What's eating you?

Холодный ветер хлещет меня по лицу. Внутри закипает приступ зависти, когда я думаю о тяжёлых куртках и плотных джинсах, в которых щеголяли члены Разведкорпуса. Холод резко контрастирует с теплом, исходящим от сломанных пальцев на моей руке. Это наталкивает меня на мысль, сколько рука сможет выдержать, ведь совсем недавно Закклай пырнул меня прямо в ладонь, а теперь я сломал пальцы под тяжестью падения из грузовика. Нет никаких сомнений в том, сколько жажды жизни приходится на эту конечность. Как только я пытаюсь согнуть пальцы, то сразу чувствую острую боль. Ожидаемо. В отличие от всего произошедшего. Нашёл Микасу, попал в Разведкорпус, обнаружил, что Леви был укушен. Блять. Я откидываю голову назад, прижимаясь к стеклу заднего окна. Они отвели меня в кузов старого пикапа. Наверное, решили не тянуть с карантином и поместили в него как только, так сразу. Тем не менее, это умный ход. Если бы я обернулся, то им нужно было бы лишь зажать педаль газа на очередной из многочисленных выбоин, чтобы я просто вылетел сзади. Поскольку сейчас меня сильно подбрасывает, я с трудом верю, что это не то, что они пытаются сделать прямо сейчас. — Эй! — кричу я, ударяя локтем в стекло, — не возражаешь, блять сбавить обороты? — пара глаз встречается с моими через зеркало заднего вида, безмолвно говоря мне идти нахуй. Преувеличенно уставший вздох срывается с моих губ, и с ним я молчаливо признаю, что жалость, похоже, будет последним, что я получу от этих людей. Единственные требования, на которые они отвечают, исходят из уст мистера Большого, Упрямого и Злого; почему-то я сомневаюсь, что он будет беспокоиться о моём комфорте в кузове машины. Одно можно сказать наверняка: я не доверяю этому человеку. Ещё меня заботит, что все эти безмозглые муравьи видят в Коллинзе. Я встречал достаточно таких придурков, как он, чтобы знать, что общение с ними заканчивается одинаково. Всегда. Мужчина, о котором идёт речь, в настоящее время находится позади нас, управляет грузовиком, брошенным Хьюго. К счастью, ключи остались торчать в замке зажигания, что позволило Разведке обзавестись ещё одним транспортным средством. Коллинз выглядит комично большим на водительском сиденье, ему приходится горбиться, чтобы сидеть за рулём. Если постараться, то я могу различить Леви на заднем сиденье. Боги, если бы Коллинз знал, кого из нас по-настоящему надо изолировать. Моя единственная надежда в том, что доктор, которого упомянула Микаса, чертовски хорош. Часть меня знает, что это совершенно безнадёжно. Что он ни за что не справится с этим, не почувствовав вкуса человеческой плоти. Но другая часть — глупая, очень глупая часть, питает нереалистичную надежду, что он выкарабкается. И я знаю, что я полный дурак, если хоть на секундочку цепляюсь за эту слепую веру. Чёрт, сам Леви сказал бы мне то же самое; вероятно, предпочёл бы, чтобы я позволил всадить ему пулю в лоб, просто чтобы положить конец всей этой затянувшейся драме. Иисусе, какой же я чёртов эгоист. Запрокинув голову, я смотрю на хмурое небо. Солнечный свет не проникает сквозь серые облака, позволяя выпавшему снегу лежать на земле до тех пор, пока температура не повысится. Я смачиваю языком свои потрескавшиеся губы, чтобы открыть рот и сказать... что, кстати? О чём бы я мог попросить божество, которого на самом деле нет, или, что ещё хуже, он есть и является конченым гадом? Я сглатываю, думая о единственной вещи, которую жажду каждой своей клеточкой. — Фортуна, — начинаю я, не беспокоясь о лишних ушах, потому что ветер заглушает мои слова, — не дай ему умереть, — кто знает, услышал ли великий слепой мои слова. Нет ни громкого раската грома, ни дрожи земли, — пожалуйста, — где-то справа от меня вдалеке пронзительно кричит птица. Что ж, я воспринимаю это как хороший знак. Машина замедляет ход, от чего я перестаю чувствовать, как меня хлещет по щекам студёный зимний ветер. Гравий хрустит под шинами, и тормоза начинают громко визжать. Я суечусь на месте, из-за чего наручники на кистях звонко лязгают друг о друга при движении. Перед пикапом угрожающе возвышаются большие железные ворота. Деревянные доски занимают значительную часть пространства между прутьями: очевидно, это импровизированное дополнение, любезно сколоченное после судного дня. Рядом с ними возвышаются высокие, прочные стены. Барьер выглядит попорченным от боя, что, вероятно, проходил где-то рядом, а природа только усилила этот разрушенный вид. Я чувствую, как внутри меня появляется небольшое ощущение комфорта вместе с пониманием, что, по крайней мере, место, где мы остановимся, будет хорошо укреплённым. Не следовало ожидать меньшего, учитывая, как были разодеты члены корпуса. Из моего положения у меня нет возможности увидеть, что находится на другой стороне. Какой же великий соблазн встать, чтобы лучше рассмотреть окрестности, но я не сомневаюсь, что один из этих придурков сразу же пристрелит меня на месте. Ворота со скрипом открываются ровно на столько, чтобы через них мог пройти один солдат. Он подходит к водительскому сиденью, приказывая мужчине опустить стекло: — Коллинз нашёл себе новую тачку, правильно? — Лучше, чем эта развалюха, — низкий голос кажется мне очень подходящим взгляду, которым раннее наградил меня этот человек в зеркало заднего вида. — Ещё бы, — водитель высовывает руку из окна, и они обмениваются рукопожатием, — рад видеть тебя целым и невредимым, Льюис. — Саша бы надрала мне задницу, — от этого имени моё сердце подпрыгивает прямо к горлу. Если Микаса здесь, то было бы логично, что и остальная часть группы присоединилась к ней. По крайней мере, я надеюсь на это. Даже мысль о том, что я снова увижу их всех, вызывает у меня тошноту от волнения. Всё совсем не так, как раньше. Мы все потеряли слишком много, но это было лишь началом. — Саша бы надрала мне задницу, — солдат продолжает разговаривать с Льюисом, когда замечает меня в кузове. Словно повинуясь инстинкту, он тянется к штурмовой винтовке, пристёгнутой к его груди. — Так, у Коллинза новая тачка, а ты нашёл себе нового друга? Как-то несправедливо, — я напрягаюсь под его изучающим взором, стиснув челюсти и изо всех сил пытаясь подавить желание засунуть ногу в задницу этого парня. — Не друга. Отведём его в камеру, как разгрузимся, — то есть я проведу свой карантин не в каком-то приятном месте, а в чёртовой камере? От одной этой мысли у меня по коже бегут мурашки. — В таком случае не буду тебя задерживать, — мужчина постукивает по капоту пикапа, продолжая следить за мной в безмолвной угрозе, когда мы начинаем движение. Почти невозможно игнорировать предчувствие, что все здесь хотят моей смерти. Это возвращает меня к моменту, когда я был привязан к ёбаному столбу, а Леви рассекал мне спину хлыстом под улюлюканье и смех толпы. Откуда-то снова доносится крик птицы. — Увидимся, — Льюис поднимает руку на прощание, когда скрежет открываемых ворот нарушает тихое спокойствие зимнего ветра. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРТ «МАРИЯ» Надпись приветствует меня в лагере, когда мы проезжаем сквозь главный вход. Название знакомое: без сомнения, я посещал это место во время одной из давно забытых экскурсий. Однако без этой надписи, направляющей мою память, я бы точно ничего не вспомнил. Форт был полностью реконструирован для жизни в нынешнем мире. В нескольких разных местах на заснеженных лужайках расставлены тенты. В центре — гигантское сооружение, поддерживаемое большими каменными колоннами. Это зрелище определённо впечатляет, заставляет задуматься, как нам так и не удалось забрести сюда самостоятельно. Звук двигателя вызвал переполох в лагере. Вскоре я замечаю, как несколько человек высовывают головы из тентов и шатких лачуг, чтобы громко поприветствовать отряд. Однако улыбки на их лицах быстро исчезают, когда они замечают моё присутствие. Это почти зловеще, насколько устрашающе тихо становится в лагере после того, как они обнаруживают меня. Честно говоря, я и не ожидал, что меня встретят с распростёртыми объятиями. В конце концов, это апокалипсис. Несомненно, я поступил бы так же на их месте. Мы замедляемся до мгновенной остановки, и меня жёстко толкает в кузове. Входная дверь хлопает, и Льюис выходит на грунтовую дорогу. Он не такой огромный, как Коллинз, но, тем не менее, внушающий страх. Когда он смотрит на меня своими большими карими глазами, я выпрямляюсь, как по струнке. Могу сказать, что он задаётся вопросом, собираюсь ли я препятствовать ему. Жаль, что он не в курсе, что я не смог бы долго сопротивляться. По крайней мере, не в том состоянии, в котором нахожусь сейчас. Новая пульсация боли пронзает мои пальцы суровым напоминанием о переломе. Льюис подходит к дверце кузова и открывает её, протягивая руку в моём направлении. Тяжело сглотнув, я настороженно смотрю на его приглашающую ладонь. — Подожди, мне нужно проверить Леви, — умоляю я. — Ну же, парень, у меня нет в запасе целого дня. Я уверен, что с твоим другом всё в порядке, — вздыхает он. В порядке. Я ощетиниваюсь, используя здоровую руку, чтобы приподняться. Мои ноги подкашиваются, пытаясь приспособиться к весу тела после долгого путешествия из «Трост Медикал». Я демонстративно игнорирую помощь Льюиса, решив вместо этого самостоятельно спрыгнуть из кузова. Это не самое моё блестящее решение, потому что я тотчас падаю и глотаю полный рот пыли. Если кто-то из этих людей раньше и думал, что я представляю угрозу, то сейчас, я абсолютно уверен, все их опасения развеялись. — Господи, — бормочет Льюис. Он поддерживает меня за спину, тянет вверх, позволяя собраться с духом. Вытираю большую часть грязи с лица рукавом своей куртки, однако это не скрывает смущения, отчётливо проявившегося в виде румянца на щеках. — Как ты вообще выживал всё это время? — спрашивает он. — Отъебись, придурок, — я выпаливаю гневный ответ, пока сердце бешено колотится от разочарования. Ощущение, что толпа начинает собираться, захлёстывает меня и вызывает мысли о школьной столовой в Шиганшине. Где Жан сказал бы что-то особенно оскорбительное о том, что я никогда не потрахаюсь, и у меня не осталось бы никакого другого ответа, кроме как оглушительно заорать. А затем кинуть в него «Сникерсом». И неизбежно стычка закончилась бы тем, что я пихнул бы Жана кулаком в живот, а затем мы бы оба оказалась у входа в кабинет директора. Льюис проводит рукой по лицу, совсем как родитель, имеющий дело с необычайно непослушным ребенком. Этот мужчина, очевидно, намного более зрелый, чем я, потому что вместо того, чтобы бросить ответное оскорбление, он просто берёт меня за руку и начинает вести в направлении камер. Я стряхиваю его руку. Мне не нужна была (нужна) его помощь, чтобы выбраться из пикапа, и мне не нужна она, чтобы дойти до этих чёртовых камер. — Перестань так упрямиться, — говорит он, снова хватая меня за руку, когда мои ноги начинают подкашиваться, — я просто пытаюсь помочь. — Я думал, мы не друзья, — фыркаю в ответ. — Так и есть, — над нами повисает тяжёлая тишина, когда я всё же позволяю Льюису вести меня к большому зданию. — Я тебя не знаю. Как мы можем быть друзьями? — он старается рассуждать здраво. Эти слова вызывают у меня усмешку, хотя я знаю, что утверждение не такое уж и смешное. Я просто расстроен, зол и напуган. К сожалению, именно Льиюсу не повезло стать жертвой моей негативной реакции. Металлическая дверь с громким щелчком распахивается, из-за чего у меня пробегает новый холодок по коже. Мы входим в пустой холл, куда попадает естественный свет через различные открытые двери, делая из мрачного зала что-то менее зловещее. Я слабо слышу голоса вдалеке, когда мы продолжаем путь по коридору, и немного удивляюсь, насколько велико это место на самом деле. Снаружи здание казалось внушительным, и я уверен, что внутри окажется много мест для укрытия в течение этой долгой зимы. Мы проходим через открытую дверь, и я замечаю помещение, где, как они ожидают, я проведу какое-то безбожное количество времени. Камеры выглядят неприветливо, одни каменные стены да решётки. Я тяжело вдыхаю через нос, изо всех сил стараясь не развернуться, чтобы попытаться сбежать. Если это то, через что я должен пройти, чтобы доказать мой иммунитет, пусть будет так. — Давай просто покончим с этим, — вздыхаю я, проходя вперёд Льюиса, чтобы занять своё место в открытой камере. Он достаёт связку ключей, и я протягиваю руки, предвкушая момент, когда наручники наконец будут сняты. Однако вместо того, чтобы снять наручники, он использует ключ, чтобы запереть дверь камеры. — Не думаешь, что ты кое-то забыл, приятель? — саркастически трясу запястьями перед своим лицом. — Какого ходячего легче обезвредить, как считаешь? Со свободными руками или нет? Да ты, должно быть, издеваешься надо мной. Я произношу это и вслух, но Льюис просто игнорирует меня, с громким стуком закрывая за собой дверь камеры. Я остаюсь стоять в пустой камере, пребывая в шоке и окружённый буквально ничем, кроме затхлой вони и холодных камней. Поистине тёплый приём.

***

Такое чувство, что прошли часы, дни, когда кто-то наконец приходит навестить меня. Микаса не прислала ни весточки о состоянии Леви, и я невольно думаю о наихудшем исходе. У него мало времени, и если этот врач чего-то и стоит, то они уже должны были консультироваться со мной. Верно? Я лежу плашмя на спине, уставившись в вымощенный булыжником потолок и пытаясь не сойти с ума окончательно. Когда я слышу его голос, то понимаю, что все попытки были тщетными. — Из всех людей, у которых мог бы быть иммунитет, почему-то он достался такому тупице, как ты. На его лице всё та же глупая ухмылка, которую я в конце концов почти научился не презирать. Однако повязка на глазу новая. И волосы. Что, чёрт возьми, не так с его волосами? И как он здесь оказался? — Я думал, ты умер, — прерывисто говорю ему. И не могу не чувствовать, как сердце уходит в пятки. Люди Кенни — они забрали его, не так ли? Забрали и... блять. Мои пальцы дрожат, когда я вскакиваю и ухватываюсь за разделяющую нас решётку. — Аналогично, придурок, — он кладёт руку поверх моей и мягко пожимает, что заставляет меня... упасть на колени и зарыдать. Это поражает меня внезапно. Это чувство, которое захватило меня, когда я вспомнил обо всём, через что мне пришлось пройти — приходится проходить. Подобно прорыву плотины, волны солёных вод которой разбиваются о песчаный берег. С каждым вздрагиванием моих плеч он всё крепче сжимает мою руку, как бы обнадёживая. Будто, может быть, он нуждается в утешении так же сильно, как и я. — Подожди, пока я не расскажу Микасе, что ты, блять, плакал, — смеётся он, — она никогда мне не поверит. — Какой же ты мудак, — всхлипывая, говорю ему и отпускаю руку, чтобы вытереть нос. — Да, я тоже скучал по тебе, Йегер, — слёзы продолжают тихо катиться по моим щекам, пока я пытаюсь вернуть себе самообладание. Я не такой, как Микаса, как Леви. Не могу щёлкнуть выключателем, чтобы включать и выключать эмоции, исходя из соответствия ситуациям. И несмотря на то, сколько дерьма он на меня вывалил, знаю, что он тоже это понимает. — Я рад, что ты в порядке, Жан. — То же самое могу сказать о тебе.

***

Как я и ожидал, банда Кенни схватила Жана после того, как налёт на супермаркет обернулся полным пиздецом. Я не стал спрашивать о деталях, сомневаюсь, что он захотел бы вновь пережить тот ад, через который эта кучка больных ублюдков заставила его пройти. — Как тебе, чёрт возьми, удалось сбежать? — Жан недоверчиво смотрит на меня, будто побег от людей Кенни был простым делом. Он улыбается, устремив взгляд вверх, к потолку. — Это забавная история, — почему-то я уверен, что это совсем не так, — ты же знаешь, что они хотели тебя, да? — я неловко переступаю с ноги на ногу, прислонившись к прутьям. — Я был так чертовски зол, когда они сказали мне это. — Почему? — на несколько секунд воздух кажется спёртым, а тишина отражается эхом от стен громче, чем наш смех пару минут назад. — Я не знаю, — шепчет он. Краем глаза я замечаю, как он сжимает и разжимает кулаки, — я не знаю. — Они нашли меня. В конце концов, — волна тошноты внезапно прокатывается по моему телу, когда я вспоминаю запах железа в воздухе, ощущение деревянной поверхности обеденного стола под пальцами и руки на моих бёдрах. Я закрываю глаза. — Грёбаные уроды, — бормочет он. Жан громко сглатывает, а затем следует тяжёлый вздох. — Один из них хотел трахнуть меня. Я убедил его развязать меня и попытался сбежать. У ублюдка был дробовик, но я знал, что это мой единственный шанс. Он промахнулся мимо меня и попал в дерево. Но дробь срикошетила; следующее, что я помню, это то, что ослеп на один глаз, — он указывает на повязку на лице, — тем не менее, я выбрался. Я, блять, выбрался. Иисусе, через какой пиздец нам всем пришлось пройти. Жану, мне, то же самое могу сказать и о Микасе. Наталкивает меня на мысль, сможем ли мы когда-нибудь вернуться хоть к блёклому подобию той жизни, которой жили раньше? Той, где нас не преследуют люди, которых мы убили, события, в которых пришлось быть участниками, вещи, которые с нами сотворили? — Как ты нашёл Микасу? — Они все были в лагере. Ну, большинство. Армин исчез. Мои пальцы дёргаются. — Они все здесь? — стараюсь казаться беспечным, однако биение моего сердца, вероятно, слышно и определённо выдаёт меня с головой. — Да. Они все здесь. Я быстро подскакиваю на ноги, пугая Жана, который смотрит на меня со своего места на полу. — Ты серьёзно? Почему ты мне не сказал? Ебануться, я не могу поверить, что они здесь, — улыбаюсь, думая о воссоединении со всеми. Ничего уже не будет прежним, но от одной мысли о том, что я увижу знакомые лица, я готов взорваться. — Подожди. Они знают, что я жив? — он вздрагивает, глядя вниз, на свои колени. —Да. Они знают, — его голос звучит победно, совсем как тогда, когда он рассказывал о своём опыте с бандой Кенни. И я в замешательстве. Есть какая-то недосказанность. Причина, по которой другие мои друзья до сих пор не пришли посмотреть, действительно ли я жив-здоров. — И? — моя улыбка исчезает. — Им нужно время, Эрен, — на выдохе произносит он, отрываясь от пола. — Что, чёрт возьми, это должно значить? — рычу я, не в силах сдержать нарастающий гнев. — Они думали, что ты мёртв. — Да, но я жив. Не вижу в этом проблемы, — машинально сжимаю прутья до тех пор, пока мои костяшки не белеют. — Ты не можешь... блять, я не могу поверить, что мне приходится объяснять это тебе, — Жан проводит пальцами по своим отросшим светлым волосам с выражением боли на лице. — Им нужно время, чтобы осмыслить и принять это, ты, грёбаный идиот. Вот это Жан, которого я помню. — Ага, просто оставив меня гнить в этой чёртовой клетке. Ладно, я понял, — сузив глаза, выплёвываю я. — А ты всё такой же эгоистичный кусок дерьма, Эрен. Иисусе, я такой ёбаный эгоист. «Ты н-не можешь! М-микаса!». «Я хочу, чтобы ты нахуй умер». Мои руки медленно сползают с решётки, и я опускаюсь на колени. Новые ручьи слёз текут по моим щекам, не оставляя никаких вариантов, кроме как безмолвно всхлипывать и выглядеть абсолютно жалким. Жан, очевидно, решил сжалиться, застав моё разбитое состояние, поэтому говорит мне куда более мягко: — Я уверен, что они скоро придут в себя, Эрен. Просто дай им время, — когда я ничего не отвечаю, он выдыхает, — я вернусь через несколько часов. Тебе что-нибудь нужно принести? Может что-то для твоей руки? — Леви, — шепчу я. — Что? — Проверь, как там Леви. Сначала он ничего не отвечает, а потом бормочет что-то вроде согласия под нос. Затем уходит, и звук захлопывающейся двери звучит куда более громко, чем обычно. Кажется ультиматумом. Кажется концом.