Драконий морок

После Келегорма заговорил Куруфин – более мягко, но не менее убедительно, пробуждая в душах эльфов видения войны и гибели Нарготронда. Страх столь великий вселил Куруфин в их сердца, что после на протяжении долгих лет, вплоть до прихода Турина, никто из эльфов этого королевства не участвовал в открытом бою: отныне нападали они на врагов врасплох, из засады; прибегая к помощи колдовства и отравленных стрел, и преследовали всех чужаков, забывая об узах родства. Так утратили они доблесть и свободный дух эльфов древних времен; и над землею их сгустились сумерки.

«Сильмариллион»

- Минуло уже три ночи, но ты все еще не стала ему женой. Эти слова Гвиндора были так неожиданны и так прямы, что Финдуилас вздрогнула и, не справившись с иглой для вышивания, уколола палец. Боль, однако же, отрезвила, не позволяя вновь упасть в пучину жалости к себе, в которой она тонула все три этих холодных ночи, перемежающиеся бесцветными серыми днями. Конечно, этого вопроса стоило ожидать – все эльфы умели различать среди себя тех, кто связан брачными узами и тех, кто от них был свободен. «Хорошо, что в Бретиле, кроме нас двоих, больше нет ни эльдар, ни авари, а люди таким умением не владеют. Я должна была предвидеть, что он это заметит». Но все эти дни она не вспоминала о Гвиндоре. Да и он, похоже, избегал попадаться ей на глазах. Боясь увидеть ее счастливой или же несчастной. Или просто боясь увидеть ее женой другого. И все же он вновь оказался смелее ее – раз решился прийти, а потом спросить о таком напрямую. С его приходом для Финдуилас словно солнце выглянуло из-за туч – пусть она по-прежнему и чувствовала себя обманутой судьбой, но теперь хотя бы не чувствовала себя такой одинокой. «Все же быть рядом с тем, кто тебя любит – отрадно, даже если в ответ можешь подарить только неловкую дружбу». Сколько бы не минуло лет, Гвиндор навсегда останется в ее сердце, как и Нарготронд. Как напоминание о лучших его днях. Днях, когда были живы мать и отец, и государь Финрод, и Сирион катил свои еще чистые воды мимо их острова, не осквернённого колдовством оборотней. Когда тень страха от ядовитых речей еще не пала на сердца нарготрондцев, заставляя забыть и доблесть, и честь. Но даже в те безмятежные годы старший сын Гуилина сиял среди них, как яркая звезда, а в сгустившейся тьме и вовсе вспыхнул словно солнце. Только мольбы его отца, уже потерявшего одного сына в Дагор Браголлах и не желавшего терять последнего, удержали Гвиндора от того, чтобы пойти с государем и Береном. Но после того, что случилось потом - после гибели Финрода и победы двух возлюбленных над Морготом и самой смертью, - уже ничто не могло удержать его от намеренья выйти против Врага в открытом бою. Даже если весь Нарготронд, за исключением Гвиндора и отряда набранных им храбрецов, замкнулся тогда в своей трусости или обиде. Наверное, за это внутреннее пламя Финдуилас и выбрала его когда-то, едва только они оба успели оставить детские забавы. Отдав ему и сердце, и первый поцелуй в обмен на имя, которое он ей дал. «Фаэливрин». «Солнечный отблеск на заводях Иврина». Озера, над которым никогда не утихает смех. А потом и от Гвиндора осталась лишь тень. Будто Ангбанд выпил из него самою душу. Но даже тогда Финдуилас – единственная из всех – его узнала. Потому что на него, делая похожим на себя прежнего, упал отблеск приведённого с собой человека. Того, в ком ее отец и нарготрондцы увидели свое спасение, но обрели в итоге лишь смерть, пусть и славную. Впрочем, в этом они оба – Гвиндор и Турин – тоже оказались поразительно схожи. Никто и никогда не осмелился бы обвинить Гвиндора в поражении в Нирнаэт Арноэдиад (особенно зная, какие сам он понес от этого мучения), но все знали и помнили, что это он своим несдержанным гневом на жестокую расправу над его братом начал сражение, нарушив этим замыслы эльфийских владык и невольно сыграв на руку Морготу. Атака его отряда была столь же блистательна, сколь и самоубийственна. Не получив ответа и боясь, что ранил или оскорбил ее своими словами, Гвиндор опустился перед нею на одно колено: - Госпожа моя… Финдуилас… я никогда не посмел бы спросить о таком из злого умысла. Так как слышал, как вы произнесли брачные клятвы именем Эру, а значит для всех нас троих уже нет пути назад. Но ты - моя королева и мое сердце, а Турин – мой друг. И мне горько видеть вас обоих несчастными. Я спросил бы его, но он – человек и не поймет, как я узнал о таком. И нравом он вспыльчив, а если в этом деле была задета его мужская гордость… Поговори же со мной об этом! Не как с бывшим нареченным, а как с тем, кто видел тебя еще девчонкой с вечно ободранными от бегания босиком и лазанья по деревьями ногами. Если от первых его слов у нее к глазам подступили слезы, то от последних она с трудом сдержала смех. И поняла, что и впрямь может быть с ним искренна. - Я… я не знаю, что не так. Он ласкает меня, и я отвечаю ему. Но желание, какое бывает у супругов, не пробуждается ни у меня, ни у него. Мы просто засыпаем в объятиях друг друга, даже не сняв толком нижних одежд, и просыпаемся на разных сторонах ложа. По лицу Гвиндора все равно скользнули румянец и горечь, но он честно попытался от них отстраниться: - Ты изранена тем, что с тобой сделали в Ангбанде. Гляди, даже сейчас ты вздрогнула от одного лишь упоминания об этом, - Финдуилас поняла, что ее и впрямь всю охватило мелкой дрожью, и, на всякий случай, воткнула иглу в полотно. - Быть может, время излечит эту рану. - Быть может, - глухо согласилась она. Вспомнив, что не стала в осанве утаивать перед ним ничего из того, что с ней было в плену, даже жестокого и унизительного наказания, которому ее подвергли драконы. - Ты сказала ему об этом? Финдуилас покачала головой. Волосы у нее были стянуты в прическу, которую носили здешние замужние женщины. К ней она еще не привыкла, и у нее немного ныли виски. - Хотя он спросил меня об этом в первую же ночь. Еще до того, как уложить в постель и попытаться раздеть. Сказал, что готов потерпеть. Потому что видел, как после прихода истерлингов в Дор-ломин некоторые женщины вздрагивали от случайных мужских прикосновений, даже от его, хоть он был тогда почти что ребёнком. - Почему? Она неопределенно пожала плечами. - Почему ты доверяешь мне больше, чем ему? - Потому что знаю, что ты меня любишь, а он лишь жалеет. - Разве не через жалость ты надеялась достичь его сердца? Эти слова укололи не хуже иглы, и она вернула ему эту шпильку. - И достигла. Вот только, похоже, жалость рождает любовь только как к другу и брату, но не как к возлюбленному. Нам ли с тобой это не знать? Поэтому еще большей жалости от него я получить не желаю. Иначе, - с горьковатым смешком закончила она, - мы никогда не закрепим наш брак.

***

Распустив перед сном волосы, Финдуилас даже вздохнула от удовольствия, когда тяжелые пряди снова свободно упали ей на плечи и спину. Турин, еще до наступления утра ушедший с бретильскими следопытами, задерживался, а значит сегодня ей придется ложиться спать одной. Это вызывало и печаль – все же объятия возлюбленного были ей приятны, и облегчение - сегодня им не придется вновь проходить эту пытку взаимной неловкостью. Оставшись в одной нижней рубашке, она опустилась на край ложа и принялась расчесывать волосы - это украшение, доставшееся ей от праматери Индис, даже в скудном свете масляной лампы вспыхивающее яркими золотыми искрами и окутывающее ими всю ее фигуру. «У Турина же волосы словно ночь. И у Гвиндора были такие же. А сейчас они бесцветны и серы как тусклое серебро или даже олово». Дом, который им отдали халадины, был совсем крохотным и состоял из одной лишь комнаты. И странно было бы ждать иного – племя Халет и в лучшие свои годы было наименее многочисленным и богатым из всех племен Эдайн. Теперь же, терзаемое постоянными набегами орков, наполовину разоренное и истребленное, вынужденное уйти в самую глубь леса – оно и вовсе не могло похвастаться роскошью. «Впрочем, не мне – принцессе несуществующего королевства – говорить об их бедности. Даже одежда на мне - их подарок». Взгляд ее рассеянно скользил по скромной обстановке, с неизбежностью остановившись на углу, в котором хранились вещи мужа. Часть вооружения Турин захватил сегодня с собой, но большую все же оставил. В том числе – драконий шлем Дор-ломина, сокровище гномов, которое спасло Турину жизнь в битве при Тумхаладе и позволило ему вынести из боя и раненного Гвиндора. Истинный шедевр, но слишком тяжелый для того, чтобы дети Эру могли надевать его в любой бой. И тем более неуместный для вылазки. Поэтому шлем остался здесь, и служившее ему гребнем изображение Глаурунга сейчас скалило Финдуилас из сумрака зубы, будто смеясь над ее попытками убежать от уготовленной ей настоящим Глаурунгом судьбы. «Мы никогда не оставляем нашу добычу. Никогда», - шепнул он ей голосами его сыновей, уже запятнавших ее тело. – «Он мог украсть тебя, наше сокровище, нашу жемчужину, но он никогда не будет владеть тобой. Ты вернешься и подаришь нам брата, драконьего короля». Финдуилас вздрогнула под этим недобрым взглядом, показавшимся в неверном свете и впрямь живым, встала, накинула на шлем полотенце и погасила лампу. Только сейчас в полной мере понимая, что для нее возлечь с мужем и зачать от него дитя – вопрос не только ее любви.

***

Сон не шел. То ли из-за тревоги за мужа, до сих пор не вернувшегося, то ли из-за ее собственных пробудившихся страхов перед тенями прошлого. Но и полностью ясным ее сознание назвать было нельзя – сказалась накопившаяся усталость. Финдуилас словно покачивалась на водах сна у самого берега, уже погруженная в него, но так и не подхваченная и не унесенная его волнами. Мысли ее текли сонно, тягуче, но не позволяя забыться. Разговор с Гвиндором снял копившееся в ней эти дни напряжение, будто выпустил гной из раны. То, что они с Турином скрыли под супружеским покрывалом, вышло наружу и бесполезно было теперь закрывать на это глаза. «Нам с Турином нужно поговорить об этом. Больше никаких тайн». Почему муж не мог взять ее, Финдуилас догадывалась. Он ведь почти сразу, еще в те дни, когда Нарготронд не обратился выжженной пещерой, полной груд золота и костей, сказал ей, что видит в ней сестру, золотистый цветок в траве, или мать, величественную и печальную. И конечно, ни на ту, ни на другую он никогда не смог бы взглянуть с вожделением. «А быть может он – как бы не пытался играть в благородство – не желает подъедать драконьи объедки?» - вновь прошептал ядовитый голос ее страха. – «И ты всегда знала об этом. Поэтому и не сказала ему и самой малой доли того, что с такой легкостью открыла Гвиндору. Не жалости его ты боишься, а его презрения. Если он только из смутных подозрений брезгует тобой, то что станет с его жалким подобием любви к тебе, когда эти подозрения станут знанием?» — Но и милосердие ему не чуждо, - попыталась Финдуилас утешить себя словами, когда-то сказанными ею Гвиндору. «Да, но его слова и дела часто бегут впереди его сердца. И даже если он все же захочет тебя, то это будет лишь половина дела. Ведь и ты – как бы его не любила – его не желаешь. Словно он – дракон Дор-ломина не только по прозвищу, а один из тех змеев в человеческом облике, которые мучили тебя в том чертоге». - Неправда…. – прошептала она в полусне-полуяви, вновь вернувшей ее в подземелья Ангбанда.

***

Она не видела, куда тащил ее дракон. Не могла – ослепленная болью от стиснутых им в кулаке ее волос, вынужденная плестись следом, наполовину согнувшись и захлёбываясь собственной кровью из разбитого носа и губ. Ноги едва держали и путались в том куске ткани, который она носила вместо одежды. Несколько раз Финдуилас запиналась и падала, но подстегиваемая болью была вынуждена подниматься и продолжать путь. Внезапно ее окатило волной душного жара и вонью, настолько сильной, что девушка смогла ощутить ее даже в своем состоянии. Спертый воздух, казавшийся почти что густым, полнился запахами пищи, вина, благовоний, пыли, застарелого и свежего пота, а также стонами, вскриками, шепотом и смешками. В какой-то момент, видимо, окончательно устав от ее ковыляний, дракон отпустил ее волосы, но прежде чем Финдуилас успела этому обрадоваться, легко ее поднял и перекинул через плечо, лицом вниз, так что «подол» ее одежды задрался, открыв ноги. Она попыталась рукой одернуть ткань, чтобы прикрыться, но дракон рассмеялся, еще сильнее обнажил ее и стиснул ладонью ее нагое бедро. Казалось бы, совсем легко, будто лаская, но Финдуилас – неожиданно для себя самой - дернулась, как будто до нее дотронулись раскаленным железом. Она попыталась ударить его по спине, но ослабевшие руки подчинялись плохо и удар пришелся вскользь. В ответ он чувствительно шлепнул ее по ягодицам, но почему-то это и близко не причинило ей такой боли, как его прикосновение чуть ранее. Но времени подумать об этой странности ей не дали – сделав несколько быстрых и широких шагов, дракон швырнул ее на что-то мягкое. Упершись руками в ложе, она попыталась привстать и оглядеться, но снова захлебнувшись своей кровью, закашлялась и склонилась ниже. - Думаю, ты уже заметила, что я – мы – можем прикасаться к тебе по-разному. - Вам запрещено… - прохрипела Финдуилас, вспоминая острожное отношение к ней орков и слова драконов, обращенные к их же новому собрату. - Нам запрещено тебя убивать и калечить. Но где тут полный запрет? Тем более, что нас вас, эльфах, все еще и заживает быстрее и лучше, чем на собаках. К тому же ты сама виновата – и все вокруг это знают, и не станут мешать. Скорее захотят присоединиться. Помни об этом, когда начнешь кричать. Последнее предупреждение оказалось полезным – у нее чуть не вырвался крик, когда он сорвал с нее ткань, оставляя совсем обнаженной. Она все же успела прикусить и без того израненные губы и, свернувшись в комок, попыталась прикрыться хотя бы так. Дракона его собственная нагота не смущала ничуть. Он стоял над скорчившейся на кровати девушкой, закрывая собой чертог, в котором они оказались, и уверенными, быстрыми движениями свивал из сорванной с нее ткани жгут. - Этим, - кивнул он на жгут, - сильного урона не причинишь. Но в умелых руках, - усмехнулся он, дергая перекрученную ткань, словно проверяя на прочность, - он сработает не хуже кнута. Поймав попытавшуюся отползти в ужасе девушку за лодыжку, он подтащил ее ближе, опрокинул ничком и, зажав коленом ее щиколотки, ударил. Эта боль была ожидаемой и потому несколько ударов Финдуилас удалось перенести молча. Но надолго ее не хватило. Выросшая в окружении любящей семьи, где никто не разу не поднял на нее не только руки, но и не обижал и словом, и не обладая твёрдым и воинственным нравом, она быстро сломалась под градом сильных и расчётливо наносимых ударов. Уже вскоре у нее начали вырываться стоны и всхлипы, быстро сменившиеся криками, слезами и попытками вырваться из-под мучителя, или хотя бы увернуться. Но тот лишь смеялся, глядя как на то, как она извивается - то прогибаясь в спине, то пытаясь встать на колени, то лечь на бок. Когда, наконец, он ее отпустил, Финдуилас была настолько измучена, что уже бессильно лежала на постели, не в силах пошевелить и пальцем. Спина, ягодицы и бедра горели, словно ошпаренные кипятком. Даже собственная нагота перестала ее смущать. Хоть – или это ей показалось? – теперь ее рассматривало сразу несколько пар глаз. - Отец оторвет тебе голову за то, что ты так нагло расположился на его ложе. И высек его женщину. Впрочем, в голосе говорившего вопреки его словам не прозвучало ни капли беспокойства или угрозы, только усмешка. - Отец далеко, и похоже решил сколотить свое собственное королевство на обломках Нарготронда, - в тон ему ответил ее мучитель. – Раз не поторопился сюда, чтобы отведать этот сладкий кусочек. К тому же, если она и впрямь из того королевского рода, ее это не убьёт. Кожи Финдуилас, покрытой красноватыми разводами, которые уже в ближайшие часы должны были смениться густыми синяками – коснулась рука. Снова едва-едва, будто с лаской. Но это прикосновение вновь отдалось такой острой болью, какой девушка не испытывала и близко во время побоев. Она задохнулась – как тогда, когда ее прижал к себе и покрыл семенем молодой дракон. «…байки о вашей беспорочности преувеличены…не лишены оснований. научились удерживать…на той грани, когда вы не можете сбежать к Намо, но и скручивает вас от наших ласк лучше всякой пытки…» - Нет… пожалуйста… - прошептала Финдуилас, совершенно, впрочем, не надеясь на милосердие. - Мы ведь не дадим ей скучать? А то ей настолько одиноко и тягостно ждать отца, что она решила сбежать к Мандосу раньше времени, - ее опрокинули на спину и, как она и предполагала, над ней склонилось сразу несколько мужских голов. – Не волнуйся, ты к нему попадёшь. Все наши жены попадают. Но зачем же спешить? Возможно, и в этом своем облике драконы обладали способностью зачаровывать своих жертв или же Финдуилас была истерзана и испугана до такой степени, что снова впала в оцепенение, позволив делать с собой все, что им вздумается. - Какая кроткая и нежная овечка. Груди коснулось что-то прохладное. Опустив взгляд, Финдуилас увидела, как на нее легло какое-то тяжелое и богатое ожерелье. Потом металл и камни обожгли холодом ее запястья, талию, щиколотки. Застегнувший ножной браслет дракон провел языком по ее лодыжке и, обхватив губами несколько пальцев на ее ноге, принялся их посасывать. Финдуилас даже какое-то время смотрела на это в изумлении, прежде чем в нее вновь вонзила зубы уже знакомая боль. Как будто та могла ее жалить только если девушка осознавала, что с ней делают. Что ее против ее воли касаются в пародии на любовную ласку. Один из драконов бережно поднял ее лицо вверх – у него оказались жемчужно-серые глаза и серебристые волосы, какие встречались у родичей короля Тингола и иной знати синдар. Но в выражении глаз и лица было сейчас что-то настолько чуждое любому из детей Эру, чего не встречалось даже у орков. Из-под маски, обычно надежно скрывающей их истинную природу, проступил образ чудовища. - Как можно было запачкать такое красивое личико? – с фальшивой нежностью проворковал он и принялся кончиком языка слизывать с ее рта и подбородка уже подсохшие струйки крови. – Ммм, и впрямь сладкий кусочек. Финдуилас попыталась отшатнуться, но в нее вцепились несколько пар рук и распяли, прижимая к постели. Только теперь она осознала, зачем дракон сначала ее высек – чтобы у нее было с чем сравнить то, что с ней делали сейчас. Наверное, так себя чувствовал бы тот, с кого мелкими клочками сдирают кожу раскаленными щипцами. Она не знала, как долго это длилось, все провалилось и смешалось в каком-то мареве. Лишь в какой-то момент вдруг поняла, что слышит пронзительные женские крики и что эти крики – ее собственные. Она хотела бы их проклинать, оскорблять, но и это оказалось ей не под силу. Вместо этого у нее вырвалось лишь: - Что вы делаете? Вы ведь убиваете меня! Светловолосый дракон оторвался от ее губ, и в изумлении изогнул бровь: - Разве? Я думал, что у детей Эру это называется ласками. Он облизал кончиком языка уголок своего рта, где оставалось пятнышко ее крови. Взгляд у него теперь был и вовсе безумным. Финдуилас вдруг поняла, что, говоря «сладкий кусочек», драконы вовсе не используют иносказание. Она буквально кожей, в которую они впивались своими жалящими поцелуями, чувствовала, что те едва сдерживаются от того, чтобы не вцепиться вместо этого в нее зубами. Выдирая целые куски плоти, расплескивая кровь, обнажая и круша кости. Быть может, это было бы честнее и принесло ей свободу, но вместо возможного облегчения Финдуилас ощутила отвращение. Не будь ее живот пуст, ее бы даже стошнило. Будь они в образе чудовищ или даже орками – она бы смирилась с такой судьбой. Но чувствовать эту – даже не звериную, а хуже, чем звериную - свирепость в тех, кто имел облик детей Единого, было омерзительно. Они были слишком похожи на эльфов и на людей. И оскверняли этот образ, как оскверняли и близость между возлюбленными, обратив ее пыткой. Воистину, Моргот – враг всего сущего, и все сущее отравляет. На ее шею, грудь и лежавшее на ней ожерелье брызнуло семя, смешиваясь с золотом и блеском гранатов. Силы оставили Финдуилас полностью, и она провалилась во тьму.

***

Распахнув глаза, она вновь оказалась во тьме. Но эта тьма была иной – в ней не скрывались чудовища. Воздух был прохладным, пах свежеструганным деревом и ее возлюбленным. Она закуталась плотнее в их общее одеяло, и вздохнула, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Ее охватила горьковатая радость. Видение о пережитом ею было ужасным. Зато оно яснее всего показало, что страх ее лжет, а Гвиндор ошибся – ласки Турина не были для нее мукой, какую приносили прикосновения драконов. Его прикосновения и поцелуи не жгли ее раскаленным металлом, предвещая, что при попытке ею овладеть ее сердце разорвется от этой боли. Они несли ровно то, что должны – нежность, тепло, утешение. И все же ее чрево оставалось закрытым.