Устал

Люди на улице с высоты пятого этажа кажутся неестественно маленькими. По стеклу бежит капля, поглощая другие капли и скатываясь быстрее. Дождь. Дверь в комнату так и не распахнулась снова ни через месяц, ни через два, ни через три. Он устал ждать, устал надеяться, что сможет что-то изменить в своей жизни. Один. Он снова один в пустой, пыльной, «проклятой» комнате. Скрип двери громом ударяет по барабанным перепонкам и пробегается электрическим разрядом по позвоночнику, заставляя резко вскинуть голову. — Чего тебе? — Олежа… — Выметайся. Он не ненавидит, не злится, не обижается. Говорит холодным, отрешённым голосом. — Погоди, я хотел… — Я сказал выметайся. — Дай мне сказать! Призрак скрещивает руки на груди и прислоняется спиной к окну. — Я не хочу ничего слышать. Так же, как ты не хотел слушать меня. Убирайся. Казалось бы, он должен быть рад, что последние крупицы надежды где-то глубоко в душе всё-же выжили не зря, но… Почему-то как-то не радостно. — Прости меня. Голос предательски срывается и дрожит. Привлекает чужое внимание. Рождает где-то глубоко внутри давно небьющегося сердца призрака боль и ещё какое-то тёплое, странное чувство, ни на что не похожее. — Прости меня, Олеж. Я… Мудак я, знаю, самое последнее дерьмо. Эгоист и идиот. Ты у нас умный, обзови меня как-нибудь ещё, если хочешь, только прости. Пожалуйста… На последнем слове контролировать себя становится просто невозможно, поэтому Побрацкий спешно опускает голову. — Пиздовыблядок. Вот ты кто. Смотри не залей соседей снизу слезами. Звучит как-то совсем не обиженно и не зло, будто даже тепло. Призрак спускается с подоконника и подлетает чуть ближе, но всё ещё держит дистанцию. — Я жду объяснений, Побрацкий. — Я не знал, что делать. Я не знал, как справиться с тем, что творилось у меня в голове. Я не знал, как от тебя отказаться. Поэтому сбежал. Как последний трус сбежал. — И что же это за такая серьёзная вещь, что тебе вдруг придумалось от меня отказаться? — Т… Ты. Весь ты. Я не знал, что это за чувство, оно жрало меня изнутри и я его испугался. Тёплое, будто… Бабочки, что ли, в животе? Плечи Душнова опустились, хвост мелко задрожал. Ну, приплыли. — А потом, когда я понял, что это такое, — уже тише продолжил Побрацкий. — Сбежал. Думал, что забуду, что это пройдет, — он поднял голову и виновато улыбнулся, разводя руками, будто говоря «как видишь, не прошло». Где-то в груди Олежи всё сначала с грохотом и треском рухнуло, а потом взметнулось куда-то к горлу. — И вот поэтому ты так резко стал делать вид, что меня нет? Поэтому? Потому что испугался? «Давай, Душнов, накричи на него, побей, обматери самыми грязными словами, которые только знаешь! Ну же!» — кричит внутренний голос, но тело как-то само подаётся вперёд. — Какой же ты идиот! Какой ты мудак, Дима! Тонкие призрачные пальцы сминают мягкую ткань свитера, нос прячется где-то в изгибе плеча, а слёзы как-то сами собой хлынув из глаз, капают то на пол, то на плечо Побрацкого. Тот, на секунду потеряв связь с реальностью, крепко-крепко прижимает призрака к себе и жмурится, не веря в происходящее. Жмурится, стараясь сдержать по-идиотски счастливую улыбку. Они устали прятаться. Они начнут всё сначала. У них всё будет хорошо.