в никуда

***

«Я ревную тебя к дождю Что над домом твоим прольется и сквозь стекла тебе улыбнется Но наученный ждать — я жду…» Мокрый и холодный от пота, не в своей постели, ты поднимаешься, машинально выключая наушники. Один щелчок возле уха — пара секунд музыки и тишина. Ты так и не попробовал кофе и пирожные. Сны тебе всегда казались более близкими, чем реальность. Перебираясь через тело рядом, найди свои вещи и выходи отсюда. Почему-то ты радуешься, щупая свои вещи, щупая постель, и получая холодной пяткой в ладонь, мол, давай потише, если умывать руки отсюда собрался. Ты существуешь! Ты реален! — счастливо восклицало твое тело, наконец-то подвластное тебе самому, а не сюжету из сна. Не выспавшийся — выброси себя в улицу, с шарфом, ненадежно завязанным на неокрепшей от сдерживаемых криков шее. Беги по метели, сам не зная почему по этой дороге, но зная, что «почему» — вопрос дураков, и, редко моргая, не видя ни зги от инея, осевшего на твоих ресницах — беги же, беги отсюда, здесь так больно и так страшно — это не твое крыло, что тебя прикроет. Тебя здесь никогда ничего не держало. Даже то тело, находящееся не в твоей постели — особенно не оно. Забегая в самый первый, утренний автобус, ты снова оказываешься на улице, и, споткнувшись, кубарем катишься по синей траве. Откуда здесь трава, да еще и синяя? Ты видел, как твое тело скользит по трамвайным рельсам, и проваливается сквозь них. Дыши глубже и плачь, плачь. Просыпаясь раз за разом, ты видел это снова и снова — вот, попутчик встает с места, и ты вдруг видишь, насколько он огромен. Длинный и тощий, как каторжник, с теплой улыбкой, сам он — сделанный будто из соломы. Покрытый язвочками и ранками, любовно гладит каждую, как гладил свои руки там, в автобусе, только что. Он — большая и старая птица. Он знал, что ты скажешь про людей и про свиней — не первый и не последний говорящий. Сон за сном в неуютной постели — и сейчас лежать в траве, рвано всхлипывая, с в конец развязавшимся шарфом. И чувствовать поцелуй в скулу. Ты и так знал, что очень скоро утратишь способность видеть сны. Так пусть же случится хоть какое-нибудь чудо, — ты отчаянно искал чудес с тех пор, как взял книгу в зеленой обложке. «Чужак» остался чужаком, но его убили, а тебя сделают здесь родным. Так плачь же, плачь по поцелую в висок, по рукам-граблям каторжника, который в самом деле был не жалеющим себя садистом. Он все тебе простит, пока его терпение не лопнет, пока не сгустится ночь за мутным окном в этой янтарной капле и не пойдет ливень из слез. Встань на колени, и ты уткнешься исцарапанной от падения щекой в свое (когда-то) сновидение — вот, стоит дуб, который стоял у проклятой остановки. Закрывай глаза. Ты видишь свой последний сон заново, миражом уставшего от пути путешественника. Как подползает к тебе гусеница с леденцовым светом из окон. А на окне, где только смутно виден силуэт водителя проложен маршрут на конечную — «Тихий Город». Спроси Альфу, которая видела тебя и десять лет назад, еще моложе и умеющего радоваться миру, в котором ты родился, делает ли она все еще свои булочки, которые ты не успел попробовать во сне. А можешь и не спрашивать — не за тем ведь пришел, да? Туман сумерек сгущается. Да, ты пришел не за этим. Не к Альфе. Ты пришел лично к миру — любить, любить, любить его за всех, потому что ты видел сны, по которым скучал каждый час, оставшийся до постели.

***

— те тени, которые я увидел сначала — что это? — Мне грустно думать о них. Это те, кого забыли. Я даже не знаю, что с ними становится — куда они деваются. Они просто исчезают. И притом — остаются. — Я, наверное, стану таким же… рано или поздно, так или иначе? — А ты люби — и узнаешь… Ты говоришь ему очень знакомо. Он радуется этому. Он знает, кого ты ему напоминаешь.

***

Игра «ассоциации» заканчивается болью. — Зеленая звезда… — Макс. — Почему Макс? — Потому что Зеленая Звезда однажды спасла ему жизнь. Я помню все истории, что здесь рассказывают — и он был отличительным рассказчиком… — Почему ты грустишь, когда ты говоришь о нем, Город? — Потому что он оказался грубияном. — Город сжимает твои руки несильно, но ты чувствуешь, как они холодеют от пережатых сосудов. — и потому, что я постараюсь не расплакаться, если только он подойдет… Если только я смогу его вернуть хорошим, воспитанным мальчиком. Нет. Мне это не нужно. Он плохой, плохие никогда не становятся такими хорошими… *** Тебе кажется, ты помнишь сэра Макса. Даже помнишь, что он из какого-то особенного города с мозаичными мостовыми. И что он написал ту книгу про лабиринты, которую ты прочел еще ребенком. Ты лежишь на траве, и трава шепчет тебе видения, как он, грязный и обросший скомканной бородой и волосами, похожими на мочалку, спит на земле, укрывшись не то мантией, не то куском простыни, грязной дочерна. Влажная трава, заканчивая говорить, снова шепчет — «в никуда». Сэр Макс из ниоткуда. И сэр Макс В Никуда. Герой твоих детских грез — грубиян. Лежи на траве. Дыши мирно. Потому что ты наконец-то дома.