Пепел

Я ушел, я должен был уйти Прости меня, я до сих пор в пути И мир погиб, и мир в огне Я увидел сон, ты улыбался мне

      Сколькими золотыми монетами можно оценить связь с родным человеком? Всегда ли степень родства определяет уровень значимости человека для тебя?       Чумная чушь, с какой стороны не посмотреть.       Зачем нужны чувства, помимо родственных, если мы не можем выбирать кого-то в свою семью. Что значит — грань? Как понять, что твоему другу знать положено, а что — нет.       Зачем нужна дружба, если приходится выбирать, чем делиться. Что рассказать.       Зачем нужны люди, если нельзя им ничего рассказать?       Черт бы побрал этих людей, да отрубил бы им уши, чтоб не слышали. Зашить бы им рот, чтобы не говорить. Вырвать бы им глаза, чтобы не видеть… … случайных прохожих.       Любой из них может внезапно заполнить твою жизнь целиком.

«12 августа 1627г. я покинул бухту.

      Возможно, мы больше никогда не встретимся, возможно, я себе это все придумал. Это все утратило свой смысл.       Спасибо тебе, Инупи. За то, что сдержал свое обещание, за то, что оставался сильным и честным. Я не заслуживаю твоего доверия ни на грамм.       Тут такие красивые ночи. Я очень хочу разбудить тебя и провести это время наедине. В молчании. Мне очень полюбилось лежать с тобой в полной и абсолютной тишине, думая о разном. Однако сейчас, словно грязный вор, я сижу на песке и дописываю это письмо.       Ты можешь проснуться в любой момент и застать меня в этом положении. Захотел бы ты слушать мои объяснения? Отпустил бы меня так же легко, как это сделало твое спящее тело?       Я трус.       Вообще, даже сейчас, пока я пишу это письмо, у меня очень дрожат руки. наверно, около моря достаточно холодно по ночам…» — Ты не чувствуешь холода, Коко, — прошептал упрямо блондин и зажмурил глаза до красных пятен.       В голову лезут воспоминания. Они раздирают мозг, нейроны, и делают больно.       К сожалению, Инуи слишком хорошо помнит холод демонических рук на своем теле. Как заставить себя забыть?       И хочется ли это делать? «…а может дело в том, кому я пишу это письмо? знал ли ты, что научишь меня писать и в итоге получишь это? стал бы ты тогда учить меня чему-то подобному? а если бы я… не написал? сожалел бы ты о том, что не научил? конечно, я не надеюсь, что ты будешь хранить это письмо и вечность держать у себя под сердцем, хотя бы потому, что вечность из нас двоих есть только у меня. и знаешь что — я бы носил твоё письмо с собой постоянно. я бы хранил его так долго и никогда бы не убирал. оно всегда было бы со мной.       однако я не хочу такого с тобой.       на моем месте я должен написать что-то… ужасное, непредсказуемое и непростительное, чтобы ты обозлился и забыл меня. никогда не вспоминал о каком-то демоне, которого однажды встретил. но я не могу поступить с тобой настолько жестоко.       конечно, ты будешь ежедневно видеть множество людей, они будут видеть тебя, но не так, как тебя видел я. потому что люди слепы и глухи, я сам это знаю. люди топчут и извращают, унижают и высмеивают, убивают и… отворачиваются. это все человеческие пороки, от которых не избавится ни один человек, и даже за тобой замечается, но я хочу, чтобы ты не смотрел на кого-то или сквозь, а высматривал.       ты часто говорил, что рассуждение других — один из способов познать себя. когда ты слушаешь, то сам сравниваешь, подбираешь и выуживаешь то, что надо тебе. я не хочу, чтобы ты так делал.       как я уже написал, ты встретишь множество людей, проведёшь с ними дни, недели, праздники, разделишь горе и поделишься радостью просто потому что… это ты.»       Это отвратительное чувство, будто ты живешь в неведении о чем-то важном. Как от него избавиться? И действительно ли это «что-то» является важным?       Раньше жил без знаний о нем, так зачем же вырывать себя из привычного пузыря?       Эти мысли… ненавистны.       Жить с ними — невозможно. Было ли время, когда он жил без них?       Память подводит его, и очень сильно.       Давно ли разум стал его главным неприятелем?

***

      Мисаки встречает его прямо на базаре, в городе. Будто знала, что он придет именно сегодня.       Не сговариваясь — им не нужны были слова — Сейшу двинул за ней, стоило старушке развернуться.       Недолгий путь до его дома можно было преодолеть в два раза быстрее, но идти быстрее не получалось. Ему казалось, будто от бухты тянулась красная нитка. Завязалась проклятая прямо вокруг его сердца.       Может ли он позволить себе такие мысли? — Поздоровайся, Сейшу, — хрипло велит Сато, как только они оба пропадают в глубине поместья.       Блондину ничего не стоит, чтобы узнать комнату бабушки. Ее мягкий футон был сложен в углу комнаты, котацу работал еле-еле, а дверь в сад была немного приоткрыта. Никак не раскрыта полностью.       Бабушка любила держать сёдзи полностью открытыми. Так она делала сад частью своей комнаты, для нее это было уютом, гармонией.       Почему собо-сан не отодвинет сёдзи до конца? Следует ли блондину сделать это за нее?       Он ищет свою старушку взглядом, зрачки в глазах двигаются в пределах комнаты, но не находя ничего значимого. Живого.       Только одинокая ваза. Её место около футона.       Давно ли бабушка приобрела эту ва…       Это точно она?..       Почему сердце на миг сбило ритм? Это не может быть правдой. — Сато-сан?.. — Она умерла, Сейшу. Прости, что не встретили тебя с ней вместе.       Глоток получилось сделать далеко ни с первого раза. Слюны не было, рот иссох.       Очень хотелось выпить яду.

***

      "Я буду приходить к тебе с дождем. Разгляди меня меж крохотных капель. Буду самым красивым закатом и долгожданным рассветом, в шепоте листьев услышь мой глас. Не забывай, но и помни смиренно. Спокойно. Без боли.       Я буду направлять тебя на правильный путь. Пожалуйста, увидь мои наставления сквозь людскую спесь.       Мы не встретимся в этом мире боле, да и в других мирах места нам нет. Я проклят, моя душа будет неспокойна рядом с твоей.       Но даже если мне выпадет шанс умереть, подобно человеку, я сохраню свою душу для фамилии «Инуи». Так уж вышло, что я навеки ваш слуга.       Я столько бы хотел тебе рассказать, что наверное жизни не хватит, но мне пора. Солнце всходит."       Последняя страница письма. Все, что осталось от Коко. — Наверное, Он только что разбил мне сердце на куски.

***

      Песок щекотал босые ноги, а теплый ветер беспорядочно трепал отросшие блондинистые волосы «Красивые»       Принесенная ветром фраза выбила из разума все нужные и ненужные мысли. Он как будто натурально услышал голос, почувствовал интонацию, с которой было сказано это слово. Казалось, еще немного, и Сейшу увидит его. Такого же материального. Он снова потреплет за макушку, отделит одну прядь и, наклонившись, поцелует ее.       А мозгу приходит способность мыслить, и вот в голове уже его образ… его руки, гладящие волосы, его губы, произносящие… «Красивые»       Что красивые? Волосы ли? «Красивые» — Нет… — одними губами произнес Сейшу.       Ветер усилился, а в голове набатом стучали его слова. Одна за другой. Снова и снова.       Его голосом.       Инуи съежился и поджал ноги ближе к груди. — Нет… — снова повторил он. И тут в голове в одно мгновение стало опустошающее тихо. — Это ты… красивый.       Пальцы художника приходят в движение.       Как остановить бушующую душу от желания? Ему физически необходимо выдавить образ из головы на бумагу.       Вдруг забудет и больше никогда не вспомнит.

***

      У бухты спокойно. Ветер успокаивает и не тревожит. Теплый воздух лижет края рваной раны в области груди, но этого никогда не будет достаточно. То, что не успело зажить, всего лишь покрылось безобразным струпом. Хотя сейчас даже и последнего нет.       Он думал, что справится, уйдет от тоски в сердце. Заживет счастливо, сколько бы ему это не стоило. Ведь ночь не может длится вечно, огонь не горит все время.       Как оказалось, за ночью приходит рассвет, оставляя пепел.       И какой тогда смысл в чем-то, если ничего не может длиться вечно? — Тогда лучше совсем не быть… — тихо говорит Инупи. Кисть в руке художника дрожит.       С холста на человека смотрят черные линии вечернего закатного солнца. Море и берег бухты. Два человека. Один. Уже, один.       А может, он всегда был один?       Принадлежал ли Коко когда-то ему по-настоящему?       Демоны… хитрые и жестокие существа.       В каждом мифическом создании есть две стороны: кицунэ — демоны-лисы — хитрые, но добрые, тэнгу — существо с огромными крыльями и красным лицом — жестокие, но справедливые.       Что хорошего есть в демонах? От чего природа была жестока с ними? — Какое-то… безумие. Почему именно сейчас?..       И правда: почему ночь закончилась именно сейчас?

***

      Двое демонов стояли напротив друг друга долго.       Пристальное изучение. Диалог глаз. — Я слишком долго искал тебя, Гений. — Во мне нет сил более прятаться от тебя.       Крепкое рукопожатие, после — объятья. — Ты был настоящим засранцем, Хаджиме. — Я знаю, Какосик.       Отпрянув, они двинулись в пешую прогулку вдоль окраины леса. Стоило много обсудить, но никто не желал в этот миг нарушать тишину. Время, что текло подобно ручьям, уносило прочь все разногласия и недомолвки. Коко и правда признался себе в том, что скучал по Какуче, даже если это не было принято в их кругах.       Хитто, никогда себе не изменяющий, разгуливал по лесу в одних шароварах и гэта. Ему казалось очень странным одежда товарища, но спрашивать о ней он не спешил.       Его интересовало другое, не менее важное замечание. — Ты же знал, что я вышел на ваш след.       Гений кивнул, продолжая вышагивать по лесной тропинке.       Впереди замаячил песок. — Знал, — тихо обронил брюнет. — От чего тебе это важно? — Почему не подал знак? — Так же я знал, что ты будешь меня ждать. Ждать, пока я сам не выйду к тебе.       Хитто хмыкнул и улыбнулся: да, Гений был прав.       С того момента, как Гений оставил мальчишку на берегу бухты, Какуче ходил за ним три года. Исправно следовал одному Коко известному маршруту, но держался на безопасном расстоянии. Хотя этого, как оказалось, можно было избежать.       За все время, пока Какуче ходил по пятам за другом, его посещали разного рода мысли.       Может, именно так друг и проводил время после ухода из клана?       Странное и скучное занятие, сделал он вывод из всего. — Я бы ждал еще дольше. — Да, я знаю.       И в который раз, после их разговора, Коконой пожалел о том, что не ушел из клана вместе с Хитто. — Вот только… меня очень интересует один момент. — Выкладывай.       Они остановились на границе леса и песка. Пред ними расстилалась бухта, ни сколько не уступавшая в своей красоте и спокойствии любому подобному месту на земле.       Песок, шум вечерних волн и все такой же теплый легкий ветер.       Вдалеке, на песке, разложился силуэт художника. Парень сидел спиной к лесу — лицом к морю. Его кисть медленно выводила длинные черные линии на холсте, и казалось, ничего не волнует его больше.       Оба демона поняли, кто именно сидит там.       Но вслух, конечно, не произнесли. — Хайтани. Они соблазнили её, - сам начал говорить Коко, смотря перед собой и не видя ничего от воспоминаний.       Сколько бы времени не прошло, он не забудет. Старался — короткий взгляд в сторону художника — не получилось. — Дурман? — понятливо уточнил Хитто. Коко кивнул.       О большем спрашивать не было смысла. Какуче не глуп и не слеп. Соединил последующие события вместе.       Тут внезапно стало понятно.       Какуче стало стыдно, что он не смог хоть как-то помочь. — Кок…       Хитто замолк.       До острого слуха демонов донесся надрывный, громкий кашель. Оба затихли. Повинуемые и застигнутые врасплох застыли. Смотрели и слушали.       Художник кашлял, срывался в хрипе. Хорошее зрение уловило кровь, которая стала капать на кристально чистый песок.       В какой-то момент приступа художник затих. на песок перед ним упало что-то круглое и красное. — Ликорис… — шепотом произнес Хитто, безошибочно узнав цветок смерти.       Челюсти Коко сжались, взгляд темных глаз потяжелел. — Уходим.       Только и сказал Гений, тут же развернувшись и уходя в противоположную от бухты сторону.       Хитто не оставалось ничего, кроме как в последний раз мазнуть сочувствующим взглядом по человеку, развернуться и двинуться следом.

***

— Что ты с собой делаешь? — спрашивает пустота голосом Коко, и Сейшу ведет в сторону.       Ведет настолько, что он не видит ничего перед собой, и хотя перед ним действительно ничего нет и быть не могло, взгляд улавливает его. Того, кто ушел.       Стоит так — как всегда — и не двигается.       Просто… смотрит своими иссиня-черными глазами.       На нем нет шляпы, потому что она осталась лежать перед ним в тот день. На нем так же не висит привычным грузом простая сумка через плечо. Взгляду Сейшу не зацепиться за что-то родное, знакомое, от того видение воспринимается ирреальным. Ненастоящим.       Но это наглое видение делает невозможное: легко улыбается одними только губами.       Приподнимает один уголок рта и распахивает руки в стороны. Зазывает к себе. — Иди ко мне, Сейшу.       И Сейшу действительно идет.       Врезается своим телом в его и падает, однако его удерживают сильные руки.       Прижимают к себе так же отчаянно, с таким же желанием врастить блондина в себя. Стать одним большим теплым сгустком тел…       Блондина выталкивает из лихорадочного, больного сна резко. Он подскакивает на колючих ветках, садится и убирает в сторону тонкое покрывало.       Сколько еще Коко будет преследовать его во снах? Когда оставит в покое?       Додумать ему не дает очередной приступ.       Тело начинает дрожать от подавляемых приступов кашля, мышцы болят — слишком долго и мучительно он борется с этой болезнью. Заметно проигрывает.       Глупо. Очень глупо все заканчивать вот так.       Мысль, посещаемая его последний год, набатом стучит в голове.       Стоит попытаться побороть её — болезнь — хотя бы попытаться…       Одна единственная, самая большая печать, не дает покоя человеку. — Что могла сделать печать большого круга? — Пожалуй, значительно вмешаться в человеческую жизнь или даже вызвать наводнение. Может пожар или обвал камней, — медленно начал рассуждать Инупи вслух. — Я думаю да, она могла бы это сделать. Брюнет прищурился, смотря то на блондина, то на печать. Его взгляд с каждой проходящей секундой все дольше оставался на белом листе рисовой бумаги. Неужели такая маленькая диковинка могла устроить целое наводнение? И что Сейшу имел в виду под «вмешаться в человеческую жизнь»? — Что значит, — озвучивает свои мысли демон после минут размышлений. — Вмешаться в жизнь? — Это может быть что-то сию минутное. Понятно, мы не имеем в виду что-то вроде изменений наших прошедших дней или вернуть ушедшие души, но… лишить себя рассудка вполне можно. Шелест листьев пронесся между ними вместе с ветром, и Коко наклоняется к нему ближе, чтобы уточнить одно единственное «но»: — Лишить себя рассудка… то есть?.. — Потерять память.       Почему именно сейчас ему вспомнился тот диалог?..       Кому врать, он знает. «Ведь Луна не может светить без Солнца»       Вот и Сейшу не смог.       Он больше не борется — устал бороться.       И когда в глубине легких рождается новый бутон, он решается закончить это все, потому что должен был сделать так еще раньше.

***

      Слишком много раз он возвращался в эту бухту, толком так и не понимая зачем. Как давно он сюда приходит? И кто этот мужчина на его рисунках? Подушечками пальцев проводит по высохшей бумаге и не может понять: почему он все еще его рисует.       Сейшу ушел слишком далеко от пепелища его родной деревни, вот только не помнит, как давно это было. Память покинула его внезапно, словно до этого все было именно так. Из памяти стерлись некогда любимые лица, запоминающиеся имена, а когда юноша пытается что-то вспомнить, головная боль разрывает его череп.       На самом деле, его попытки вспомнить хотя бы что-то выглядят достаточно жалко. С таким же успехом можно попробовать поймать воздух в кулак.       В последний раз проводя по холсту бумаги пальцем, он укладывает рисунок позади себя, на песок, и достает новую холстину, тут же натягивая её на мольберт. Кисть утонула в туши, сразу же пачкая черным холст. Незнакомые черты лица стали вырисовываться на картине, а рука уже привычно подрагивала. Мешала рисовать незнакомый образ.       Под шум моря и едва слышный шелест песка, Сейшу рисовал и рисовал, покуда светило перестало освещать его работу. Усталый до невозможности, художник небрежно откинул себе за спину свеженарисованный рисунок, содрал с плеча ткань с другими рисунками и выбросил.       Правая кисть зашлась в непрекращающихся судорогах, которые уже дошли до локтя. Боль была нестерпимая, Сейшу впервые ощущал такую боль — или просто не помнил прошлых приступов? — от чего поспешил к своей ночлежке на сегодняшнею ночь. Лучшее лекарство от всех болезней — сон.       Интересно, чьи это слова?       Сейшу плутает между рядами лавок с едой и не может определиться: лапша или рис? Молодой человек так проголодался, что не вспомнил, когда последний раз ел. Последний раз был, кажется… неделю назад? Тогда он был в какой-то бухте и что-то рисовал… вот только все рисунки были утеряны тогда же. Дорога к этой самой бухте забылась тогда, когда его нога переступила черту города.       Все эти дни его преследовало странное, липкое чувство, будто он что-то упускает. Что что-то постоянно рядом, маячит сбоку и требует внимания, вот только Инуи не понимает: куда смотреть? — Молодой человек, вы будете что-то брать? — пробасил женский голос сбоку. — Если нет — отойдите и не задерживайте очередь. — Да, извините, — вздрогнув, извинился Инуи.       Выплывая на общую дорогу, его выбрасывает около декоративных кустов. — Красивые, — вслух произносит художник и тянется руками к шипастым цветам.       Он не мог понять, видел ли раньше эти яркие алые бутоны. Даже если видел, как это было? Где они могли расти помимо главной улицы города.       От ненужного потока мыслей его отвлекла резкая судорога, сковавшая правое запястье в цепи. Кисть выворачивалась под неестественным углом, замирала, часто тряслась, но боли в вывернутой конечности парень не чувствовал. Невидимая красная нитка тянулась от его души к запястью. Она болела, душа. Заходилось в рваном темпе сердце, спазмами стягивались сосуды и не было ничего больнее этого.       Однако приступы боли стихли так же быстро, как и появились. Запястье обмякло, сердце успокоилось и продолжило свой ритм, вот только Сейшу было не до шуток.       Юноша кожей ощущал чужой взгляд. Повернувшись, как по зову, он встретился взглядом с черными, как графит, глазами.       И в этот раз черты его лица оказались ему незнакомы.