Малиновый закат в конце драмы

      До конца этого года остаётся всего пару дней, а после наступит две тысячи двадцать второй год. В нём уже точно не будет моего Антона, которого я до сих пор люблю. Не знаю, как я прожил этот месяц. Хотя нет. Выжил! Почти каждую ночь меня мучала боль в сердце — ноющая и пульсирующая. С каждым вздохом было тяжело дышать, и мне казалось, что это мои последние минуты. Но раз за разом я видел перед собой Антона — улыбающегося и светлого. Будто он — мой Ангел Хранитель.       То предположение не давало мне покоя и я гадал, как это вообще связано с Антоном. Но, зайдя в интернет, я нашёл кучу статей и фотографий, в которых упомяналось о «Синем ките». Прежде, я слышал об игре, но и слышал о её последствиях. От неё умирали тысячи подростков и продолжают до сих пор. В тот момент мне вспомнился смайлик кита в чате Антона и Иры. Значит, и она была игроком.       Что-то меня потянуло к тому элеватору, который наводил ужас, когда Шастун впервые привёл меня туда. Эта идея пришла внезапно, когда я лежал и пялился в потолок, анализируя информацию. Немедля, я собрался и ушёл из дома, чтобы, возможно, найти разгадку. Не верил, что он мог действительно играть, но… с другой стороны, откуда было столько порезов? Не мог же Шаст резать себя на постоянной основе просто так?       Когда я поднимался по старым лестницам, в углах которых валялся мусор, то вспоминал, как мы точно так же, ещё в ноябре, двигались вверх. А оказавшись на верхнем этаже, что-то заставило остановиться, сделать несколько шагов и замереть. Там пахло и сыростью, и старыми вещами, и чем-то незнакомым. Я огляделся. Увидел мусор и пыль, пару деревянных ящиков, какие-то доски и столы, а в дальнем углу — сундук. Удивившись, направился именно к этому предмету.       Время близилось к закату, поэтому медлить было нельзя. Нагнулся, коснулся сундука, который походил на тот, что описывается в сказках. Но он пыльный, будто его не трогали лет пятьдесят. Открыв, послышался запах пыли и чего-то ещё, чего я не смог понять. Плохо видно, поэтому включил фонарик на телефоне и принялся разглядывать содержимое. Всё бы ничего, если не коробка, которая подписана до боли знакомым почерком:

«Я знал, что ты придёшь и найдёшь. Это для тебя, Сень.»

      Смотрел как дурак на коробку с минуту, а после потянулся к ней и взял в руки. Она небольшая и лёгкая. Закрыл крышку сундука и потопал к выходу, поняв, что всё, что мне нужно было, я уже нашёл.       А сейчас я смотрю на неё, сидя за своим рабочим столом. Передо мной коробка, на которой я читаю одни и те же предложения, написанные родным почерком. Не решаюсь открыть, потому что боюсь, что окунусь в прошлое, где я был счастлив. Счастлив от того, что мой любимый был со мной. Он прибегал всегда ко мне, проводил время, рассказывая что-то, или молчал. Но даже этого молчания мне было достаточно, так как с Антоном и молчать хорошо.       Беру себя в руки, хватаюсь за коробку и ножницы, но в последний момент мне становится… то ли страшно, то ли трусливо. Делаю глубокий вдох и убираю коробку в ящик стола, вставая с места. Не могу пересилить себя, чтобы узнать содержимое того, что для меня приготовил мой парень.       Открываю окно, достаю пачку сигарет с зажигалкой и закуриваю. Знаю, что он снова здесь, но я уже не прошу прощения, потому что слишком много мыслей крутится в голове. Сизый дым выходит в окно, впитывается в одежду и отравляет организм. За этот месяц мне стало абсолютно плевать на здоровье, которое, кажется, ухудшается. Про таблетки и вовсе забыл, так как до них я попросту не дотягиваюсь во время приступов. Всё чаще они случаются, из-за которых пошевелиться не могу. А он рядом, всегда рядом.

***

      Две тысячи двадцать первый год неумолимо близится к концу. Я желаю, чтобы в нём остались счастливые мы и просто любили друг друга. Остаётся перешагнуть порог времени, и я окажусь в двадцать втором совершенно один. Шастун по-прежнему где-то всегда рядом, от чего я хочу улыбаться, но не могу. Будто бы живу в беспробудном сне, в котором потерял самое дорогое, что у меня было.       Стою на кладбище, глядя на убранную мною могилу от всяких веток и мелкого мусора. Теперь у него есть две розы — самые красивые. Совсем как он сам. Встаю на колени, садясь на них, опускаю голову и говорю:       — Не верю, что тебя нет… — поднимаю глаза на фотографию любимого, еле сдерживаю слёзы: — Я всё ещё твой «Сеня» и буду и дальше твоим, если позволишь… Прости, что не пью таблетки, сам видишь, что во время приступов у меня нет сил даже пошевелиться.       Подползаю ближе и кладу ладонь на заснеженный холм.       — Ответь мне на вопрос. Зачем мне жизнь, если в ней нет тебя? Я знаю, что твоя смерть не была импровизацией. Ты хотел умереть, давно планировал, да? Ты играл? В «Синий кит»? По какой причине ты вообще вступил в неё? Было настолько плохо, что ты решил, что суицид — лучший выход?       И ветер начал завывать.       — А как же я? Как же наша… дружба и любовь? Я ошибался в тебе?       Чувствую, как он садится рядом, смотрит на меня, а я не вижу его. Мне становится очень больно, потому что Антон покинул меня навсегда. Он остаётся в две тысячи двадцать первом, а я не хочу идти дальше. Каков в этом смысл? В наступающем и последующих годах не будет уже моего Антона, ради которого я не боюсь расстаться с жизнью. Даже не так. К которому я рвусь всей душою. Лишь бы мы были вместе вечно. У нас не осталось ничего, не считая прошлого, но осталась вечность, к которой я стремлюсь.

***

      Праздник — обычный день — прошёл для меня в тумане. Тридцатого декабря я провалялся в кровати, потому что не было желания даже вставать. Матери сказал, что неважно себя чувствую и нуждаюсь в постельном режиме. Она, конечно, забеспокоилась, но я заверил, что стоит только отлежаться. Отец же, смотрел строго и будто гадал, не лгу ли я. Но действительно состояние было такое, что силы потихоньку покидали меня.       Не удавалось уснуть — организм не хотел, — но удавалось плакать и лежать, отвернувшись к стене. Ощущал, что Шастун снова рядом, лежит и обнимает, а мне от этого только больнее.       Ближе к вечеру я-таки уснул и увидел сон, от которого проснулся с сильной болью в сердце. Будто я был на станции или пустом вокзале, стоял на рельсах, осматриваясь. Не понимал, как я тут очутился, если засыпал в своей кровати. Холод пробирал до дрожи, ветер щекотал кожу, отчего мурашки прошлись по телу. Сама тьма проникала в меня, отправляла внутренности ядом, который медленно и верно пожирал больше всего сердце. Вокруг не было никого, включая любое искусственное движение.       Озираясь по сторонам, через пару минут я услышал какой-то гул и шум. Не понимал, откуда доносился звук. Но чем больше я пытался понять, тем ближе он был. Совершив оборот в сто восемьдесят градусов, вдали показались два больших светящихся круга. И я наконец понял, что это за источник. Он ехал быстро и с каждой секундой сужал между нами расстояние. Самое страшное — это то, что я не мог ступить и шагу. Просто стоял и смотрел на то, как приближается моя смерть.       Поезд и сигналил, и моргал, а мне были не подвластны обычные движения. Сердце стучало как бешеное, делая последнюю сотню ударов. Он ехал прямо на меня — всё было ужасно реально — я смотрел, пуская одну слезу, которая тут же сделалась каплей на деревяшке подо мной.       Всё произошло за секунду, до которой я успел подумать об одном — «я хочу жить!». И он проехался по мне и я проснулся.       Открыв глаза, я принял сидячее положение, хватаясь за сердце. Оно болело по истине сильно и такой болью, что было трудно дышать. Я хрипел и хватал ртом воздух, жмуря от невыносимости глаза. Родители и сестра всё равно бы не услышали, ведь они уехали к тёте Майе, но обещали вернуться. Отлично было бы умереть, когда родителей нет дома. Попрощался бы с жизнью, как Антон.       От бессилия спиной лёг на кровать, жмуря глаза от такой боли, что сводит всё тело. Молился про себя о том, чтобы боль скорее ушла. Но одних молитв было мало, поскольку боль только усилилась и распространилась по организму. Я думал, что умру и больше не смогу делать то, что и обычно. Но видимо, меня помиловали, потому что на минуту сердце успокоилось, и я-таки смог дотянуться до тумбы и взять пачку таблеток. Выдавил одну и сунул в рот, дыша тяжело. Сполз по постели и придвинулся к стене. Таблетку не запить водой — бутылка на столе, — поэтому пришлось терпеть горечь и стараться проглотить.       Когда боль окончательно ушла, то я спокойно выдохнул и прикрыл глаза. Почувствовал присутствие Антона, а после и то, как он лёг рядом, прижался ко мне и обнял. По виску скатилась слеза, так как я понял, что то минутное спокойствие сердца было волей моего любимого. Он снова подарил шанс на жизнь. Но жизнь без него самого.       Вспоминая это, передёргивает и бросает в жар. В ту ночь я уснул, причём так крепко, что мама еле пробудила меня. А сейчас, сидя за обеденным столом, на котором стоят кружки, чайник и пачка пряников, то хочется вернуться в четвёртое декабря, когда моя любовь была жива и наблюдала за тем, как я уплетаю пряники. Всё стало таким бессмысленным и неинтересным, что желаю спрятаться в его объятиях и уснуть навсегда.       Мама присаживается за стол, а мне не хочется вести с ней диалог, да ни с кем не хочется! Оставьте меня все в покое!       Её взгляд говорит о потерянности и сосредоточенности, от чего провалиться под землю хочется всё больше. Она делает глоток чая, смыкает руки в замок и выдыхает. Я кручу кружку в руках, смотрю на неё и думаю, что разговора не избежать. Но какого?       — Арсюш, я хотела поговорить об… — закусывает губу, а я уже понимаю о ком.       — Антоне. Что ты хочешь узнать? — смотрю на неё. Делиться чем-то сокровенном мне не хочется, поэтому постараюсь избегать провокационных вопросов.       — Вы ведь были близки, — даже слишком, мама, — скажи, правда, что он… любил… парней?       Она говорит с таким отвращением в тихом голосе, что мне захотелось защитить честь любимого. Выпрямляюсь, прочищаю горло и говорю уверенно, поскольку отца нет дома:       — Правда. Я знал с самого начала. И что теперь? Ты возненавидишь того, кого нет в живых?       — Ты что? Антон был для меня как второй сын, и любила я его почти как вас с Есенией. Просто… — опускает она глаза. — Я была удивлена.       — А я стал счастливее, узнав об этом, — и поднимает мама на меня заинтересованные глаза. — Я любил его, мама. И до сих пор люблю. Но прошу тебя, не читай мне лекции о том, что это неестественно и уму не постижимо. Не надо. Я смирился со своей любовью, поэтому просто продолжаю жить. И знаешь… — отвожу взгляд в сторону, приподнимая уголки губ. — Антон был такой один. Замен ему нет.       Неожиданно чувствую, как Шастун входит на кухню и садится около меня. Сглатываю и прикусываю губу, чтобы не заплакать. Мама же, сидит несколько минут, молча. А меня волнует напряжение, ведь её глаза смотрят куда-то в сторону. Антон кладёт свою призрачную ладонь поверх моей, что лежит на столе. Не чувствую, что именно он делает, но от ощущения, что любимый парень со мной, теплеет в груди.       — Прости, что так подвёл тебя и папу. Сначала сердце, а потом… моя любовь. Лучше бы у вас вообще не было сына, чем такой, — встаю с места, поджав губы. Направляюсь к выходу, но в последний момент меня останавливает голос матери:       — Постой, — стою спиной и слышу как сильно бьётся моё сердце. — Ты не прав, — хватает она меня за запястье, разворачивая, — мы любим тебя таким, какой ты есть. По крайней мере, я. В здоровье ты не виноват, и уж тем более в… любви к нему. Я уже потеряла одного сына, поэтому не хочу потерять и тебя.       Нежно поглаживает мою щёку, улыбаясь. Понимаю, какая у меня замечательная мама. Она приняла тот факт, что я по-настоящему люблю Антона и уже не смогу полюбить кого-то ещё. Но она не знает о рецидивах и приступах.       — Спасибо, — шепчу, после чего обнимаю маму как ребёнок, которому жизненно необходим самый родной человек. Её руки замыкаются за моей спиной, а голова кладётся на мою грудь. Закрываю глаза, обливая сердце любовью. Любовью к родителям и своему парню. Он бы обязательно порадовался, что не было криков и скандалов. Иначе невозможно.

***

      До сороковин осталось всего ничего. Всё это время я жил во времени, когда не понимаешь ничего, не осознаешь, что любимого нет в живых. Антон мёртв. Антон где-то рядом. Антон обещал.       И рассказывать не хочется, как я оказался в другом городе на даче. Дороги не помню, ибо ехал и вспоминал наши осенние каникулы, за которые изменилось многое, в том числе и наши отношения. Автобус направлялся в Ростов-на-Дону, а я наблюдал за сменяющимися картинками за окном и думал, как я смогу жить дальше. А смогу ли? Зачем мне жизнь, если меня покинул Антон? Да и «жизнью» это не назвать. Каждую ночь я просыпаюсь от боли в сердце. А порой приступы случаются среди людей, и я обязан терпеть и находить в себе силы принять препарат.       Снег хрустит под ногами и падает хлопьями с неба. Иду по знакомой дороге, по бокам которой размещены различного строения дома. В ушах стоит смех Шастуна — когда мы смотрели сериал «Друзья». Это мой любимый кинематограф, но теперь я и видеть не могу даже превью или рекламу. Мы сидели часто на диване и смеялись в голос, и улыбались. А я иногда поворачивал голову на тогда ещё лучшего друга и влюблялся заново. Как же красиво он смеялся…       Подойдя к дому, отворяю калитку ключом, который стащил из тумбы в прихожей квартиры в Воронеже. Прохожу внутрь и останавливаюсь, рассматривая территорию в снегу. Например, на заднем дворе я раньше любил наслаждаться солнцем. А в той части, куда окна не выходят, наблюдать за соседями. Правда это было несколько лет назад, когда я искренне радовался любой мелочи.       Слышу чьи-то шаги, поэтому поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом на тётю Надю, которая приглядывает за домом, пока мы проживаем на постоянной основе в Воронеже.       — Здравствуйте, тёть Надь, — слегка улыбаюсь. Она подходит ближе — от неё веет добром.       — Здравствуй, Арсюш. А ты чего один? Обычно же всей семьёй приезжаете, — и это правда. В этот раз я один.       — Да у папы с работой там не получается, — отмахиваюсь, — они позже прибудут. А я пока тут приберусь, подготовлю всё к их приезду.       — Ну понятно, — кивает головой.       — Извините, тёть Надь, я пойду, устал очень с дороги. И спасибо, что приглядываете за домом.       — Мне не трудно. Ну бывай, Арсений, а родителям «привет» передавай.       — Хорошо.       Выпроводив соседку, закрываю калитку на замок и выдыхаю, мотая головой. Иду ко входной двери, открываю при помощи ключа и даю запаху проникнуть в лёгкие. Здесь будто так и остановилось время. Пахнет всё с того времени, как мы тут были в последний раз. Расставлено ровно так же, как и той осенью. Раздеваюсь, бросаю рюкзак на пол и ступаю в сторону гостиной, чтобы зажечь огонь. Электрический камин поддаётся сразу, поэтому потихоньку тепло начинает распространяться по комнате и дому.       Раздвигаю шторы, открывая себе вид на деревья, на ветвях которых лежит снег. Спросите, зачем я приехал? Отвечу, что находиться в Воронеже невозможно. Ночами просыпаюсь от кошмаров и боли. Вся моя комната пропитана воспоминаниями об Антоне, который бережно охраняет мой сон, лёжа рядышком.       Открываю окно, дабы проветрить, после чего иду на кухню, где открываю холодильник. Вижу на нижней полке только какие-то консервы и на дверце —плитку горького шоколада. Вздыхаю и закрываю обратно. Из навесного шкафчика достаю банку кофе. Помыв руки, принимаюсь ставить чайник и кидать в кружку одну чайную ложку крепкого напитка. Когда-то и Антон делал так, ведь он любил пить кофе без сахара. Сажусь за стол и скрещиваю руки на поверхности. Давящая тишина играет соло на струнах души, от которых почти ничего не осталось. Сознание подкидывает обрывки прошлого — когда я мог ждать каждую нашу встречу, чтобы просто полюбоваться своим любимым, которого я лишился.