Залезть под кожу

      Звенящая тишина прерывается нудным гудением от старого электрического ограничителя. Ток бесшумно движется по толстым проводам к центру комнаты, где без сознания лежит детектив Гэвин Рид. Тёмные волосы растрепались, спутались засохшими комками, спадая неровными прядями на расслабленный лоб. Пока мерное дыхание не нарушает покоя злополучного места, о котором давно никто не помнит. Заброшенный медицинский центр наполнен призрачными стонами, мрачностью и сквозняками, что льнут к ледяной плитке, колышут пыльные занавески и перебирают чёлку на голове.       Гэвин приходит в себя слишком резко, чтобы понять, что не может пошевелиться. В глаза слепяще ударяет белый свет от вытянутой лампы — это единственный источник освещения на мизерный клочок помещения, где он находится. Дальше медицинских ширм растекается густой завесой непроглядная тьма.       Щурясь и ругаясь, Гэвин делает попытку загородиться рукой, но не может. Металлический лязг оглушает, намекая, что запястья крепко пристёгнуты к… кровати?       К койке.       Гэвин с трудом приподнимает голову и с недоумением смотрит на кисти рук, что плотно прижаты к металлическим поручням медицинской кушетки. То же дерьмо оказывается с ногами — чуть выше щиколотки чувствуются саднящие кровоподтёки. Грудную клетку туго облегает широкий ремень, не давая глубоко дышать и привстать.       Мерзкий холодок проходится от копчика до затылка, заставляя кожу под серо-зелёной футболкой покрыться липкой испариной. Во что он вляпался на этот раз? И где, мать твою, носит его андроида?       Оглядевшись, Гэвин не находит ничего, что может объяснить, где он находится и какого хрена.       — Эй, тут кто-нибудь есть? — кричит он в темноту, гремя поручнями и матерясь. Такие места и пробуждения априори до добра не доводят.       Но не странная, тёмная комната с посеревшими от времени и пыли ширмами и единственной лампой его пугает. А то, что он не помнит ничего, что было до. Сколько ни силится вспомнить хоть что-то из последних дней жизни — ничего. Пустота. И навязчивая головная боль в области затылка. Похоже, его вырубили. Но кто, чем и, главное, зачем?       Громкий скрежет алюминиевой ручки двери заставляет вздрогнуть и на время прекратить насиловать память.       — Кто здесь? Эй? Выпустите меня! — Тщетные попытки заглянуть за ширму или увидеть хоть что-то в темноте оборачиваются провалом и усилившейся мигренью. — Вот чёрт!       Гэвин устало роняет голову на подголовник и шипит от пульсации на рассечённой коже, когда до слуха долетает слабый звук — неприятный скрип ржавых колёс. Кто-то что-то катит по натёртой вонючим хлором плитке в его сторону.       Гэвин порывается что-то заорать, что-то остроумное, но прикусывает язык, когда во тьме мигает голубой диод.       — Прекрасно, — выплёвывает он, неотрывно глядя, как андроид отодвигает ширму, выкатывая на свет громыхающую тележку. — Что, твою мать, тут происходит? Какого?..       В лучших традициях фильмов ужасов на металлическом подносе лежат в ряд различные медицинские инструменты.       — У меня к вам только один вопрос, детектив Рид. — До боли знакомое лицо Ричарда появляется в поле зрения.       Холодность ртутных глаз обжигает и встаёт комом в горле, и Гэвин с усилием сглатывает, непонимающе мотнув головой. Почему напарник так себя ведёт? Почему не вламывается сюда, снося дверь и стены, не рвёт ужасные оковы, зло смотря на Гэвина, потому что тот попал в очередную передрягу, не дождавшись его? Почему Гэвин чувствует мерзкое безразличие, что напрягает больше, чем острый скальпель, недобро появившийся в руке андроида?       Серебряный отблеск приводит в чувства, и Гэвин сдавленно шипит, дёргая руками. Может, это шутка? Тупая, однако. С которой определённо пора заканчивать.       — Ричард, какого хрена ты стоишь? Освободи меня, бесполезное ведро с болтами! — На смену непониманию приходит привычное раздражение и язвительность. Защита в виде нападения. Сейчас это щит перед тем, к кому Гэвин испытывает слабость.       Андроид не трогается с места и никак не реагирует на слова, продолжая странно рассматривать острие медицинского ножа. Свет неожиданно гаснет, окуная пространство в глубокую темноту, в которой не видно даже очертаний предметов.       Гэвин задерживает дыхание, считая про себя до трёх. Время тянется, и он отмечает как напряжено тело, где пульсируют пережатые и затёкшие руки и ноги, насколько заторможен пульс…       Свет зажигается с громким щелчком под усилившееся гудение тока и небольшой сноп искр от перенапряжения. Звук раздражает нервные рецепторы, и почему-то во рту становится неприятно сухо.       Андроида, кажется, происходящее не волнует. Он переводит нечитаемый взгляд на Гэвина и приближается, склонив голову вправо. Диод слабо мигает красным, но тут же вновь становится безразлично голубым.       — Что вы будете чувствовать, детектив, когда я буду внутри вас, буквально под кожей? — Он со звоном откладывает скальпель и, взяв белоснежный бинт, раскрывает его в руках.       Гэвин таращится на непроницаемое лицо и чертыхается, сведя брови к переносице.       — Ты перегрелся? Последние винты растерял, тостера кусок? Что ты несёшь? Ч-что ты твмфм…       На челюсть больно надавливают, не разрешая отстраниться или вырваться. Марля сухо ложится на рот, обогнув голову несколько раз, и больно впивается в уголки губ, раня уязвимую слизистую.       Гэвин давится воздухом, не понимая, что происходит. Заткнутый рот выдаёт лишь шумные попытки нормально дышать.       — Человеческая природа слишком слаба, чтобы слиться с кем-то в прямом смысле слова, однако люди повторяют одну и ту же фразу, когда им кто-то нравится. — Андроид снова берёт скальпель и небрежно прокручивает его в руке. — Залезть под кожу. Стать частью кого-то.       Он задумчиво гладит Гэвина по взмокшим волосам, когда тот пытается бесполезно сопротивляться, зло мыча в кляп.       — Я хотел бы стать частью вас, детектив. Забраться вам под кожу. Думаю, у меня получится на практике узнать, как это выглядит.       Тёплые синтетические пальцы нежно оглаживают скулу и напряжённую шею, где бешено пульсирует вздувшаяся вена.       Гэвин замирает на несколько секунд и с новой силой пытается выбраться из кошмара, в который попал. Он не обращает внимания на грубые следы, что оставляют путы на руках и ногах, на металлический привкус от натирающего бинта, продолжая бессвязно ругаться и угрожать.       — Человеческое стремление к выживанию и борьбе не вечно. — Андроид терпеливо ждёт.       Через какое-то время Гэвин ожидаемо выбивается из сил и затихает. Голова начинает кружиться от чрезмерной активности в скованном положении, когда невозможно нормально дышать. Он ненавидит себя за слабость и не понимает. Лишь смотрит в тёмные глаза напротив и не узнаёт.       Резкая вспышка догадки проносится горячим потоком по венам, буквально выжигая изнутри, — это не его Ричард. Эта сошедшая с катушек жестянка попросту не может быть им!       Андроид подносит острие к сильному плечу чуть ниже рукава серо-зелёной футболки. Сам он одет в чёрную рубашку и такие же штаны, скрывая истинную природу. Только диод выдаёт в нём грёбаную машину.       — Мфушу… — Гэвин умоляюще хмурится. Его глаза краснеют от напряжения. Он продолжает ждать, что Ричард найдёт его и спасёт от обезумевшей железяки.       — Знаете, детектив, внутри каждого человека скрывается загадка. Интересно, что скрываете вы под маской мудака. Хотите, я вырежу ваше лицо, чтобы посмотреть?       Зрачки Гэвина расширяются от ужаса. Он как можно сильнее мотает головой из стороны в сторону, наплевав на пульсирующую боль в затылке и резь в уголках рта.       — Тогда пойдём по первоначальному сценарию.       Андроид делает мучительно медленный надрез. Скальпель уверенно проникает на нужную глубину, рассекая кожу под приглушённый стон.       Гэвин жмурится, стукаясь об подголовник, и старается абстрагироваться от боли, что ползёт удушающей змеёй по плечу. Единственное, на что хочется надеяться, — жестянка оставит в целостности артерию и не воткнёт скальпель ему в шею или в висок.       В конце концов он попадал и не в такие передряги. И пытками его не запугать.       Последние мысли проскакивают в голове, пока искусственные пальцы не раздвигают раненые стеночки, забираясь внутрь, толкаясь выше по плечу к кости. Вот тогда Гэвин исступлённо кричит, мотая головой, стискивая марлю зубами, на которой по бокам бурыми разводами проступает кровь.       Белые пальцы, потерявшие скин, ощущаются ледяными и острыми, когда натягивают покров до предела и терзают оголённую мышцу.       — Вы чувствуете, детектив? Чувствуете слияние со мной?       Кожа натягивается слишком сильно, местами начиная рваться, словно лист бумаги, размоченный в воде.       Гэвин тяжело дышит носом, в горле свербит. С виска и лба течёт несколько капель пота на мокрую шею. Он не в состоянии ответить, пытаясь совладать с опасной тошнотой, что подкатывает к горлу.       По руке бежит кровь. Его кровь. Слишком красная под слепящим светом. Слишком горячая под ледяными прикосновениями обезумевшей машины. Она пачкает койку и капает на пол слишком громко в ужасающей, опустошающей тишине с гудящей лампой, чей монотонный звук сливается со звоном в ушах. И никто… никто не приходит за ним!       Может, он ошибся? И это действительно… Ричард?       Эти мысли ранят глубже и сильнее, чем хирургический нож, отсекая главное, что заставляет человеческий организм бороться, — надежду.       — Откройте глаза, детектив. — Белый лысый андроид нависает над его обессиленным телом, выглядя настолько жутко, что Гэвин натуженно хрипит, закатывая глаза. Сердце бьётся так быстро, что кажется, вот-вот разорвётся в клетке рёбер.       Он падает, медленно проваливается в спасительную темноту, когда слышит не механический голос грёбаного пластика, а привычный, наполненный волнением и достаточно живой.       — Гэвин, открой глаза…       На груди чувствуется тёплая рука, словно якорь, притягивающая ускользающее глубоко во тьму сознание.       И Гэвин рвётся за теплом и голосом, покорно открывая глаза и резко садясь в постели.       На ресницах блестит в свете неяркого ночника солёная влага, тело мелко дрожит от озноба и учащённого пульса. Он дышит так, словно пробежал марафон.       — Гэвин, тебе приснился кошмар. — Ричард садится рядом, бешено, в такт человеческому сердцу, мигая красным диодом. Его костяшки невесомо касаются бледной скулы, смахивая незаметную слезу. — Ты кричал во сне.       Гэвин пропускает последние слова, всматриваясь в знакомое лицо, в тёмные глаза, и выдыхает. Это Ричард. Его Ричард. Он знает его мимику наизусть, и сейчас жадно ловит малейшие проявления эмоций, секунда за секундой доказывая себе, что находится в безопасности с тем, кому доверяет.       Ричард это понимает, поэтому заботливо накрывает продрогшее тело одеялом и притягивает молчаливого Гэвина к себе, целуя в мокрый висок. Диод мигает жёлтым: анализ отмечает смесь пота и слёз, сотканных из кошмара самого бесстрашного человека, которого Ричард вообще встречал.       Они молчат ещё какое-то время. В комнате тихо. Не слышно даже капель дождя, что сейчас сплошным потоком омывает улицы Детройта. Окно плотно закрыто, отчего воздух в комнате душный, но почему-то не греет. Только тело рядом чувствуется как что-то действительно согревающее и почти живое.       — Принести воды? — Ричард нарушает тишину первым, слушая хриплое дыхание, и порывается встать, но Гэвин крепко хватается за его домашнюю футболку, не желая отпускать.       В его глазах плещутся кровавые остатки сна, и Ричард хочет стереть их из памяти человека. Хочет, но не может. Даже не думает о том, чтобы навредить ещё больше, причинить ущерб уязвимому телу.       — Не оставляй меня, Ричард, — тихо шепчет напряжёнными, обветренными губами Гэвин. — Никогда не оставляй меня.       Ричард смотрит в тёмные, как лесная чаща, глаза, и кивает, гладя растрепавшиеся волосы. Успокаивая. Утешая.       — Никогда. — Он целует Гэвина медленно и ласково, желая переключить его внимание на себя, на поддержку.       Гэвин слабо отвечает, чувствуя усталость, поэтому в итоге кладёт голову на плечо Ричарда, позволяя себе ещё несколько минут побыть слабым в его руках.       Дыхание постепенно выравнивается, и Ричард успокаивается вслед за ним, нежно гладя и изредка целуя макушку.       — Спи, Гэвин. — Тот устраивается поудобнее между его ног, прикрывая воспалённые глаза. — Я буду охранять твой сон.       Он обнимает Гэвина поперёк груди, делясь теплом, и Гэвин чувствует искреннюю благодарность. Его уже не трясёт. Ему хорошо и, кажется, безопасно.       — Ричард? — слегка хрипло тянет он, вспоминая ещё кое-что из сна. — Прости, что я такой мудак.       Гэвин не видит, как лёгкая улыбка трогает лицо Ричарда, но чувствует её через слова и интонацию, через аккуратные поглаживания бока и живота.       — Ты имеешь право быть им, потому что спасаешь жизни и защищаешь свой внутренний мир. Чтобы никто не залез тебе под кожу.       Гэвин ощутимо вздрагивает, пульс ускоряется, вдоль позвоночника предательски бегут мурашки.       Он охает, ощущая фантомную боль в плече и холодность механических пальцев, что натягивают мышцу, едва не разрывая её. Рука дрожит. Он хочет потрогать кожу со слепым страхом, что на ней останутся следы крови.       Ричард всё видит и виновато баюкает потревоженного его неосторожными словами Гэвина. Очередное словосочетание залетает в словарь временно запрещённых фраз: пока они не проработают ситуацию, он больше не заикнётся об этом.       — Я никому не позволю навредить тебе. Ни одна машина или человек не причинят тебе боль, — обещает Ричард, целуя холодный лоб. — И даже я…       Гэвин снова вздрагивает, резко хватаясь за плечо, словно ему могут помешать, и с ужасом замечает свежую, недавно зашитую рану. На подушечках пальцев остаются багровые следы, и…       …Он вновь просыпается. Теперь окончательно.       На часах три ночи. Кровать со второй стороны пустая и холодная, даже не примята. Рука несильно болит от наложенных швов и обезболивающего, но теперь он знает, что проснулся. Память услужливо подкидывает леденящие душу сцены вчерашнего дня.       Гэвин шипит и морщится от воспоминаний, пока откидывает бежевое одеяло и босиком шлёпает на кухню, чтобы заварить кофе. Там же он находит Ричарда, что смотрит из окна на горящий ночными огнями Детройт.       Город дышит под сводами тяжёлого неба. Вдалеке виднеются первые яркие голубые всполохи надвигающейся грозы. Ричард смотрит в никуда, погрузившись глубоко в себя. Его поникшие плечи говорят о многом, и Гэвин тяжело вздыхает, подходя вплотную и обнимая его поперёк живота. На запястьях горят фиолетовым пожаром синяки с глубокими следами от металлических пут.       — Ты не виноват, жестянка, — шепчет Гэвин, целуя Ричарда в плечо, когда тот видит в отражении окна его руки. Дыхание на какое-то время прерывается. — Это быстро заживёт.       Тот молчит, обречённо склонив голову и прикрыв глаза. Диод яростно мигает красным, и Гэвин всерьёз беспокоится, чтобы Ричард не самоуничтожился в его объятиях.       — Эй! — Гэвин разворачивает его к себе, пытаясь заглянуть в грустное лицо. Скин рябит синим под прикосновениями, и сердце Гэвина больно сжимается. — Посмотри на меня.       Он нежно кладёт на синтетическую щёку в жесте поддержки и чувствует, как щиплет в носу. Ему хочется орать, материться, бить кулаками Ричарда, чтобы тот очнулся и снова стал собой, но ему не хватает сил.       Ричард утыкается в руку, приоткрывая полные боли и раскаяния глаза. Разве машины способны на такой взгляд?       — Ты не виноват, — вновь тихо повторяет Гэвин, проводя большим пальцем по скуле. Грудную клетку дерут рвущиеся наружу эмоции. Если бы Ричард его сейчас жалел, то он бы ему врезал, но железяка не жалела, и это оказалось намного, намного сложнее. — Я жив, и это главное. Разве нет?       Вчера ночью он попал в лапы обезумевшего андроида, когда шёл со смены домой. Ричард задержался на вызове, и ничто не предвещало беды, кроме невесть откуда выскочившего ублюдка, что вырубил Гэвина тяжёлым ударом по голове. А дальше всё произошло как в грёбаном сне. Ричард успел его обнаружить по следам крови на асфальте и локатору, что вшит в помолвочное кольцо. Он ворвался в помещение, едва не снеся дверь, когда ополоумевшая машина приближала скальпель к грудной клетке отключившегося Гэвина. Ричард покончил с тварью выстрелом в голову, а Гэвин…       Гэвин…       Ричард не находил себе места, пока медики ехали на вызов. То, во что превратилась рука Гэвина, отпечаталось в нём навечно. И теперь, словно глубокая чёрная дыра, поедало заживо, обещая в скором времени отключить системы питания. Впервые он думал, что не способен защитить Гэвина. На что он тогда вообще годится, если под угрозой оказался единственный важный человек?       — Эй! — Гэвин вновь привлекает внимание, облизывая покрытые запёкшейся корочкой губы. Каждая искалеченная деталь Гэвина отзывается уколом никчёмности у Ричарда. — Мы с этим справимся, не так ли? Ты не можешь сдаться сейчас, когда мне необходима твоя забота и поддержка.       Последние слова дают нужный эффект, и Ричард бережно прижимает Гэвина к груди, выдыхая ему в затылок, где налилась нехилая шишка. Хоть немного, но ему становится легче, когда Гэвин доверчиво жмётся к нему и облегчённо вздыхает. Ричард ему нужен.       Фокус перемещается на жизненные показатели Гэвина, и чёрная пропасть отступает.       — Я бы не смог функционировать дальше без тебя, — тихо признаётся Ричард, сканируя состояние и осматривая белый пластырь на плече.       Всё хорошо. Гэвин сильный. Он быстро идёт на поправку.       — Глупое ты ведро, — хмыкает Гэвин, прижимая Ричарда крепче, не позволяя тому и дальше волноваться за себя. И не от такого на ноги вставал. Ничего, справится. — Я бы тебя не покинул, ведь ты залез гораздо глубже, чем тот кусок бесполезного пластика, чьё место давно было на свалке.       Ричард, кажется, зависает, анализируя последние слова.       Гэвин часто говорил о сложном человеческом строении, чувствах, о том, что движет людьми, когда страдают близкие, но до сегодняшнего дня Ричард не верил, что может так чувствовать себя, когда другому плохо. Теперь он размышляет, насколько же погряз в Гэвине на самом деле.       — Глубже, чем под кожу? — с трепетом в тёплом дыхании спрашивает он, заодно проверяя психологическое состояние Гэвина.       — Глубже, чем под грёбаную кожу! — спокойно соглашается тот, не стискивая челюсти.       Ему плевать как это звучит. Плевать, что его тошнит от этой фразы, но у него в руках глупый тостер, что едва не сгорел от переживаний. Так что, перебьётся! Он же не сопливая девчонка, которая будет страдать ещё неделю, умирая от боли и плача в синяки.       — Я тебе уже говорил, но скажу ещё раз. Ты настоящий мерзавец, потому что запал мне в душу, Ричард. Только не ищи, где она у меня находится, иначе я разнесу твою башку первым, — искренне смеётся Гэвин, отстраняясь и попутно заглядывая в тёмные глаза, что смотрят с неприкрытым обожанием. Он знает: эти чувства невозможно подделать никакими алгоритмами.       Ричард широко улыбается, обещая этого не делать. Он уже не выглядит так, словно вот-вот сорвётся в бездну самоуничтожения, и Гэвин расслабленно выдыхает. Ему нравится видеть его яркую улыбку. Она напоминает, что с ним самим ещё не всё потеряно. Что он тоже имеет право на счастливую, неодинокую жизнь.       — Идём в кровать, — игриво шепчет Гэвин, привычно закидывая обе руки на шею Ричарда, и тут же шипит от стреляющей боли в плече. — Ч-чёрт!       — Тебе не стоит напрягаться. — Ричард подхватывает Гэвина на руки и легко несёт в спальню, ласково целуя в переносицу с небольшим шрамом.       Ему нравится носить Гэвина на руках, хотя тот всегда брыкается и рычит, грозно крича, что он не баба. Ричард на это хмыкает, попутно отмечая в системе — купить Гэвину фату на их осеннюю свадьбу. Ему пойдёт, он в этом уверен.       — Ричард, — хмурится Гэвин, и тот возвращает ему внимание. Тяжёлый вздох касается слуха. — Впредь тебе не стоит думать о прошлом. Я здесь. И требую тебя в постель.       Игривые нотки виртуозно скапливаются в последнем слове, хотя они оба знают, что в ближайшие дни «постель» будет связана исключительно со сном.       По привычке Ричард внимательно слушает тихий голос. Связки восстановились, но ещё не обрели прежнюю силу и твёрдость. Надо бы утром приготовить порцию горячего молока с мёдом или какао. Гэвин любит пряный, молочный какао, в их доме оно теперь частый гость.       — Гэвин, я… — Ричард вновь выглядит виноватым. Одно дело, когда Гэвин срывает голос, крича под ним в подушку, а другое — когда так.       — Т-ш… — Гэвин не даёт ему продолжить, накрывая рот рукой. — Просто заткнись и поцелуй меня.       И Ричард охотно повинуется, мягко укладывая Гэвина на кровать, нависает и нежно целует, стараясь не беспокоить подживающие уголки губ. Его гладкий язык жарко скользит по чувствительному нёбу, исследует, щекочет, сплетаясь с настойчивым человеческим. Этого достаточно, чтобы кошмары отступили и произошедшее померкло.       — Я тебя никогда не оставлю, — твердит Гэвин, когда ненадолго отстраняется.       Их губы вновь сталкиваются более страстно и ненасытно, одновременно щадяще, чтобы не навредить подживающей слизистой. Диод мигает красным и жёлтым, когда огромное количество сенсоров реагирует на ласку Гэвина и слюну.       Теперь они оба сомневаются, что когда-нибудь смогут насытиться друг другом. Ценность сотканного на доверии союза вчера резко возросла в их глазах, и теперь желание стать единым целым стало более осязаемым. Слиться. Раствориться. И никогда не отпускать.       Чёрная дыра внутри Ричарда постепенно затягивается, наполняясь искренними эмоциями Гэвина, его полноценной отдачей, силой духа и любовью. И Гэвин чувствует, как сильно устал морально и физически, переживая сегодня за жестянку больше, чем за свою жизнь вчера.       — Спасибо, — шепчет Ричард, целуя кончик носа, прежде чем лечь рядом под левый бок, чтобы Гэвин мог положить на него раненую руку и закинуть ноги.       Гэвин любит тискать Ричарда во сне, оплетая его руками и ногами. Ричард этому умиляется, удачно познав данную функцию после первой совместной ночи.       — Когда-нибудь это пройдёт, шрам затянется, воспоминания померкнут, — сквозь рвущуюся наружу зевоту тянет Гэвин, ощущая себя обманчиво воодушевлённым. Приток эндорфинов пьянит, помогая справиться со стрессом и пойти на необходимый телу отдых. Он замечает, как этим вечером ни разу не язвил и не ругался. Наверное, из-за прошлого шока или просто потому, что больше нет смысла защищаться. Словно с порванной кожей сломали и его внутренние мудацкие щиты. — Но мои чувства к тебе с годами станут лишь сильнее.       Гэвин не удерживается и сладко зевает, потягиваясь. Это признание он отдаёт безвозмездно и удобно устраивается на груди Ричарда, слушая живую имитацию дыхания. Глаза закрываются, когда его обнимают. Так спокойно и хорошо. Почти идеально.       — Я люблю тебя, Ричард, — сонно выдыхает Гэвин, закончив мысль.       Под ухом привычно ускоряется пульс и учащается нечеловеческая вентиляция лёгких. Хитрая и самодовольная улыбка расползается на лице Гэвина — как же ему нравится ловить эту реакцию каждый раз. Снова и снова. Гэвин уверен, что ему не надоест это ни через десять лет, ни через сто.       — И я люблю тебя, Гэвин, — целует макушку Ричард, нежно улыбаясь в тёмные волосы.       Он наконец расслабляется и отпускает себя. Чёрная дыра затягивается, оставляя жирную кляксу на событиях предыдущей ночи, но не более. Важно то, что есть сейчас, живой Гэвин, что доверчиво обнимает его перед сном.       Синими всполохами проходит под скином лёгкое смущение и чувство, что Ричард определяет как принадлежность. Оно оседает внизу живота и растекается по телу тёплыми, вибрирующими волнами. Это круче, чем возбуждение, и мощнее, чем оргазм. В груди начинает гореть сапфировым светом искусственное, но живо бьющееся сердце, отзываясь принятием на принятие.       Гэвин счастливо улыбается и любовно целует солнечное сплетение, прежде чем лечь на него щекой. Ему нравится засыпать, видя перед глазами синие всполохи сердечного ритма смешанного с трением тириумного насоса.       Теперь всё идеально.       Они справятся.       Он обещает это Ричарду, прежде чем закрыть глаза и быстро заснуть в сильных и заботливых руках, ощущая глубокую благодарность, безоговорочное доверие и бесконечную любовь.