Deep and sharp

      Острые поцелуи, колкие как снежинки, пробегают по коже, вызывая волнительный трепет. Золотые глаза блестят, за их ярким неясным светом ничего не видно, за годы он узнал достаточно, чтобы не искать правду в этих глазах. Сердце билось громко, сотрясая хилую грудную клетку. Вот и правда, клетка, выпорхнуть бы, умчаться прочь вместе с этим безумцем.       Холодные шероховатые руки, изрезанные древними узорами, касаются бледной, почти что просвечивающей коже. Золотые вены, как русла каменных рек — крепкие, широкие, бледная кожа же — тонкие корни грибов, голубовато-синие. Кажется странным, что такое слабое хилое тельце вмещает в себе такую огромную силу. Усмехается.       Сладость губ сравнима со сладостью вина. Лучшего, старого из османтуса и закатника, теперь такого вина не сыскать во всем Тейвате, впрочем, не нужно о прошлом, оно придает горечь настоящему.       Чужое горло так красиво изгибается манит, дракон внутри призывно рычит вцепиться в него, пока яркая кровь не разольётся рекой на языке. Этот мальчишка был так безумен, ведь знает же, как тяжело Мораксу удержать самого себя от собственной первобытной природы и каждый раз становится на грань лезвия ножа, игриво пробегая по самому кончику.       Вместо укуса — поцелуй. Вот так укрощают древних божеств, подставляя им под удар самое слабое и дорогое, смотря с нежностью и доверием. Моракс жмурится, а потом слегка прикусывает кожу, отчего вдоль спины волнительно шевелится жесткая золотая грива, что порой пробивается, когда он теряет над собой частичку контроля.       Нежные маленькие ладони опускаются на голову, гладят, заправляют темные жесткие пряди за ухо, пробегаются кончиками у основания рогов. Дракон напряженно замирает, испытывая острое желание прильнуть ещё сильнее. Его рога слишком уязвимая зона, но он позволяет тонким пальцам чертить на них узоры из воздуха и дергать, притягивая к себе.       Движения Барбатоса игривые, ему что на лире играть, что на нервах, что на чужом теле. Делает он это, конечно, виртуозно. Моракс ощущает себя цинем в руках профессионала, да и звучит он почти также, только более низко и приглушенно.       Мягкие губы Анемо Архона нежно целуют в лоб. Этот поцелуй такой странный, выбивающийся из общей картины страсти, но благоговейный, наполненный высшим благословением, какое один Бог может дать другому. Моракс щурится, почти мурча от внезапной нежности, такой естественной между ними и всё же редкой.       Их страсть сотрясала горы и вызывала шторма на море. Их страсть обрушивала камни и ветряной песней звучала в высоком небе. Их любовь прорастала сквозь землю семенами одуванчика и листьями гинко уносясь к облакам. Их нежность воскрешала память.       Поцелуи стали чуть медленнее, длинный язык щекотал белую кожу у самых ключиц и ниже. Барбатос сладко постанывал, позволяя Мораксу творить с ним всё, что тот захочет. Его белые крылья веером разметались по чёрному шёлку, создавая поистине восхитительный контраст. Моракс бы соврал, если бы сказал, что не любил эти крылья.       В глазах Анемо Архонта танцевала буря. Потемневшие от желания, похожие на небо во время грозы над морем, его глаза издавали приглушенное бирюзовое сияние, такое притягательное, что даже все сокровища мира гасли перед этим светом.       Руки сжали тонкую талию, мальчишка прижался к нему, бесстыдно демонстрируя свою заинтересованность. Впрочем, они были слишком давно и слишком многим друг для друга, чтобы испытывать хоть какую-то совесть или стыд.       С губ Барбатоса срывался шепот, он снова говорил свои пошлости, порой от его слов даже такому старику, как Гео Архонту, повидавшего за свой век много вещей, становилось стыдно. Шепот завораживал. Сама природа словно сотворила это существо таким, чтобы оно подчиняло его своей воле. Будто бы драконья гордость привлекла такой гнев небес, что они обрушили на него своё лучшее творение — чей голос и блеск глаза обязательно обратят гордеца в камень.       Моракс грубо проводит длинным раздвоенным языком по розовым соскам, срывая резкий полу-вдох, полу-стон, глаза цвета бушующего неба распахиваются, и снова щурятся, довольные, полные горделивой радости. Эти розовые ореолы манят его. Они такие нежные, чувствительные — даже слегка шероховатый язык дракона слишком сильным нажатием может причинить боль. Это было так восхитительно. Полная власть и в тоже время полная ответственность. Моракс ликовал в душе, когда острая грань его языка слегка ударяла по плоти, вызывала бурную реакцию Барбатоса. Не только Анемо Архонт умеет дразниться.       Болезненное напряжение в паху растёт. Это так неудобно — быть человеком. Слишком очевидная открытость и заинтересованность, слишком большая чувствительность. Да и сам он слишком большой для того же Барбатоса, благо тело Бога способно принять куда более странные вещи и формы, сколько сил нужно потратить на одно лишь удержание гнозиса.       Мальчишка приподнимает колено, упираясь в напряжение, с губ дракона скатывается стон. Давление в паху увеличивается, но коленка лишь сильнее слегка опускается, чтобы снова поднятья, дразня ритмичным движением. Моракс хочет возмутиться, но его рога оказываются в плену.       Барбатос тянет его на себя, опрокидывает, запуская пальцы глубоко в волосы, от чего вдоль всего тела мурашки бегают, а сам трется об него коленом и бедрами, вызывая очередной стон. Золотые жилы полыхают, кажется, что внутри расплавленное золото. Моракс не уверен, стоит ли говорить об этом, потому что в жилах его и правда драгоценный металл, кровь его — мера всех вещей и ценность всех договоров. Барбатос всегда восхищался этой самопожертвенной стороной дракона, сам бы он не стал набивать своим детям подушки из собственных перьев.       С губ Моракса срывается стон-рычание. Он раздразнился, распалился, и мягкий ручей нежности обращается жаркой волной страсти. Это было так естественно для них. На Барбатосе все ещё возмутительная одежда, прикрывающая низ его живота. Эта андрогинная красота притягивает, сегодня они оба мужчины, потому что разыгрывать неопытного юнца барду нравилось куда больше. Однако они оба знали, что в любой момент могут сменить облик на что угодно.       Их притягательность никогда не была чисто физической, однако и она была следствием этого странного союза земли и неба. Барбатос обожал гриву и волосы луна, обожал эти восхитительные рога и тяжелый хвост, что сворачивался вокруг ног, не позволяя убежать.       Моракс неторопливо стянул с него эти с позволения Селестии шорты. Чужой жар упирался в ладонь, горячий и немного влажный. Шершавые пальцы опустились между ног Анемо Архонта, почти полностью накрывая его. В такие моменты дракон внутри ужасался, каким огромным он был в сравнении с этим юным божеством.       Барбатос восхитительно распахнул губы, после чего приподнялся на локтях, целуя Моракса в шею. Дракон замер, приготовившись к нападению, хвост его задрожал, но дорожка поцелуев успокоила, заставляя издать протяжный звук удовольствия. Это было так опасно — всё равно что танцевать с мечами. Ходить по самой кромке между животным и рациональным.       Руки Барбатоса сместились на крепкую спину, вдоль которой острыми позвонками шёл жесткий янтарный хребет. Моракс выгибался под этими руками, звучал и сиял, словно слабый огонёк в тёмной комнате. Старые шрамы тянулись по этой крепкой спине, крестами-линиями пересекая бока и грудь. Венти целовал их все в разное время, ведь каждый такой шрам был победой. — Скажи мне, что ты хочешь? — шепчет дракон, в голосе его — гул камней на высотах, музыка гор и песня земли и железа. — Заполни меня собой, — смешком отвечает Барбатос, целуя в грудь у самого сердца.       Пальцы дракона легким движением перемещаются ниже, концентрируясь, пока язык выписывает древние руны на теле. Анемо узоры на груди и бедре издают свечение, Барбатос словно огонёк в стекле, яркий и притягательный. Под его кожей сила, такая сила, что ни одному смертному не снилась, а он играючи сносит высокие горы, позволяя любому доходяге бросить в себя камень в баре.       Моракс никогда этого не поймёт, а его драконья гордость никогда этого не стерпит. Впрочем, он ведь и раньше так думал, а теперь плавится тягучими полосами мёда под руками этого бога.       Нутро у Барбатоса узкое и горячее. Он может быть каким угодно, и с этим ничего не поделать, потому что ветер всегда ведёт свою игру, смешливо ломая чужие правила, забывая установить свои. Моракс не знает в какой момент он стал таким жадным до плотского, впрочем, статус бога не делает его выше земного, ведь кровь его и плоть его породила земля. А уж про Барбатоса и говорить нечего, тот шёл везде, куда только дул ветер. И куда только дул ветер, там был и Анемо Архонт.       Пальцы влажные, длинные, смазанные маслом с терпким ароматом, глубже проникают внутрь, больше дразня, чем что-то ещё, но за годы Моракс тоже достиг некоторых успехов, ему хватило бы одного языка, чтобы заставить Барбатоса кончить.       Теплые крылья подрагивают в напряжении, сбивая шелковое одеяло на пол. Лицо у Барбатоса красное, горячее, а глаза тёмные — два колодца. Что-то внутри Моракса сжимается от этого зрелища, связывается в узел. Разве кто-то мог иметь над ним подобную власть?       Первые движения неторопливые, они слишком давно не виделись, чтобы можно было совершенно забыть про приличия. Жар чужого тела опаляет, почти лишая разума. Это было столь естественно для него, и в тоже время странно. Анемо энергия гудела под кожей Барбатоса, она пыталась войти в резонанс с тяжелой энергией камня, победить или подчиниться.       Гео элемент мог вместить абсолютно любую силу, разорвать огонь и воду, но только хитрые ветряные поцелуи могли игриво касаться его, не вызывая ответа. Воздух был гибким, подвижным, Анемо, Архонт же был лёгким и мелодичным. Голос его звучал удивительно хорошо, Мораксу казалось, что он руководил оркестром именем Барбатоса. Это было обманчивое впечатление, потому что мальчишка сам выбирал песню, позволяя Гео Архонту вести в этой партии.       Моракс целовал отрывисто, слегка покусывая, глаза застилала сизая пелена и только свет древних знаков на груди Анемо Архонта приковывал его, словно свеча призрачную тень. Собственная кровь кипела, конечности мелко подрагивали, и вся его сила кольцом сжималась в его нутре, собираясь в единое целое, чтобы потом окатить его волной пламени.       Бледные руки оглаживали бока и грудь, потемневшую кожу цвета земли и золота. Барбатос смотрел с восторгом, как древний Лорд возвышается над ним, как острые рога освещают темноту спальни, сливаясь игрой золота и бирюзы.       Их дыхания давно сбились, за окном танцевали ветра и даже по комнате бегал мелкий ветерок, что шелестел упавшим на пол одеялом. Барбатос ощущал как воздух в комнате стал заряженным, электрическим, как восхитительно чётко ощущается каждый волосок в гриве дракона, как собственные перья сладко трепещут в ожидании. Моракс двигался быстро, резко, он сам был таким острым, резким, стремительным, но каждое его движение оставалось вымеренным, оно не причиняло боль. Дракон знал какой силой он обладает и держал её в себе, всю до последней капли, отчего узоры на его древнем теле призывно сияли и гудели.       Анемо Архонту нравилось смотреть на лицо дракона, его холодная сдержанность все ещё сковывала скулы, и частично рот, но глаза его — раскалённое золото. Этот излом бровей и острота глаза, хищная, жадная, голодная. Он смотрел на барда как на собственное подношение, самое ценное и желанное.       Барбатос думал, что всё, что происходило между ними было восхитительно. Жар тела на двоих, острое, яркое сливание, вызывающую дрожь от основания шеи до кончиков пальцев на ногах, тяжесть гео-элемента внутри, отчего собственный гнозис излучал большой поток анемо-энрегии, опаляя его самого и Моракса, создавая иллюзию сильного ветра. Барбатос кусался, оставляя элементальные следы на груди и шее Моракса, за каждый поцелуй, что почти жёгся на груди древнего лорда, тот менял темп движения, заставляя Анемо Архонта поскуливать в мучительном ожидании. Они ведь были так близко.       Гео Архонт закусил губу, голова его слегка наклонилась, Барбатос, видя, что тот ходит по самой грани, хватает его за рога, притягивая к себе, отчего последняя линия защиты с треском рушится и Моракс падает в теплую глубину собственной слабости.       Это так мучительно сладко и отчего-то всегда недостаточно. Длинный язык обхватывает чувствительную горячую плоть Анемо Архонта, доводя его стоны до чистого, высокого звука, отчего в комнате начинается небольшой ураган. Мальчишка так и не научился полностью контролировать свою силу в такие моменты.       Они оба тяжело дышат. Страсть маской спадает с величественного лица, обнажая нежность. Ласковый разрез глаз смотрит бережно, руки касаются щеки и волос. Барбатос счастливо жмурится, позволяя позаботиться о себе.       Они оба переполнены и истощены своей страстью, она пронеслась над ними шквалистым ветром, и теперь, когда буря закончилась, два бога ласково водили пальцами по коже друг друга, прижимаясь один к другому.       Сладкая тьма ночи лилась в комнату через окно, она охватывала, обнимала, холодным воздухом изгоняя неистовство страсти. Барбатос зевнул, расправляя крылья, после чего прячет одно изгибом у спины, а другим накрывает Моракса. От перьев исходит запах озона, глубины небес на рассвете, Морак вдыхает этот аромат, засыпая, ему снится полёт над пиком Аоцан в первых лучах восхода и теплые длинные пальцы в жесткой гриве.