отрицают этот бренный мир и и с легкостью отмахивают от себя, как шелуху. Что ни говори, а такое дано ни каждому». Красота Странника отвергает несовершенства мира и при этом сама является воплощением одной из ее воплощений. «Отвергает, — с грустью думает Кадзуха, — даже мои стихотворения, ведь сколько бы я ни пытался придумать строки про него, все равно чего-то и не хватает. Он закрыт для меня, а ветер не доносит подсказок». Одна из девушек внезапно обращается к Страннику: — У тебя кожа, как у куклы. Первый раз вижу человека с такой идеальной кожей! Молочная Луна. — А может я и не человек, — отвечает юноша, и что-то в его взгляде заставляет девушку сразу пожалеть о своих словах. «Странный такой, как будто я его оскорбила!» — с досадой думает она. — Кто хочет рыбу? — вперед поддается спутник кукольного шляпника и протягивает каждой жаренную рыбу на прутике. — Угощайтесь, пожалуйста, на всех хватит. Также я добавил немного специй. За вкусной едой люди понемногу разговорились. — Мы идем к моей сестре на свадьбу, — рассказывает Ири. — Она состоится послезавтра, поэтому мы хотим помочь с приготовлениями. — Свадьба? Какой светлый и чистый праздник, — мечтательно улыбается Кадзуха, подпирая подбородок рукой. — Мне как-то довелось увидеть местную свадьбу. Это очень красиво. Он ловит на себе взгляд Странника. Тот выражает: «Разговариваете о всяких глупостях! Девчачьи разговоры какие-то!» Ему скучно, поэтому он молчит и ковыряет подсушенной коряжкой в костре, вверх взлетают стайки оранжевых искорок. Девушки смеются, обсуждая платье невесты и меню, а затем Ири говорит: — Знаете, моей сестре очень повезло: всю жизнь она была бесчувственным человеком, ее даже в нашей деревне прозвали Камушком, представляете? Ее ничего не радовало и печалило, а лицо всегда сохраняло одинаковое выражение лица. Но потом она повстречала своего Аралиса и, ее сердце словно ожило! Ее как будто подменили! — И как же она тогда влюбилась? — раздается прохладный, немного презрительный голос. — Значит, что сердце она нашла где-то раньше. — Что?.. — Ири и ее подруги удивленно моргают. Странник до этого не вмешивался в разговор. Кажется, Кадзуха догадывается, в чем причина его внезапного интереса. Он тихо посмеивается, пытаясь «сгладить углы»: — Любовь творит чудеса, — протягивает он и снова глуповато посмеивается. Ири кивает: — Это правда. Если бы вы знали мою сестру, то сильнее убедились в силе любви! — Никакая любовь не дает сердце, что за вздор! «Ох, нет», — думает Кадзуха. — Прости? С чего такая уверенность? Я абсолютно точно уверена, что именно любовь изменила мою сестрицу. Все знают, что любовь — одна из самых благостных сил на свете. Странно, что ты считаешь иначе, как будто знаешь мою семью! — Мне и знать не надо твой Камешек. Если бы сердце так легко было раздобыть, я бы не сидел здесь сейчас, а… Кадзуха поднимается на ноги и хлопает в ладоши. — Девушки, хотите я сыграю вам что-нибудь ободряющее?..

***

Скоро дождь стихает, а затем прекращается вовсе. Людям даже непривычно вдруг лишиться его песен. Когда снаружи раздается пение птиц, Ири говорит: — Мы, пожалуй, пойдем. К вечеру уже доберемся до деревни. Остальные девушки поднимаются с места и берут свои корзинки, полные цветов. Кадзуха улыбается и машет на прощанье: — Попутного ветра вам. Спускайтесь очень осторожно, дорога скользкая. — Спасибо, желаем и вам удачи и хорошего пути! Когда они уходят, пещера быстро заполняет недостающую половину тишиной. Ее не могут задеть даже трели соловья снаружи. — Ближе к ночи снова пойдет дождь. Надеюсь, они успеют дойти до деревни, — сетует Кадзуха. Он возвращается вглубь пещерки. Тем временем Странник все еще следит за костром. — И как это? — спрашивает он довольно резко и угрюмо. — Что? — не понимает Кадзуха. — Влюбиться. Как влюбиться? Кадзуха было приподнимает брови, но одерживает над собой вверх: вспоминает о правиле, которое дал Путешественнице. Правило не удивляться. Ведь она предупреждала его об особенностях нового друга. Странник улавливает мимическое движение: он и сам прекрасно знает, что порой задает необычные для людей вопросы. Пусть так. Это лучше, чем не задавать их вовсе. Чему жизнь научила Странника в первую очередь: так задавать свои вопросы правильным людям. — Никак, — очень просто отвечает Кадзуха. — Любовь просто случается. — И что это за лепет? — Странник морщится, вороша угли влажным прутиком. Наконец, ему это надоедает и он поднимается на ноги, прохаживаясь вокруг. — Я хочу серьезности, а не поэтической неопределенности! Ему улыбаются. — Я не уверен, но правда так считаю. Представь: ты стоишь в пустыне и внезапно дует ветер. Разве у ветра будет причина? Он просто появляется, а ты ощущаешь его благость. Также и с любовью. Она случается, и ты ничего не можешь поделать. Но Страннику такой ответ не очень-то нравится. Его голос приобретает все более раздраженные нотки: — Я могу призвать ветер. Могу сдуть тебя с ног, как любого человечишку! Но не могу полю-… Он не замечает, когда Кадзуха успевает оказаться так близко. В каком-то порыве юноша хватает его за запястье. — Не забывайся, Странник. Я тоже способен призвать ветер. И сбить тебя с ног. И могу… — Что? Лицо Кадзухи приобретает странное и плоское выражение. Страннику с досадой приходится признать, что он не понимает, что оно означает, потому что не видел. Взгляд Кадзухи чист и глубок, а уголки губ чуть опускаются вниз, линия рта застывает в напряжении. — А ведь она так права…— шепчет он. Странник задает вопрос взглядом. Он рефлекторно хочет поправить шляпу на макушке, забывая, что она сохнет около костра. — Молочная луна, — поясняет Кадзуха, его голос становится совсем тихим. — У тебя и правда очень красивая кожа… Знаешь, иной раз человек обронит слово, не придавая ему значения, а оно так точно попадет в цель, — затем юноша словно просыпается. — Извини, я отвлекся от нашей темы. Страннику хочется что-то сказать, но передумывает и только беззвучно шевелит губами. Кадзуха говорит: — А я ведь даже до сих пор не знаю твоего имени. — Если оно ничего не дает мне, то тебе тем более не даст. — И все же хотелось бы его знать, — чужое запястье он чуть сжимает напоследок, прежде, чем отпустить. Странник прижимает руку к груди, его взгляд вновь приобретает холодную и колкую снисходительность. Он как будто на что-то злится, только сам не понимает на что. — А я бы хотел знать, как по-… Но мы не узнаем всего, чего хотим, правда? Кадзуха улыбается и выдыхает, мол, тебя не переспорить. — Первый поцелуй, — внезапно говорит он, но его не понимают. — Что? — Чувства очень тонки и незримы, именно поэтому наукой о них служит поэзия. Поцелуй оживляет спящих, снимает проклятья, переносит души и даже заставлять влюбиться. Ты сказал, что сестра Ири, возможно, нашла сердце до того, как полюбила, но что если это именно первый поцелуй оживил ее сердце? — А разве сначала не влюбляются, а потом целуются? И кто в здравом уме будет целоваться с первым встречным? — О, с первым встречным, конечно, не нужно, — задумчиво протягивает Кадзуха. — Тогда сегодня твой счастливый день, — говорит Странник. — Ты ведь с утра говоришь о каких-то знаках да предчувствиях. Я сначала думал: «Да о чем он?», но теперь понимаю. Возможно, в твоих предчувствиях и правда что-то есть толковое: ведь ты сегодня счастливец. — Не совсем понимаю… — Можешь поцеловать меня. Вдруг правда поможет? Я должен проверить, но с надежным человеком. А поскольку у меня такой пока что только один… — О, не думаю, что это удачная идея. — Хочешь поставить меня в глупое положение? — Не в этом дело. Странник, я… я поцелую, но только если ты правда этого хочешь. Странник легко разводит руками, демонстрируя открытость. Чуть прищуривает глаза: — О, благородный самурай, не соблаговолите ли вы… Он не договаривает: Кадзуха в пару шагов оказывается рядом. Все происходит стремительно. Он оттесняет Странника назад, вглубь пещеры, легко толкает его в грудь и прижимает к стене, одной рукой упираясь в шероховатость камней где-то над головой юноши. При всей своей кажущейся мягкости, Кадзуха умеет скрывать в себе недюжинную силу. — Я правда поцелую, — шепчет он на ухо каким-то не своим голосом. Страннику требуется время, чтобы осознать всю перемену в их положении. И все же он прикрывает глаза. Его губы растягиваются в соблазнительной полуулыбке, когда очень просто шепчут: — Целуй. Кадзуха приобнимает худые плечи, и пальцы вжимаются в них. Странник не видит лица, но чувствует, как теплое дыхание скользит по щекам и губам, а затем предельно близко раздается голос: — Подожди. Я должен кое-что сказать. И Страннику приходится открыть глаза. — Мы уже долго в пути, — продолжает самурай. — Возможно, сейчас не самое подходящее время… Но так будет лучше. Он переводит дух. А потом ему кажется, все, что он скажет следом случится на одном дыхании. Но на самом деле это не так. — Я полюбил тебя, как только увидел. На пристани. Путешественница еще только подводила тебя к кораблю, а я видел вас издали и уже понял, что будет дальше с моим сердцем. Вот ведь как бывает, Странник. И знаешь, ведь с этим чувством ничего нельзя поделать. Ты и правда можешь сдуть меня с ног, как и сделать со мной, что захочешь. Ты для меня как тот ветер: принесешь благость или бурю и шторм? Еще ты спрашиваешь, как полюбить, но у любви нет формулы или причины… Да, я уверен, что причины тоже не существует. Происходит любовь. Как дыхание или восход солнца... движение волн в море. Как этот дождь снаружи. Сегодня он просто застал нас врасплох, хоть я и предчувствовал его появление… Как и твое... в моей жизни. Он замолкает, и какое-то время оба молчат. Нет, даже оказавшись под пристальным и обескураживающим вниманием Странника, Кадзуха не сожалеет о том, что признался. Когда Странник решает заговорить, его лицо пылает, а губы чуть заметно дрожат: — Какой ты… до чего глу-... и зачем говорить такое теперь, когда у меня толком нет сердца? И как, спрашивается… как мне ответить тебе тем же? Вернее, оно у меня появилось, но я еще не знаю, как им пользоваться, Кадзуха! Ты мог хотя бы подождать, пока я его изучу? Глупый, глупый самураишка! Но губы Кадзухи только и трогает нежная улыбка: как будто ему рассказывают нечто, давно ему известное. Это злит, наполняет грудную клетку пламенем и превращает кровь в горячую ртуть. Страннику хочется непременно что-то сотворить. Он зачем-то сжимает пальцы на вороте Кадзухи, ворот черно-красный и чем-то напоминает прошлое Скарамуччи. — Пусть мое признание будет помогать тебе в твоем поиске, — невозмутимо отвечает самурай, его голос мягок и спокоен, ласков, как весенний ветерок. — Так ты позволишь мне поцеловать тебя, Странник? Странник отпускает его воротник. Его конечности, нижняя челюсть и шея дрожат, так же как и голос. — Сам все сделаю! Закрой глаза. Хотя, впрочем, — лучше ты. Да, я позволю это сделать тебе. Но — только тебе, Каэдэхара Кадзуха. Если после… если потом кому-нибудь еще ты позволишь поцеловать меня, то должен будешь отсечь ему голову мечом! Следом вонзить нож в свой живот и уйти из жизни с достоинством: держать голову гордо поднятой, к небесам, воздавая хвалу Анемо Архонту и его ветрам, и неважно сколько крови и внутренностей хлынет из твоего слабеющего тела! — Откуда ты это берешь?.. — Кадзуха спрашивает, но сам вряд ли хочет знать: сейчас ему хочется только обнять Странника и успокоить. У Странника глаза влажно и ярко сверкают. — Все еще любишь? — как-то насмешливо и гордо спрашивает он. Кадзуха уже научился не обращать внимания на кукольные игры интонациями. Они не всегда то, чем пытаются казаться. Еще он думает о том, что Странник уязвим и теперь нужно доказать, что Каэдэхара Кадзуха — не тот человек, от которого ждать беды. — Обещаю, что не позволю никому целовать тебя. Только давай проясним: если тебя поцелует в щеку друг, это… это можно? — Друг? у меня? Маловероятно. Но пускай останется в пространстве допустимых вариантов. К слову, шея — тоже интимная часть тела, так что в твоих интересах будет держать ухо востро. Значит, шея и губы. Кадзуха улыбается, но только глазами, лицо его при этом остается серьезным: ведь для Странника этот разговор может оказаться вовсе не шутливым. Человека более необычного он еще не встречал никогда. В голову приходит идея, и он дотрагивается рукой до правой груди, скрытой плотной черной тканью: — А если поцелует сюда? Друг фыркает: — Еще не встречал людей, которые целуют друг другу грудные мышцы! — А я видел такое на старинных пергаментах, — признается Кадзуха. На этих пергаментах он видел не только это, но он, конечно, не расскажет. Его пальцы скользят дальше, по-прежнему не дотрагиваясь: — А если сюда?.. — Мой живот сам о себе позаботится. — А здесь? — Этим коленом я ломал и дробил кости врагов. Только и остается, что с почтением признать: — Какое хорошее колено, а кажется таким нежным… В ответ усмехаются, — естественно, не без удовольствия — а пальцы самурая, по обыкновению укутанные бинтами, скользят дальше. Не нужно видеть, чтобы ощутить, они приблизились к Сакральности. Бирюзовое сияние мягко, как сгусток упавшего с небес эфира; обрамлено витиеватой окантовкой и заключено в увесистый брелок. От света, даже через ткань, приятно покалывает родственная стихия ветра. Кадзуха невесомо водит пальцами вдоль кромки Глаза Бога, выказывая почтение. Он ни за что не коснется без спроса. Он только спрашивает: — А здесь твое сердце, не так ли? По скулам Странника проскальзывает тень, сам он шумно сглатывает и немного торопливо и отчетливо говорит так, будто вжимает слоги в воздух: — Не трогай, — хотя по взгляду видно, что он понимает: Кадзуха и не собирается трогать. Просто Страннику важно выразить предупреждение, придать ему хоть какую-нибудь форму, хотя бы — звука. А ведь он мог ударить по руке или того вовсе оттолкнуть, но Кадзухе повезло — он сохранил близкую дистанцию. Между ними по-прежнему сворачивается и растет, ширится общее тепло, настолько они рядом. В груди обжигает странное чувство, и самурай, неожиданно для себя самого, говорит: — Странник, я буду оберегать твое сердце. Только скажи мне, где оно точно по-твоему находится. — Если хочешь спрятать получше — прячь на видном месте. Значит, все же оно. Удивительно. Путешественница оказалась права: создание Сёгуна Райдэн правда считает, что Глаз Бога — это его сердце. Но Кадзухе не дают задуматься: Странник задает вопрос, и в нем отчетливо различима нотка вызова. Нота эта ненавязчива, особо не выпячивается, но она есть и обычно придает словам Странника особый посыл, мол, показывает, как он серьезно настроен и как то, о чем толкует, имеет особый для него вес, только вот угрожающе эту важность прикрывает. Во всяком случае, за все время их путешествий так подмечал Кадзуха. В синеве глаз мечется холод невидимых молний. Наблюдая за их танцами на глубинах, чье дно выложено фиалками, можно легко потерять счет времени и потеряться. Вот что значит клеймо Вечности. Если бы Странник уже не получил благословение стихии ветра, то второй могла наверняка оказаться стихия электричества. Это ее след притаился в самом ядре куклы. Она требует к себе уважения. — Чего так смотришь? Все еще хочешь поцеловать? Так пробуй, не спрашивай. Не терплю размазней… Кадзуха, возможно, никогда и не решился бы, не знай особенности Странника и этих его плохо различимых маневров. Если есть хотя бы шанс, что тот лукавит… Кадзуха целует. Только сначала оттесняет Странника к каменной стене, опираясь на нее свободной рукой. Прижимает своим телом. Странник не сопротивляется. Он подставляет лицо под поцелуй и даже податливо приоткрывает рот, когда язык самурая просится внутрь. Перед взором мелькает узкая голая полоска шеи над черным воротом: Луна и ночь. Они целуются вечность. Их тела то ласково льнут друг к другу, то прижимаются так крепко, что кажется, ничего, кроме них и не существует вовсе: это пламя костра погасло, а пещера обратилась во мрак, каким она и должна была предстать перед всеми изначально. Бархатная космическая дыра, которая заманила в ловушку и одурманила, опьянила сердца, лишила воли. И все эти призраки говорили о какой-то влюбленности и оживлении… Да разве все это существовало хоть мгновение? Имело значение? Губы Странника сладкие, мягкие и податливые, лицо на ощупь нежное. Кадзуха покрывает поцелуями и его матово-гладкую кожу. От обуревающих чувств мир полнится искр и кружится голова, а земля уходит из-под ног. Он заставляет себя остановиться и разомкнуть связь. Мучительно больно, однако он и так получил гораздо больше, чем может себе позволить. Бледное, маленькое лицо тянется за ним: «Еще раз, — не очень связно бормочет оно, — не очень осознал», его щеки окрашиваются румянцем, а взгляд приобретает удивительную кристальную чистоту. До чего юноша очарователен, непорочен и невозможен в это мгновение! И — с каким невыразимым сожалением и тяжестью на сердце самураю приходиться отстраниться. — Думаю, нам стоит остановиться пока что, — говорит он неохотно и почему-то почти шепотом, хотя в пещере они одни. Свет от костра все еще существует, а казалось, что уже нет. — Почему? — недоумевает Странник. Он делает это очень искренне и вдруг становится таким беззащитным, от чего Кадзуха чувствует, как его сердце выпадает из грудной клетки и катится камнем по пещере. Разве не слышно эхо его перекатов? Глухой звук падения? Кажется, оно ударилось о шляпу Странника. — Мне тяжело… удержаться. Извини, — так же искренне отвечает он. «Я не думал, что может быть настолько тяжело». В какой-то момент тело перестало слушаться, и Кадзуха отчетливо почувствовал, что оно может сотворить нечто такое, о чем оба будут сожалеть. Это — некая граница, которую перешагнуть можно только… двум сердцам. Да, именно двум сердцам. Вместе. Он очень многое себе позволил. Сначала странник непонимающе разглядывает его лицо, а затем разочарованно кривит нежным и прелестным ртом: — Думал, ты хочешь. — Хочу. Очень. Именно поэтому… сейчас будет лучше остановиться. Пожалуйста, доверься мне. А что ты?.. — Что чувствую? — хмыкает Странник. — Мне мало. Для чистоты эксперимента, разумеется. Как бы успеть понять? Уж наверняка избранник Ири целовал ее дольше, чем… Кадзуха улыбаясь перебивает его: — Уверен, дело не в этом. Мы попробуем позже, если захочешь… Если ты позволишь. Ему хочется признаться: «Теперь у тебя два сердца. Мое ведь ты тоже украл», но это только запутает Странника еще больше. Все же его восприятие мира очень отличается. Должно быть, боги шутят. Иначе не объяснить: встретились поэт, живущий метафорами, и Странник, который путается в простых определениях, а уж образный мир и подавно способен вызвать безумие. И эти двое путешествуют вместе. Кадзуха не понимает, как это могло произойти, но очень хочет понять. Он мысленно обращается: «Странник. Я помогу тебе определиться с твоим сердцем и понять его. И надеюсь, однажды, ты тоже сможешь ответить мне. На мои чувства». Вслух он говорит другое: —

Тихо. Дождь кончился. Луна красавица притаилась в пещере.

Взгляд синих глаз ощупывает его лицо, точно хочет попасть под кожный и костный покровы и выведать какой-то секрет. Эти же глаза, большие и красивые, — самые красивые, какие только видел Кадзуха — наполняются задорным блеском: — Недурно. Только вот Луна красавица желает рыбы. С этими твоими... специями. Она на рыбалку, а самураишка как хочет: давай, счастливо оставаться!.. — он легко отпихивает Кадзуху в грудь и освобождает себе путь. Подхватывает в вещах рыболовную удочку, свой излюбленный головной убор и направляется прямиком к выходу, а уже около — оборачивается, наверное, то-то забыл. Поправляет огромную шляпу, на ее металлических вставках еще рефлексирует свет вышедшей из-за туч луны. — Идешь? — Я сейчас, — отзывается Кадзуха. Ему тоже стоит взять рыболовную удочку. Странник ждет, он о чем-то размышляет, пока пальцами рассеянно и легко водит по своим губам. Интересно, о чем думает? «А ведь он все понимает, — улыбается про себя юноша. — Метафоры». Сердце в груди еще гулко стучит, никак не утихнет.