Мягкий бродяга

      Промокшие насквозь толстовка и джинсы, превратившиеся в липкую массу, тянут к земле. Тело знобит, изо рта вырывается едкий хриплый кашель, раздирающий горло. Капли дождя катятся с волос и заливают глаза.       Так он долго не протянет.       Вокруг лес, окутанный сумерками, и ни души. Как он туда забрел — не помнит. Просто шел вперед с мыслью не останавливаться. Кажется, покойный отец говорил ему нечто подобное. Движение — это жизнь, Чуя. Вот Чуя и двигается. То дергано, то еле плетя тяжелые ножки-спички. Вымокшие кроссовки месят грязь, пропуская ее внутрь с мерзким хлюпающим звуком. К джинсам липнут опавшие осенние листья, будто пытаясь найти спасение.       Вдалеке на краю обрыва виднеется обветшалая хижина, чудом не развалившаяся от ветра и проливного дождя. Чуя добирается до нее быстро, с каждым шагом чувствуя, как силы покидают тощее тело. Ел он в последний раз, кажется, позавчера — стащил остатки остывшего удона у зазевавшегося старика. На дне тарелки бултыхались недоеденные кусочки вареного яйца, выплюнутые водоросли и чужая слюна. Повезло, не иначе.       Дверь скрипит, но хоть поддается на слабый толчок. Наглая заноза забирается под кожу, щекочет, но Чуя не чувствует ничего, кроме смертельной усталости. Внутри лачуги темно, хоть глаз выколи. Пахнет сыростью, которая вмиг морозит больные легкие и ледяной коркой покрывает сердце. Под битым занавешенным окном матрас. Чуя сдирает ткань, пропуская сумеречный свет. Матрас встречает желтыми пятнами мочи и зарослью плесени. Примятый кем-то чужим, но сухой. Рядом плед, еще не до конца сожранный молью.       Чуя сворачивается, укрываясь пледом и рвано дышит, не веря, что можно чуть-чуть поспать. Мало ли, кто еще приметил хижину.       Монотонные звуки разбивающихся капель усыпляют. В голову проползают мысли о смерти. Какая смерть на вкус? В животе погано урчит, оглохнуть можно. Смерть наверняка сладкая, думает Чуя, облизывая искусанные губы. Смерть еще никогда не чудилась такой прекрасной и желанной.       Заснуть Чуя не успевает. Вздрагивает, а затем каменеет. В углу, где догнивает стол, заваленный мусором, слышится глухое рычание.       Чуя привык выживать. Он потерял родителей, обрел долги. Потерял дом, обрел подворотню. А сейчас он наконец-то потеряет жизнь и обретет смерть. Вот как все закончится. Он сдохнет, как ему и положено. В жизни существует баланс, Чуя.       Из-за стола что-то неловко сверкает. Показывается краешек лезвия, заляпанный кровью, а за ним морда с пустыми глазами. Они бесстрашно таращатся на Чую, отливают злостью, но тут же смягчаются. Демоненок скулит, устало перебирая лапками. Он выползает из укрытия весь в крови. Под ее коркой в темноте совсем не разглядеть цвет шкурки.       — Гав, — пищит демон.       — Ты тоже умираешь? — вздыхает Чуя ранеными легкими. Костлявая ручонка тянется к демону и замирает над лезвиями крошечной пилы. — На, — предлагает он себя и опускает веки, ожидая, когда ему откусят пальцы.       Кожи касается горячий язык. Должно быть противно, но до чертиков приятно. Потом боль, слабая, как от бумажного пореза. Ну, все. Сейчас его скушают на ужин.       Чуть приоткрыв веки, Чуя не верит в увиденное. Демоненок, жадно вцепившийся в руку, мирно пьет кровь, прикрыв глаза-бусинки. Уже не больно. Клыки, как мини-зефирки, кажутся воздушными и совсем не ощущаются на коже.       — Гав-гав, — шепчет демон, будто не хочет тревожить умирающего человека. Его взгляд оживает, мокрый язык проходится по раскрытой ладони Чуи. От этого дружелюбного жеста становится светлее где-то на дне обманутой души.       Демон потягивается, как собачка. Стряхивает капли крови со шкурки.       Рыжий.       — Да мы с тобой прям братишки, — хрипит Чуя, отхаркивая бордовый сгусток. Слабо вытирает его рукавом куртки, пропитанный слоями гнилой крови.       Демон жалобно скулит, неуклюже забирается под плед и внимательно изучает лицо напротив. Кладет голову рядом осторожно, точно боится поранить лезвиями, убившими явно не одного человека.       — Ты что просто вылечился? — Чуя тыкает кончиком пальца лезвие и вздыхает. — Жрать меня не будешь? Я настолько ничтожен?       — Гав, — говорит собачка-демон и тянется к лицу Чуи.       У Чуи грязь в мокрых волосах, кровь на губах, а на глазах слезы. Он прижимает демона к себе в приступе отчаяния. Рыжая шкурка покрыта запекшимися колючками крови, но все равно мягко ласкает руки и лицо. Демон похож на игрушку, каких раньше у Чуи было много. Все распродал, чтобы не торговать собой.       Демон чудной. Смотрит огромными глазами, урчит и облизывается довольный. Чуя гладит пушистую грудку и чувствует, как бьется сердечко. Он моргает и понимает кое-что очень важное.       Вчера он потерял семью. Сегодня обрел друга.       И если друг-демон решил, что должен выжить, то Чуя тоже постарается.