What's eating you?

Мир такой забавный в том смысле, что никогда не меняется. Да, на улицах теперь главенствуют плотоядные монстры, но всем кристаллически похуй. Безразличие — бич человеческой расы. Но, может быть, это просто форма молчаливого возмездия за всё то, через что мы заставили пройти планету? Не поймите меня превратно, я не участвовал в митингах Гринписа, к которым Армин относился с таким фанатизмом. Но всё же мне кажется немного высокомерным, что люди продолжают жить как ни в чём не бывало. Листья на деревьях опадают и прорастают. Времена года приходят и уходят. Солнце встаёт и заходит. Планета продолжает крутиться, совершенно не обращая внимания на массовый фестиваль дерьма, отравляющий почву. Может быть, я должен быть благодарен за такую стабильность? Что, по крайней мере, хоть что-то в моей жизни остаётся предсказуемым? Но когда тёмно-рыжие листья грациозно развеваются по тому, что осталось от улицы, которую язык не повернётся больше назвать Сина Лейн, я не могу не ненавидеть это. Мои глаза следуют за бронзовой листвой, наблюдая, как она опускается на чей-то искалеченный труп. Видите ли, Земля, похоже, просто находится в стадии отрицания. Не думаю, что это как-то связано с тем фактом, что люди испортили озоновый слой или загрязнили её воды. Мир просто не хочет признавать, что мы так сильно всё испортили, и просто продолжает действовать по чётко отработанной схеме. Когда на самом деле сотни, если не тысячи, людей ежедневно поглощаются живыми мертвецами. Я ловлю себя на том, что двигаюсь слишком быстро, поэтому замедляюсь, чтобы Леви смог поспеть за мной. Он ничего не говорит, пока наши шаги эхом отражаются от чёрного асфальта, позволяя мне в полной мере этого слова ощутить одиночество. Удивиться отсутствию любой жизни. В последний раз, когда я был здесь… чёрт. Не хочу вызывать эти трогательные мысли, в которых я пытался бы убедить себя, что тварей не существует; но воспоминания врезаются в мой разум, заполняя зрение её образом, а уши её криками. Ты мог спасти её. Нет, я не мог. Их было слишком много… не мог. Свою собственную мать. Я останавливаюсь и потираю пальцами виски, крепко зажмурившись, чтобы избавиться от обвиняющих голосов, что мучают меня. Я слишком погрузился в собственные переживания, позабыв, что он рядом, о чём напомнила его рука на моём плече. Леви. Его брови сведены, а лицо выражает обеспокоенность. Мои губы растягиваются в подобии улыбки, которой я стараюсь показать ему, что со мной всё нормально. Но это не так. И он в курсе. Рука сжимается на плече, он молча зовёт меня покинуть это место, забыть, что оно когда-либо существовало. Вести себя так, будто она не умерла здесь. Но я не могу. Я должен прожить это в полной мере. Хочется сказать что-нибудь ханжеское, будто судьба привела меня сюда; но я знаю, что это ложь. Если бы это случилось не сегодня, то я бы забрёл сюда завтра. В конце концов, мои ноги привели бы меня обратно сюда. Домой. Могу ли я вообще теперь называть это место таким словом? Место, в котором хранится ключ от цепей, сковывающих моё сердце. Разве это действительно то, что называют домом? Я оглядываю развалины моего старого микрорайона. Трупы устилают улицы, некоторые из них пытаются провернуть эту херню со «второй жизнью». Дома выглядят ветхими, многие окна заколочены деревянными досками. Газоны заросли сорняками, из-за чего многие лужайки напоминают степи Среднего Запада. Я пытаюсь вспомнить, как район выглядел раньше. До того, как всё пошло прахом. Прежде чем... подождите. Я вижу кое-что прямо посреди улицы. Именно там, где мы её оставили. Я бездумно одёргиваю руку Леви и выбегаю к центру дороги, направляясь к ней. Единственному ярко-серебристому маяку посреди этих развалин. Позади эхом раздаётся голос Леви, но я слишком сконцентрирован на своей цели. Эта… эта херня могла спасти нас. Ногти формируют полумесяцы на внутренней стороне ладоней, когда я бессознательно сжимаю кисти в кулаки. Я хочу убить её, наказать за то, что бросила нас на погибель; но, во-первых, она никогда не была живой. По мере приближения замечаю, что у дверей беззаботно сидит тварь, от чего злость, которую я испытываю к этой грёбанной машине, ещё больше усиливается. У зомби отсутствуют обе ноги и одна из рук, без сомнений, отгрызенные его собратьями по несчастью. Не то, чтобы я пытался быть хоть немного незаметным, но он реагирует на мои шаги. Его голова медленно поднимается, чтобы повернуться в мою сторону, спутанные чёрные волосы обрамляют его изуродованное лицо. Оно буквально разорвано в клочья; половина лица отсутствует, виднеется голая кость, а со скулы свисают ошмётки мышцы. И если судить по степени гниения, сидит зомби здесь довольно давно. Я видел сотни тварей, но по какой-то причине именно от этого у меня волосы на руках встают дыбом. Я хочу убить его. Он глухо стонет, будто умоляя подойти ближе, чтобы утолить его голод. Вытянутая рука безуспешно хватается за воздух, пальцы сжимаются в смертельном захвате. Его жажда крови только распаляет гнев, злые слёзы горят у меня на глазах. Что-то звериное овладевает мной, и я срываюсь. Хватая зомби за изуродованный корпус, я толкаю его на асфальт, совершенно не думая о последствиях. Чёрт, сколько раз меня уже кусали? Ещё один не имеет ни малейшего значения. Он ворочается по земле, стараясь перевернуться. Чтобы сожрать меня. Но я способствую этому, мне нужно видеть рожу этой твари, когда я оборву его вторую жизнь. Только потянувшись, чтобы дёрнуть его за руку, я слышу приятный хруст, когда его плечо вывихивается. Ещё бы это помешало ему. Ходячий абсолютно не обращает внимания на новое увечье, боль даже не приходит ему в голову. Заглянув в его тусклые, выцветшие глаза, я вижу только одно. Неумолимый голод. Мои губы кривятся в презрительной усмешке, когда я поднимаю ботинок над его мордой. Его челюсти смыкаются снова и снова. Жажда. И, внезапно, я хочу заставить это... это существо почувствовать каждую каплю сожаления и печали, которые когда-либо текли по моим венам. У меня чешутся руки от желания выдавить эти бесцветные глаза, чтобы лишить его фальшивой человечности. Я хочу заставить его страдать, но знаю, что это невозможно. Мой ботинок опускается с тошнотворным хрустом. Возмездие. Это же оно? Я много раз видел, как это слово произносится, но никогда его не чувствовал. Конечно, что-то подобное разлилось по моим венам, когда я вонзил нож в спину Закклая. Возмездие. Но это не то слово, которое описывает то, что я почувствовал, убив сумасшедшего. Удовлетворение. Мой ботинок движется снова и снова, превращая дёргающегося зомби подо мной в кровавое месиво; кажется, я теряю рассудок. Пальцы хватают меня за подбородок, и вскоре взгляд серебристых глаз прерывает моё убийственное оцепенение. Нет, я такой же, как он. Я как Леви. Помню, как он делал то же самое, когда мы впервые встретились. Это излишняя демонстративная жестокость. Итак, получается, мы оба сумасшедшие? Нет. Мы в отчаянии. И я не уверен, что это лучше. Нам нужен способ избавиться от этой агонии. Гнева. В этом мире так много боли, и.…, и ты чувствуешь безнадежность, потому что, несмотря на все твои действия, мир не изменится. Это навсегда, помните? Возможно, это именно та причина, по которой я его ненавижу. Потому что знаю, что карты, которые мне раздали, не вернуть назад, ведь дерьмовая судьба не собирается тасовать колоду. Итак, разве это безумие — хотеть справиться с этой яростью, пожирающей изнутри? Направить её в другое русло? Когда его большой палец начинает поглаживать нижнюю часть моего подбородка, я понимаю, что слишком много думаю об этом. Всегда, блять, слишком много думаю. Я действительно делал то, что должен, чтобы мы выжили. Чтобы защитить его. Мне было приятно видеть смерть Закклая, потому что этот человек был бессердечным сукиным сыном, который заслуживал гораздо большего, чем та судьба, которую я ему даровал. И эти… существа. Они отняли у меня почти всё. Так что, нет. Я не сумасшедший. Я оправдан. Леви наконец убирает руку с моего лица. — С тобой всё хорошо? — вопрос на миллион долларов, не так ли? Всё ли со мной хорошо? Нет… но на этот раз я принимаю это. Что не в силах изменить этот мир, но у меня есть силы, чтобы выжить в нём. Что эти ощущения, пронизывающие меня до мозга костей, не являются симптомом психического расстройства. Они показывают мне, что я жив. Что я всё ещё борюсь. Я снова слегка улыбаюсь ему, поворачиваясь к разгромленному лексусу. — Да, — прикрываю глаза, пока пальцы робко касаются капота. Металл такой прохладный под моими прикосновениями. Я веду рукой, пока не дотрагиваюсь до дворников на лобовом стекле. Наконец открываю глаза и вижу выбоину на боковой части машины. Без сомнения, она образовалась от той роковой встречи с другим автомобилем, водитель которого тоже хотел убраться как можно быстрее от проклятых тварей. Я задаюсь вопросом, забирался ли кто-то в машину, когда замечаю, что у неё не хватает колеса. Тихо посмеиваюсь, потому что лексус был стареньким и паршивым, так что вряд ли мародёры смогли далеко уехать с украденными деталями помимо колеса. Чтобы не упустить шанс встретиться с Эрвином и Ханджи, нам, вероятно, следует поторопиться. Однако я чувствую, что это последний раз, когда я побываю здесь. Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь обратно к Леви: — Я хочу домой, — это двусмысленное заявление, но он, похоже, не готов испытывать никаких угрызений совести, поэтому не язвит. Может, понимает, что на меня это окажет терапевтическое действие в каком-то херовом смысле этого слова. Я принимаю его отсутствие аргументов за знак согласия и начинаю идти к месту, которое когда-то называл домом. Всё ещё зову домом.

***

Все растения, которые раньше окружали наш дом, мертвы, увядая в преддверии зимних холодов. Я бы сказал, что передний двор ничем не отличается от соседних, но это не так. Она посадила всё это своими руками. Поднимаясь по ступенькам крыльца, я задаюсь вопросом, действительно ли я пришёл сюда, чтобы забыть, или я просто хотел ещё больше помучить себя воспоминаниями о ней. Вероятно, и то, и другое, потому что, судя по всему, у меня есть некоторые серьёзные наклонности к саморазрушению, которые вызвала во мне смерть матери. Деревянные доски скрипят под моим весом, когда я иду к входной двери. Она приоткрыта, и через щель я вижу перевёрнутую книжную полку, которую Микаса использовала в качестве баррикады в тот роковой день. Вероятно, здесь были мародёры, потому что пространство между светильниками в гостиной выглядит как-то странно. Кровь начинает закипать от одной мысли, что кто-то рылся в нашей собственности, прикасался к тому, что ему не принадлежит. Теперь, когда я знаю, что многие предметы незаменимы, это ощущается по-другому. Как фотографии, например. Я чуть не убил Леви из-за того простого факта, что он прикоснулся к ним. Желваки на челюсти начинают гулять, когда я представляю, что воры могли сделать с оставленными здесь вещами. Дверная ручка кажется холоднее, чем я помню, металл обжигает ладонь. Я на мгновение останавливаюсь, размышляя, действительно ли хочу пройти через это. Да. Я толкаю дверь плечом, раскрывая до конца. Странно возвращаться сюда спустя столько времени. Будто мне больше не рады. Будто это больше не мой дом. Волна беспокойства почти сбивает меня с ног, когда я переступаю порог. Это не то же место, в котором я вырос. Не тот самый дом, что был моим пристанищем на протяжении восемнадцати лет. Это что-то другое. Что-то чужое. Мои пальцы скользят по стенам прихожей, пока я пытаюсь почувствовать хоть что-то родное. После того, как шаги сзади меня замедляются, становится темно, потому что свет дверного проёма больше не освещает дом. Предполагаю, Леви закрыл её из соображений безопасности, учитывая, что я непреднамеренно пренебрегаю ими. Он до сих пор ничего не сказал. Не уверен, зачем он притворяется немым — из-за уверенности в том, что я не в себе или потому что хочет дать мне время, чтобы пережить всё это. Надеюсь, что последнее, но мне не хочется уточнять. Моё дыхание прерывается, когда я встречаюсь глазами с лицом моей меланхолии. Она лежит на полу лицевой стороной вверх и просто ждёт, когда я её подниму. Нет, дело не в ней. Её больше нет, Эрен. Я с трудом отвожу взгляд от фотографии, но сцена, с которой я знакомлюсь после, не кажется мне лучше. В гостиной царит полный беспорядок. Столы перевернуты на бок. Лампы разбиты вдребезги на деревянном полу. Фотографии в рамках бесцеремонно сорваны со стен. Брызги крови окрашивают стены и половицы в уродливый багряный цвет. Подождите, кровь? Моя голова поворачивается к Леви, потому что внезапно я думаю, что это была ужасная идея. У нас почти нет никаких средств защиты; и вот я иду с завязанными глазами в угол, потенциально загоняя нас в ловушку. Глупый. — Думаю, это было глупо. Мы можем идти, — мой голос звучит надломленно, он пронизан сожалением и разочарованием. Я не смею взглянуть на него, потому что знаю, что ничего в этих угольных глазах не избавит меня от давящего чувства неловкости внутри. Я вижу, как его тень приближается, пока он не оказывается прямо напротив фотографии меня. Я жду, что он остановится, как всегда, положит руку на плечо, ободряя. Но он этого не делает. Он продолжает идти. И внезапно я злюсь, потому что это не его дом. Я поворачиваюсь к нему лицом, готовый выпустить весь неуместный гнев, который начал закипать в моих венах. Он стоит ко мне спиной, но я как будто вижу его насквозь, вижу, какой предмет у него в руках. Я был зол, но теперь я взбешён. Ноги несут меня с пугающей скоростью, я тянусь к нему, хватая его за плечо холодной рукой. Он бережно держит латунную рамку, проводя пальцами по краям. — Какого хера ты творишь? Я сказал, что мы уходим, — да, я знаю, что веду себя иррационально. Но прямо сейчас я не хочу откликаться ни на какие чувства, кроме этой ярости, пронизывающей меня. Этот гнев кажется правильным. Будто это то, для чего я был рождён. Леви приподнимает тонкую бровь, глядя на меня, и, чёрт возьми, его скептицизм выводит меня из себя еще больше. Мои глаза сужаются в опасные щелочки, которые на этот раз, я уверен, излучают раздражение, которое мне очень хочется выпустить. — Разве русский — не твой родной язык или что-то в этом роде? — мой голос дрожит, выдавая тот факт, что за напускным гневом скрывается уязвимый мальчишка. Тот, что очень старается продлить этот акт агрессии. Леви ничего не говорит, передавая рамку мне в руки, и просто принимая то жалкое оправдание, что у меня есть, для такого поведения, — я… я не хочу этого! Я п-просто хочу уйти. Ты что, блять, не можешь просто послушать меня? П-просто послушай меня... — я опускаю голову, когда начинаю переходить на шёпот, молча борясь с демонами в голове, которые велят мне разбить рамку о череп Леви. Я стараюсь убедить себя, что в этой фотографии нет ничего особенного. Что если Леви хочет сжечь её к чёртовой матери и развеять пепел по морю, то так тому и быть. Но это из-за неё. Из-за моей матери. Так что, наверное, это важно. Чёрт, это точно важно, если этого достаточно для того, чтобы я так мучил Леви. Она была бы так разочарована во мне, да? Это не тот сын, которого она вырастила. Если бы она увидела, как сильно меня поглотил гнев, что бы она сказала? Огрубевшие подушечки знакомых пальцев начинают потирать мои щеки, вытирая остатки слёз, о которых я даже не подозревал. Зелёные глаза сталкиваются с серыми, когда я поднимаю голову, чтобы встретить сочувственный взгляд Леви. Это так глупо. Я всегда стараюсь запечатать агрессию как можно глубже в себе, но каждый раз, когда я только убеждаюсь, что она ушла, происходит это. Она появляется вновь, как хулиганы в школе, которые издеваются над тобой при каждом удобном случае. Я хочу выкинуть её из головы, уничтожить это чувство, которое всегда оставляет меня таким чертовски опустошённым. Но что бы я ни делал, эта сволочь всегда будет прятаться в глубине моей головы, ожидая возможности уничтожить все мысли своей яростью. А теперь я втянул ещё и Леви под перекрёстный огонь; и… он всё ещё здесь. Смотрит на меня этими грёбаными глазами, молча убеждая в том, что он принимает меня целиком, как бы неправильно я себя ни вёл. И я этого не заслуживаю. Он должен быть зол, возмущен моим безрассудным поведением. Вместо этого он довольствуется тем, что принимает эту вспышку гнева, оседлав её, как своего рода эмоционального вьючного мула. Я думаю, это своего рода благодарность за все те времена, когда я был его поддержкой, когда я прижимал его к себе. Это какая-то ёбнутая версия игры «Give & Take», да? Но я не хочу этого. Не хочу, чтобы Леви чувствовал себя обязанным утешать меня только потому, что я предлагал ему подобие этого слова в прошлом. «Я хотел бы быть твоим другом, Зеленоглазка. Не сомневайся в этом». Это правда, да? Он бы не стоял передо мной, если бы это была просто какая-то попытка утешения, вызванная чувством вины. Леви заботится обо мне, а мне нужно перестать забывать об этом. Характерный звук двигателя грузовика выводит меня из оцепенения. Блять. Грузовики подразумевают людей, а люди означают неприятности. Мои глаза лихорадочно ищут ответы на лице Леви. Что нам делать? Серебряные глаза отрываются от меня, оглядывая комнату в поисках возможного решения нашего неуклонно обостряющегося затруднительного положения. Внезапно его взгляд возвращается ко мне; и, если судить по выражению этих затуманенных глаз, я бы сказал, что он нашёл ответ. — Шкаф? — быстро киваю ему, лихорадочно пытаясь вспомнить, где находится чёртов шкаф. Мне не нужно долго думать, потому что, прежде чем я осознаю это, Леви хватает меня за руку и тянет в направлении (как я думаю?) шкафа. Рамка выскальзывает у меня из рук прежде, чем я успеваю подумать о том, что происходит. Всё вокруг меня замирает, когда я слышу, как стекло разбивается о деревянный пол, а хрустальные осколки разлетаются во все стороны. Кажется, прошла вечность, пока я смотрел на пол, где рамка всё ещё покачивалась, дразня меня каждым движением. Мне жаль. Я вырываюсь из оцепенения, вызванного страхом, когда моя спина соприкасается с разными предметами, расставленными на полках маленького шкафа, в котором Леви пытается нас спрятать. Когда его тело начинает прижиматься к моему, я начинаю думать, что шкаф, возможно, был не лучшим выбором для укрытия. Свет рассеивается, когда дверь со щелчком закрывается, оставляя нас в полной темноте, за исключением маленькой светлой полоски, скользящей под дверцей. Я пытаюсь вспомнить, в каком именно шкафу мы находимся по окружающим нас предметам. Моя рука натыкается на что-то… мягкое? А, шкаф для полотенец. Что ж, если дело дойдет до худшего, я думаю, мы сможем задушить наших нападавших до смерти дорогими вышитыми полотенцами для рук, на покупке которых настояла когда-то мать. Я понимаю, что воспоминания о навязчивых покупках моей матери заставили меня забыть, что Леви прижимается ко мне всем телом. Я застыл, слишком напуганный тем, что любые мои движения будут услышаны незваными гостями снаружи. Может быть, я ошеломлён также тем, что прижат к Леви чуть больше, чем полностью. Он замечает, насколько я напрягся и раздражённо фыркает: — Эрен, блять, перестань вести себя так, будто я засунул тебе палку в задницу. Я не… — его прерывает громкий скрип открытия входной двери. Он наклоняется к моему уху и шепчет, обдавая горячим дыханием кожу. — Не говори ни единого слова, Зеленоглазка, — губы Леви касаются мочки, когда я молча киваю. — Не могу поверить, что только этот блядский дом никто не додумался заколотить, — я вцепляюсь в рубашку Леви, когда хриплый голос разносится по комнате, — и только посмотри, он полностью разграблен. Охуительно, — шаги приближаются к нам, а я чувствую, что начинаю слегка дрожать в объятиях Леви. Он переплетает наши пальцы и поглаживает меня, успокаивая, пока я стараюсь убедить себя выдохнуть. Пока я слушаюсь Леви, со мной всё будет в порядке. Я доверяю ему. Раздаётся другой голос, а я начинаю задаваться вопросом, было бы лучше просто сдаться сейчас или быть пойманным позже: — Заткнись и лучше осмотрись. Боссу не понравится, если мы снова вернёмся с пустыми руками. Ты ведь помнишь, что случилось с Томом, верно? Шаги прекращаются, и я слышу раздражённый смешок. — Том был ебучим идиотом. Это было убийство из милосердия к нему. — Неважно, просто знай, что я не буду прикрывать твою жалкую задницу, когда босс спросит, почему ты ничего не нашёл. — Уёбок, — шаги возобновляются, становясь всё громче и громче. Я крепче сжимаю Леви, напоминая себе, почему не должен выпрыгнуть из шкафа прямо сейчас и разбить головы этим ублюдкам. Глубокий вдох, Эрен. Глубокий вдох. Раньше, когда я представлял себе эти слова, у меня в ушах звучал голос Армина. Теперь это Леви. Твёрдый и глубокий, обещающий, что всё будет хорошо. Я стараюсь отвлечься от звуков снаружи, сосредотачиваясь на том, как поднимается и опускается грудь Леви напротив моей. Я не понимаю, как он остаётся таким спокойным; но его самообладание — это одна из немногих вещей, которые имеют власть надо мной. Должен ли я завидовать этой имитации спокойствия? Завидовать, что я не могу заставить своё тело сделать то же самое? Я солгу, если скажу, что оттенки зелёного не пульсируют сейчас у меня перед глазами. Эта зависимость похожа на ядовитую змею. Обманом заставляя тебя жить в полной уверенности в себе, пока ты больше не сможешь защищаться. Я хочу быть тем, кто защитит его, скажет ему, что всё будет хорошо. Но пока получается только наоборот, не так ли? Я всегда дева в беде, застывающая, когда дело доходит до драки. Меня подташнивает, когда я сильнее впиваюсь пальцами в ткань рубашки Леви, пытаясь убедить себя, что я не просто какая-то обуза. Я слышу голос, кричащий из другой комнаты: — Ты уже что-нибудь нашёл? Это место начинает меня пугать. Первый хриплый голос ближе, чем когда-либо, кажется, прямо перед дверью шкафа: — Ничего. Если только не считать эту фотку чем-то особенным, — мои глаза расширяются, когда я думаю о том, что он, вероятно, держит в своих руках, — думаешь, я успею это сделать? Она пиздец сексуальная, — Леви сжимает меня крепче, умоляя сохранять спокойствие. Мои руки дрожат под его хваткой, и одна из моих ладоней уже нащупала тонкий нож, спрятанный у меня за поясом. — Скорее всего, она уже сдохла, придурок, — мои пальцы впиваются в рукоятку ножа. Я собираюсь убить их. Я собираюсь, блять, убить их всех. Но слышу громкий вздох, — чёрт, мы же не настолько ёбнутые, да? Дай мне посмотреть на фотку, — шаги эхом разносятся по всей комнате, оповещая об уходе первого незнакомца от дверцы шкафа. Дыхание Леви обжигает мою шею, когда он шепчет: — Если ты не хочешь, чтобы нас убили, тебе нужно успокоиться. Я.… — он делает глубокий вдох, кладя лоб мне на плечо. — Я знаю этих людей, узнаю их голос; они не будут церемониться с твоей тощей задницей. Ты, наверное, думаешь, что их всего двое, но я, блять, гарантирую, что в том грузовике снаружи может быть ещё с десяток. Ты… ты сказал, что доверяешь мне, верно? — я киваю, до сих пор слишком взвинченный, чтобы произносить связные предложения. Его рука тянется вверх, чтобы обхватить мой подбородок, — Тогда докажи это, Зеленоглазка. Покажи, как ты доверяешь мне, — я отпускаю нож, его слова прорываются сквозь наполненный яростью туман, который сгустился вокруг меня. — Видишь, я тебе говорил! В последний раз, когда я видел такие глаза… бля, просто представь себе этот взгляд, когда тебе… — Заткнись, Хьюго. Нам нужно закончить обход этой помойки. Ты же знаешь, не стоит заставлять босса ждать. Пошли наверх, проверишь под кроватями и, может быть, твоя извращённая задница что-нибудь найдёт. Мужчина усмехается: — Я уже нашёл, что мне нужно, — я стискиваю зубы, умоляя себя не обращать внимания на то, как они опошлили фотографию. Эти люди — монстры, грёбаные дегенераты. Я бы оказал миру услугу, если бы избавил его от них. Мне ничего так не хочется, как перегрызть им глотки, позволив рекам крови затопить пол. Но я не могу. Я должен сохранять спокойствие; если не ради своего собственного благополучия, то ради благополучия Леви. Незнакомцы поднимаются по лестнице, после чего Леви отстраняется от меня и хватается за ручку шкафа. Однако, прежде чем повернуть её, он смотрит на меня: — Задняя дверь? —Д-да. Прямо через кухню, — полоска света прорезает темноту, когда Леви приоткрывает дверь. Я хватаюсь за его куртку сзади, как потерявшийся ребенок, которого забирают обратно к родителям. Он высовывает голову наружу, угольно-чёрные глаза ищут какую-либо опасность. Я предполагаю, что путь свободен, когда он тянет меня за руку и начинает вести через прихожую. Леви выглядит так безрассудно, пытаясь нас вытащить; маска равнодушия слетела с его лица. Я беру инициативу на себя, сжимая его руку, когда направляюсь к задней части дома. Проходя мимо лестницы, я слышу это. Шаги. — Ну, это была пустая трата времени. Всё, что можно было спиздить, уже спизжено, — чёрт, чёрт, чёрт. Я оглядываюсь на Леви в надежде, что у него есть решение. Подождите. Это мой дом. Дыши, Эрен. Я знаю, что я делаю. Это мой дом. Это мой дом. Я тяну Леви за руку, ведя на кухню. Я защищу тебя. Толкаю Леви за кухонный островок, молясь, чтобы эти придурки нас не засекли, — босс будет взбешён, — кидаю взгляд на потолок, моля Фортуну быть благоразумной. Моя ладонь прижата к груди Леви, крепкие мышцы которой напрягаются под моим прикосновением. Как же неуместно сейчас фантазировать о том, каким выглядит он без…стоп. Эрен, сосредоточься на том, чтобы спасти ваши задницы. Ах, спасибо тебе, совесть. Ублюдок с фотографией моей матери, Хьюго, говорит: — Ты проверил кухню? — я перестаю дышать, кровь стынет в моих жилах. Снова поднимая глаза к потолку, я молюсь. Пожалуйста. Только одна вещь. Просто позволь нам выбраться отсюда живыми. — Да, я проверил ёбаную кухню. Это первое место, куда я заглянул, тупица, — спасибо, просто спасибо. Моя рука падает с груди Леви, когда я избавляюсь от напряжения, которое сковывало моё тело всё это время. Она падает, задевая один из тех злополучных барных стульев, от которых мама так не хотела избавляться. Когда он падает на землю, я не могу отделаться от мысли, что я знал наперёд о скрытом мотиве, почему мне хотелось выкинуть их куда подальше ещё тогда. Раздаётся лязг от соприкосновения металла с деревом, после которого воцаряется мёртвая тишина. Я знаю, что те мужчины ещё в доме. Я знаю это. Входная дверь не была открыта, я бы услышал. Но подождите, она вообще закрывалась? Лихорадочно гоняя эти мысли, мне кажется, что эти придурки не додумались бы прикрывать за собой дверь. Так что, может быть, они ушли. Да, они точно… — Ты уверен, что проверил кухню? — блядь, блядь, блядь. Леви толкает меня в грудь, вытаскивая пистолет, в котором оставалась всего одна пуля. На кухне нет никаких стен, она лишь окружена столешницами. Он целится из пистолета в открытое пространство, ожидая, когда один из мужчин покажется. Мне тоже следовало бы вытащить свой пистолет; но он буквально пуст, последняя пуля была израсходована на ходячего, в Стохесе. Может быть, мне всё же стоит его достать, чтобы запугать их, заставить подумать дважды, прежде чем связываться с нами. Дрожь в вытянутой руке Леви говорит мне об обратном. Шаги звучат уже совсем рядом, пока… их не прерывает звук шаркающих ботинок об пол. И вот она, ситуация, когда я готов сказать, что счастлив появлению зомби. Рычание доносится из прихожей, переключая на себя внимание. — Блять! Какого хера они делают здесь?? — крепко стискивая мою кисть, Леви отрывает меня от земли; потому что если это не сигнал от Фортуны на наш второй шанс, то я не знаю, что это. Мы на корточках медленно двигаемся в сторону белой двери, которая сияет, как маяк надежды на выживание. Стоны зомби заглушаются скользким звуком металла о плоть, и я только могу предположить, что ходячий перестал быть проблемой. Внезапно воздух наполняется смехом и голос, которого я до этого не слышал, произносит: — Ох ты ж, это было ахуительно! Видели бы вы свои лица! — Леви почти добрался до края столешницы, когда послышался хлёсткий звук от пощёчины. — Из-за тебя нас могли убить, ты, ублюдок! Знаешь что? Пошел ты нахуй, — разъярённый голос Хьюго разносится по всему этажу, заставляя меня посмотреть на него через островок. Сейчас их трое, и все (насколько я могу судить) хорошо вооружены, — блять, я заканчиваю с этим дерьмом. Сам ищи свои грёбаные припасы, — я вижу, как Хьюго задевает плечом смеющегося мужчину, выходя из дома. Я опускаюсь обратно, когда понимаю, что мы дошли до края столешницы. Леви переводит взгляд на меня, вопрошая. Я доверяю тебе. Я киваю, надеясь, что он понял меня. Незнакомец снова начинает говорить: — Он не понимает, блять, шуток, клянусь. Ладно, давай выбираться отсюда, — Леви воспринимает это как сигнал и начинает продвигаться к двери. Я следую за ним по пятам, не желая, чтобы побег занял больше времени, чем необходимо. Его рука лежит на серебряной ручке, однако он не торопится сбежать. Он внимательно смотрит за мужчинами у входа, вероятно, ожидая, когда те откроют дверь. Леви намного умнее, чем я представлял. Всё дерьмо, что произошло в Стохесе, казалось, сломало его, подавило сообразительность. Но нет, чёрт возьми, я бы уже вырвался на улицу, стремясь скорее сбежать. Леви же сразу понял, что задняя дверь, вероятно, скрипит сильнее передней, ведь ей никто давно не пользовался. Молча аплодирую ему за это. Обе двери открываются одновременно, и мы оба готовимся к побегу. Леви молча вскакивает на ноги, подавая мне руку. Я проскальзываю сквозь дверной проём, он следует прямо за мной. Проходя мимо, я бросаю последний взгляд назад, и… Нет. Кровь стынет в жилах, когда наихудший сценарий начинает разворачиваться прямо передо мной. И я не уверен, чьи глаза распахнуты шире: мои или ублюдка, который сейчас пялится на меня из дверного проёма.