Малиновый закат в конце драмы

      Я не могу успокоиться, не получается взять себя в руки и вернуться к Арсению. Просто не представлялось, что теперь он связан напрямую с больницей. А ведь друг был раньше счастливым и улыбчивым человеком, который мог озарить этой улыбкой весь мир, заставить верить в лучшее и дарить надежду. От боли внутри я начинаю кричать, но скорее рычать, что совершенно мне не свойственно. Просто вы не понимаете, что такое, когда твой близкий человек смотрит на тебя жалобными глазами, как бы прося о помощи, а ты ничего поделать не можешь. Так как это не в твоей власти, не от тебя зависит его здоровье и будущее. А ты, сука, молчишь, а потом срываешься, желая разрушить всё на своём пути.       Тёмная, холодная ночь и пелена слёз не помогают ни капли. В ушах стоит голос Арса, а перед глазами — его бриллианты. Этот человек ужасно дорог мне, до невозможности нужен и важен. Без него я умру быстрее, чем планирую. Мне бы хотелось сейчас разворошить всё лезвием изрезать себе руки и остальные части тела, но… Нет! Я сделаю это прямо сейчас. Из кармана достаю свой инструмент, закатываю рукава и со слезами на глазах начинаю игру своей музыки. Жмуря очи и стискивая зубы, больно режу себя. На коже остаются кровавые следы, и больно, настолько, что хочется плакать в голос от причиняемого вреда. Но я продолжаю, не в состоянии остановиться. Больно, но я играю снова и снова. Словно это обыденное дело, приносящее и спокойствие, и боль.       Ларимары… бриллианты… алмазы… аквамарины… океаны…       И в этот момент я слышу голоса. Голос Арсения, говорящий мягким баритоном. Голос мамы, пробуждающий любовь. Голоса внутренние, бьющие по самому сердцу. Они все в моей голове. Будто я сошёл с ума. Все. Одновременно. Говорят и говорят. А я режу себе руку всё больше и больше, перейдя уже к другой. Зажмурив глаза, я отчётливо вижу перед собой своего котёнка — Арсюшу. Он стоит и просто наблюдает за моими действиями. Жалобно, виновато смотрит, словно заставляют. А я вижу и не останавливаюсь, играя роль дальше. Кровь уже стекает по руке, но я не могу нарушить наш зрительный контакт. И только сейчас я понимаю, что чей-то пронзительный взгляд пронзает несколько минут душу. Снова и снова. По коже и венам. Кровью и болью. Слёзы и лезвие. Будто бы калечить себя мне в радость, а плакать и страдать — быт.       Кто-то хватает меня за предплечья, разворачивает к себе и что-то быстро говорит. Солёная вода так и течёт из глаз, лезвие сжимается мною в ладони, протыкая кожу. Я пытаюсь услышать и сфокусироваться на знакомом лице, но не могу. Перед глазами всё ещё стоит Арсений с умоляющими глазами. Холод прошибает насквозь, когда этот «кто-то» тормошит меня и даёт лёгкие пощёчины, чтобы я вернулся в реальность.       — Шастун! Да что с тобой? Антон, ты слышишь? — тараторит девушка, испуганно смотря на меня. Я перевожу взгляд на неё, смотря из-под полуоткрытых глаз. — Т-ты… ты видел, что ты сделал? — делает она короткий шаг назад, опуская взгляд. Я осторожно поднимаю руки, рассматривая. Кровь. Много крови. Даже слишком. — Я понимаю, что ты любишь это, но не настолько же… Анто-он… — на последнем слове подняла взгляд на меня, видя там ничего. Мне плевать на то, что я с собой сделал. Арсений болен. Болен.       — Арс… — выдавливаю из себя, не имея возможности сказать что-либо ещё. Практически не моргаю, смотря в глаза Иры. Я напугал и её. Эгоист.       — Пожалуйста, идём внутрь. Нужно обработать, — чуть приобняла она меня, ведя в сторону главного входа. Я, как кукла, иду с помощью Иры, боясь разжать ладонь. Снова я всех разочаровал. Снова подвёл. Ненавижу себя.

***

      В палату я зайти не могу, потому сижу на корточках в коридоре, опираясь спиной и затылком о стену. Ира сейчас с Арсением, а я попросту не в силах видеть его в таком состоянии. При мысли, что Арса не станет, плохо становится. Внутри. Слёз уже не осталось, но боль до сих пор отдаёт немым криком. Даже успел я отправить фотографию изрезанных рук куратору, на что он ответил, что это можно считать за выполнение мною пропущенных заданий. Ира обработала мои раны, перебинтовала и дала совет так больше не делать. А что я с собой поделаю? Остановиться не могу, больно делать себе хочу. Да плевать на то, что это неправильно. Похуй мне! Таким образом я боль свою заглушаю.       Я вспоминаю наши моменты.       — Да я не виноват! Оно само! — возмущаюсь я, раставив руки, и смотрю на лучшего друга. — Бабах! И… и вот… — опустил уже глаза на осколки.       — Знаю я тебя, «само оно»… — бурчит Арсений, смотря то на меня, то на разбитые бокалы. — И чё стоишь? Убирать кто будет?       — Да убираю я, убираю, — опустился на колени, начав собирать осколки. А посуду-то жалко. Только как она упала, я не знаю. Я ж просто хотел себе новую кружку достать, а тут бац! И упала мамина посуда. Ой что будет… — Ай! — вскрикнул я, порезавшись острым стеклом. Я тут же опрокидываю то, что успел набрать, после чего прижимаю палец к губам. На языке чувствую вкус крови, жалобно смотрю на Арсения.       — Ну, вот ничего по-человечески сделать не можешь. Жди здесь, — «отругал» он и утопал прочь. Я отодвинулся от этих злосчастных осколков, продолжая высасывать кровь из пальца. Дурацкие бокалы. Чтоб их!       В комнате появился Арсений, который схватил меня за руку и поднял с пола.       — Я пластырь нашёл. Идём кровушку твою смоем, — говоря, тащил меня в ванную комнату. Заволок внутрь и включил холодную воду в кране, подставил под её струи мой «раненный» палец. А после вытер махровым полотенцем, сбрызнул какой-то прозрачной жидкостью и наконец наклеил пластырь.       — Эт чё? — указал глазами я на «пшикалку».       — Спирт, чё? Чтоб зараза не попала, — покинул Арс ванную, а я плетусь за ним. Из кухни он берёт совок и веник, и с этими инструментами возвращается в гостиную.       — Шастун, ради Бога, сядь. Я сам, — и я присаживаюсь на диван, наблюдая за тем, как он сгребает осколки в совок с помощью веника. Стыдно. Очень стыдно. И всегда так: что бы я ни взял в руки, всё падает, ломается и разбивается. Хорошо хоть Арсений не такой, как я. Не в первый раз он спасает, но люлей от своей мамы получу-то я. Что ж… буду готовится.       От этого воспоминания стало так тепло на душе. В тот день мама накричала, даже ремень взяла, но только ударила по затылку один раз. А я плакал как ненормальный, боясь, что смерть меня нашла. Тогда маленький я ещё тянулся к маме, рисовал человечков, радугу, дома в деревни, показывал, когда она приходила. Но получал только сухое «Молодец. Очень красиво» и с опущенной головой и мокрыми глазами уходил к себе. Мне было обидно, что Арсения родители хвалят за такие детские поступки, а меня — либо лупят за дело, либо игнорируют, или безразлично отвечают.       — Ну, идём! Я не хочу с ней оставаться, — раздражённо говорю я, пытаясь вытянуть Арсения на улицу. Стою на пороге квартиры Поповых, желая уже оказаться в объятиях снежной зимы вместе с Арсом.       — Ты сдурел? Там холодно! — не унимается друг. Тогда я кладу ладони на его плечи, сглотнув.       — Арсений, даже если ты не пойдёшь со мной, то я пойду один. А потом ходи ищи меня. Хочешь, чтоб я потерялся? Чтобы моя мама пришла к тебе? Я ведь сказал, что ушёл к тебе, — да, давлю, да, хочу пойти с ним. Но не хочу возвращаться домой, где с мамой недавно поругался.       Арсений, поджав губы, смотрит в глаза, решаясь, судя по всему. Всем будет спокойнее, если он будет со мной, потому что благодаря нему я ещё жив. Около двух лет назад, когда нам по десять лет было, меня чуть не сбил автомобиль, который внезапно появился на дороге и летел по мокрому асфальту. Благо Арс был рядом и во время схватил меня за руку, повалив на землю от скорости. Машина пролетела мимо нас, и мы остались живы. Я тогда испугался и плакать начал, а он мало того, что поднял с пола, так ещё и слёзы мои по пути домой вытирал. Ругал и нотации читал, будто он старше, но всё равно потом обнял и попросил быть внимательнее. Да я сам чуть не умер, — и это не из-за того, что мог быть погибшем по причине ненормального водителя, — а потому, что реально испугался за свою жизнь.       — Только ради своего спокойствия, — прошипел он. — Жди здесь, я быстро.       Арсений ретировался в свою комнату, а я доволен, что моя душа будет спокойна, ведь по снегу топать я буду не один. А с мамой беда… точнее отношения с ней. Она пришла с работы и начала свою тираду, что, мол, я целый день был дома и мог хотя бы привести квартиру в человеческий вид. А я, между прочим, балду не гонял, а убирался! Потому что хотел, чтобы мама пришла и увидела, как чисто. Но вместо моих ожиданий, начала кричать и обвинять меня во всех грехах. Вот я и сбежал из дому, но всё равно крикнул напоследок, что ухожу к Арсу, не обойдясь без язвительных слов.       Снова улыбка на моём лице. Ведь в тот день мы до самой ночи блуждали по улице, валяясь в снегу и чувствуя себя свободными. В двенадцать лет может быть действительно хорошо, если рядом находится правильный человек. На протяжении всей нашей дружбы он спасал, оберегая и давая всё новые и новые шансы на жизнь. Да на кой чёрт эта жизнь теперь нужна, если мой лучший друг умирает?! Без него всё будет серым и ненужным. Даже какие-то события покажутся неважными и бессмысленными, если его не будет. Боженька, прошу тебя, не забирай Арсения, а забери лучше меня, мне всё равно недолго осталось.

***

      Первый день в школе, для меня он первый, поскольку учёба началась пару дней назад, но я не мог оставить Арса, ужасно скучен. Всё ушло на второй план, как родная мать и психолог. Стул рядом со мной пуст, и я время от времени поглядываю на него, думая снова о друге, который до сих лежит в больнице. Голоса и говор одноклассников кажутся бессмысленными, потому что мне не хватает моего родного. Они улыбаются. А я не могу. Не могу, потому что причина моей улыбки сейчас, наверное, проходит необходимые процедуры. Нас разделяют километры, отчего грустно и больно, ведь скоро нас разделят миры. Мир живых и мир мёртвых. Знаете, что я понял? Что не хочу оставлять Арса одного. Да, я сам подписал смертный приговор, так как лишний здесь, но Арсений — единственный, кого бросать не хочется.       Я снова рисую кита на листочке, потому что круг заданий повторяется, и я знаю, что завтра этот кит окажется на одной из части моего тела. Мне уже не больно рисовать на коже. Видя как кровь вытекает, уже не страшно, что я умру, но совесть грызёт, что это измена. Измена Арсу. В детстве мы дали клятву, что будем рядом всегда, чтобы ни случилось, даже пожали друг другу руки, ладони которых были в крови. Это показалось тогда несерьёзностью. А теперь я буду первым, кто нарушит клятву, покинув этот мир навсегда.       На перемене я шагаю в сторону санузла, дабы покурить, еле передвигаю ноги, не думая ни о чём, кроме Арсения. Как он там? Не болит ли ничего? Я правда переживаю за него, ведь может случиться всё, что угодно. А если мне так однажды позвонят и скажут то, что я так боюсь услышать? И тогда я сломаюсь в одночасье. Так и не дождавшись дня Х, убью себя, чтобы быть рядом. Моя жизнь будет невыносима без единственного лучика света, оставшегося в моей жизни. Я однажды уже потерял одного, бабушку. Она была моей звёздочкой, моей Луной в тёмной ночи. Но и её со мной сейчас нет. А посему не хочу, чтобы и Арса не стало. Даже после своей смерти не хочу в скором времени увидеть его поручь себя в призрачном обличии.       В забытие я подхожу к санузлу, касаюсь ручки двери и отворяю, дав проникнуть в лёгкие сигаретному дыму. Кажется, не только мой организм нуждается в никотине. Шагаю внутрь и неслышно закрываю за собой дверь, после чего, подняв голову, вижу до боли знакомую фигуру. Но тем не менее направляюсь к подоконнику, на который кидаю рюкзак. Без слов выуживаю пачку сигарет и зажигалку из него же. Сминая один кончик никотиновой палочки губами, второй поджигаю, прикрывая ладонью. Здесь холодно, ведь окно открыто настежь, однако желание выкурить пару сигарет за раз меня не покидает.       Когда-то любимые вишнёвые глаза рассматривают мой профиль, будто их хозяин хочет что-то сказать. По правде, моё сердце уже перестало болеть Юрой, сжиматься в тиски и напоминать о счастливом прошлом. Теперь мы чужие друг другу люди, которые были в прошлом родными. Я перестал винить его в том, что он меня не любил и я не был ему так важен. А всё потому, что Арсений показал, что в этом жестоком, несправедливом мире есть уголок, где невыносимо хорошо. На протяжении всего этого времени только он был рядом, только он смотрел в глаза и понимал, только он знал и принимал.       Едкий дым выходит в открытое окно, прежде обволакивая нас. Арс точно наругал бы за то, что я сорвался. Но были на то причины. И лучше бы их не было.       — Рад тебя снова видеть, — мягким голосом говорит Юрка, а во мне ничего не ёкает и не скрежещет. Я переболел. Причём незаметно для себя. Выдохнув дым, поворачиваю голову, встречаясь с его глазами:       — Я надеюсь, у тебя всё хорошо. И с парнем тоже, — говорю без зависти и ненависти. Я буду только рад, если у него действительно всё окажется хорошо. Всё же, этот человек был когда-то для меня на пьедестале. Ведь счастье оставалось со мной, но ровно до тех пор, пока я не увидел любимого с другим человеком.       — Хорошо, — докуривает и выбрасывает бычок в окно, а в мою голову лезет образ Арсения. Такого… такого красивого, сильного и смелого, умного и божественного. Да что со мной?       — С ним тоже украдкой встречаешься? Или только со мной так себя вёл? — выгибаю бровь и смотрю в глаза.       — Антон, — поворачивается он полностью, поджав губы. — Пожалуйста, прости меня за то, что обращался так с тобой. Мне… мне правда было с тобой хорошо, но… — запнулся он, потому я поворачиваюсь всем телом в ответ.       — Но ты меня никогда не любил, а нынешнего парня ты любишь, — быстро сошли слова с моих уст. Я быстро тушу недокуренную сигарету, избавляясь от неё. После перевожу взор на бывшего парня, заглядывая в карие глаза. — Юр, «мы» в прошлом, а в настоящем у тебя и у меня свои жизни. Но ты не представляешь, что со мной было всё это время. Правда сейчас… — опускаю на секунду глаза. — Всё гораздо лучше. Ты любишь его, а я… — и замолкаю. А кого люблю я? Если любовь к Юре прошла, то… — А я отпустил.       — Серьёзно? То есть, больше не держишь обиду?       — Нет. Просто будь счастлив с ним и, — забираю рюкзак, накидывая на плечо, после чего останавливаюсь на минуту, глядя в очи напротив. — Не делай хотя бы ему больно, — улыбаюсь и тут же стираю её, покидаю школьный туалет, чувствуя облегчение. Стало действительно легко на душе и сердце, так как мой лучший друг показал, что страдать по невзаимной любви можно не так, как привыкли все. Можно смеяться, гулять, напиваться и курить, — то, что я и делал недавно. А можно лежать в кровати, проливать слёзы, слушая грустные песни, и добивать себя, — что я тоже делал.       Но, несмотря на всё, я по-прежнему не собираюсь выходить из игры. Всё ещё хочу покончить с собой. Однако прежде, я должен кое-что сделать.